***
Итэру десять, и Сяо настолько сильно к нему привык, что уже даже не ощущает, как бежит время. Его кошмары не становятся меньше. Наоборот. С годами они словно тоже набирают силу, разрастаются, душат по ночам ледяными слезами и душевной тревогой, с которой Сяо едва умудряется справляться. Итэр всё чаще страдает бессонницей, вот только его родителям нет до этого дела. Они ругаются между собой, хоронят психику своего единственного ребенка где-то под плинтусом ссорами, иногда переходящими в драку, и Итэр не может с этим справляться. У Сяо разрывается сердце, когда он видит, как этот маленький, чудесный, светлый ребенок по ночам разговаривает со своей игрушкой, вываливает старенькому потрепанному мишке всю боль, которая теплится в его сердечке и плачет, плачет… Сяо раньше не осознавал, как же сильно он привык. Сяо никогда не думал, что сможет привязаться к человеческому ребенку, которого жизнь потрепала куда сильнее, чем многих взрослых. — Я боюсь спать… — надрывным шепотом признаётся Итэр своему плюшевому другу, а у Сяо болезненно сжимается многовекововое сердце, которое уже не должно реагировать на подобное, но Итэр — особенный, и оберегать его хочется тоже по-особенному. — Пожалуйста, прекратите… — добавляет сдавленно, зажимает маленькими ладошками уши и хочет закрыться от криков из соседней комнаты, спрятаться, убежать, только бы не слышать, как они ненавидят друг друга. Только бы не видеть их снова с вывернутыми наизнанку конечностями в лужах собственной крови. Сяо всё пробует и пробует из раза в раз эти сны заменить, сделать хоть что-нибудь, но всё, на что хватает его сил — это стереть большую их часть, хотя бы немного облегчая страдания этого ребенка.***
— Помогите! — выкрикивает Итэр во сне и резко распахивает глаза, судорожно комкая простынь пальцами. Сяо дышит тяжело, смотрит побито на бледное лицо напротив и тихо просит прощения за то, что снова вывел его из сна. Потому что этот кошмар был слишком ярким. Потому что сердце Итэра и так выпрыгивало из груди, и останься он в этом сне еще дольше, то, возможно, очнулся бы уже в слезах с четким запахом крови в ноздрях. Итэру двенадцать, и его мир окончательно рухнул месяц назад, когда родители с концами разошлись, оставив его, столь юного и несмышленого, меж двух огней. Итэр не хочет оставаться ни с кем из них. Итэр до дрожи боится отца, но еще больше он боится собственную мать, потому что она причинила много боли. Потому что его израненное, детское сердце так сильно хочет любви, что Сяо жалеет о том, что он не может подарить частицу той нежности, которая теплится в его, казалось бы, пустой груди. У хранителей нет сердца как такового. Их внешняя оболочка — это лишь условность. Их схожесть с людьми не дает никаких привилегий, кроме одной — дети не боятся тех, кто похож на них. Дети доверяют странным людям с большими крыльями. Сяо ни разу не показывался за всю свою жизнь. Ни разу не было нужды явиться перед ребенком, чтобы защитить его или подарить легкую надежду на то, что ночные кошмары — это просто иллюзия. Но сейчас он готов почти на всё. Итэр не спит вторые сутки. Он борется со сном, плачет, сидя в углу своей комнаты и расковыривает мелкие порезы на плече, которые он оставил себе буквально на днях. Сяо чувствует отчаяние, но держится из последних сил, чтобы не вмешаться в человеческую судьбу, не нарушить ее спокойное, мерное течение. Одно дело показаться маленькому ребенку, который на утро решит, что ему всё это приснилось. А другое — явиться перед практически подростком, который абсолютно точно не забудет эту странную встречу. Да и имеет ли Сяо вообще на это право? Он ведь всего лишь хранитель снов. Тот, кто бережет детский покой, пока те находятся в сонном царстве. Но Итэр не спит. Итэр страдает наяву, и от этого страшнее. Сяо не думает, что его изгонят в мир смертных, если он нарушит всего лишь одно правило. Не прогонят ведь?.. — Итэр… Тебе нужно поспать… — тихо, в самое ухо произносит Сяо, и Итэр вздрагивает, оглядывается испуганно по сторонам, всматривается в темные углы комнаты, не освещенные ночником, и подскакивает на ноги. — Кто здесь… — произносит он настороженно, но Сяо не показывается. Не решается явиться вот так в своем обличье посреди ночи перед и так напуганным и уставшим до смерти Итэром. — Не бойся… Я… не причиню тебе вреда… — шепотом произносит Сяо, и его пустое сердце пропускает удар, когда он замечает горькие слезы на бледных щеках. — Тебе необходимо поспать… — Мне снова будет сниться кровь… — беспомощно отвечает Итэр и продолжает озираться по сторонам, в поисках источника голоса. — Кто ты? Сяо хочет соврать. Придумать любую самую глупую ложь, только бы не говорить Итэру о том, что он тот, кто должен охранять его сон. Тот, кто должен избавлять его от кошмаров, но кто не может даже облегчить эти страдания… — Я тот, кто будет беречь твой сон… Сегодня ты будешь спать спокойно… — лжет Сяо, и сердце на это отзывает тихим, трепетным поскуливанием, потому что Итэр не заслуживает лжи. Он не заслуживает такой жизни. Не заслуживает того кошмара, который переживает изо дня в день. — С чего бы мне тебе верить? — обиженно произносит Итэр, и Сяо тоскливо улыбается. Конечно, он не верит. За двенадцать лет у него было не так много спокойных ночей, в которые он не видел снов. В основном это были кошмары, от которых мало что в действительности помогает. — Спи, Итэр… — шепчет Сяо прежде, чем кинуть сонный песок прямо в глаза, после чего едва успевает поймать хрупкое ребяческое тело. Итэр легкий. Настолько легкий, словно совсем ничего не весит, и Сяо в который раз ловит себя на мысли, что Итэру будет хорошо абсолютно везде, только не в этом дурдоме… Сяо бережно кладет Итэра на постель, накрывая одеялом. Сердце в груди стучит как сумасшедшее, потому что это первый раз за долгие столетия, когда он пошел на контакт с человеком. С человеком, к которому так бездарно привязался за эти двенадцать лет. На утро Итэр странно озирается по сторонам, хмурится собственным мыслям, и Сяо устало улыбается, понимая, что тот пытается понять — приснился ли ему тот разговор или же нет. — Ты всё ещё здесь? — шепотом спрашивает Итэр, и Сяо в ответ молчит, с улыбкой замечая, как тот мотает головой, ругает себя за то, что совсем уже с ума сошел, раз верит во всякую чушь, которая ему снится. Сегодня Итэр, вероятно, не помнит тех снов, которые ему снились, кроме того разговора. Сяо за ночь настрадался, поглощая все ужасы с особым усердием. Но он так рад видеть Итэра успокоившимся и, самую малость, выспавшимся.***
Итэр снова рыдает, пальцами впиваясь в порезы на хрупких плечах. Сяо почти физически чувствует его боль, чувствует, как рассыпается сердечко этого ребенка, который вынужден переехать в новый дом, в новый город и оставить здесь всё привычное, что есть в его жизни. И пускай друзей у него почти нет. И пускай школа здесь тоже не самая лучшая. Но она привычная. И дом этот привычный. И район… И тринадцатилетний Итэр не хочет что-то в жизни менять. Не хочет уезжать с матерью на другой конец страны. Не хочет слышать ее постоянные упрёки и крики о том, что она себе всю жизнь испортила этим браком и ребенком от того, кого она ненавидит. Сяо крепко укрывает своими крыльями трясущееся от слёз тельце, пытается подавить эту яркую истерику, но Итэр сопротивляется. Итэр настолько стойкий к силам хранителей, что Сяо из раза в раз не понимает, как же ему помочь. Гань Юй говорила, что у него особенное сознание. Особенное потому, что Итэр должен был родиться не один. Потому что его сестра-близнец умерла еще в утробе, оставив брата на произвол судьбы. Потому что малыш уже родился с чувством непомерной вины и таящейся в груди депрессии, которая теперь зреет все крепче и крепче, не позволяя просочиться в сознание ничему доброму и светлому, что так отчаянно пытается подарить Сяо. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу… — беспорядочно шепчет Итэр и раздирает ранки на плече, пачкает пальцы кровью и вгоняет себе под ногти засохшие багровые корочки. Сяо не знает наверняка, кого ненавидит Итэр, но, почему-то, он почти уверен, что малыш ненавидит именно себя. Потому что он часто винит себя в проблемах матери. Винит себя в том, что выжил именно он, а не сестра. Винит в том, что родители развелись. Сяо знает, что его объятия Итэр не почувствует. Знает, но не может отказать себе в том, чтобы прижаться к дрожащему телу, коснуться губами его щек и продолжать пытаться погрузить его в сон, пусть и наполненный кошмарами, но хотя бы не физической болью от порезов, которых становится с каждым днём всё больше. Сяо иногда становится действительно страшно, потому что резаться становится для Итэра привычкой. Потому что то, что он находит в этом занятии облегчение — это пугает до холодных мурашек, ведь ему, черт возьми, всего тринадцать. Он не должен думать о смерти. Не должен страдать от мыслей, кошмаров и проблем двух взрослых, абсолютно не состоявшихся людей. Итэр заслуживает лучшего. Итэр заставляет сердце Сяо обливаться кровью. — Всё будет хорошо, — шепчет беспомощно Сяо, и Итэр замирает, распахивает мокрые ресницы и оглядывается судорожно по сторонам. Сяо вновь ругает себя. Ругает за слабость. За то, что снова вмешался. За то, что снова позволил себя услышать, но сказанное не воротишь. — Так тогда мне не показалось… — дрожащим голосом шепчет Итэр и стирает бегло слёзы с щёк. — Это ведь был ты в прошлом году? — спрашивает в пустоту, и Сяо честно хочет промолчать, не хочет продолжать разговор, но как по-другому успокоить Итэра он не знает. — Да, это был я, — признается он, на что получается еле слышный вздох восхищения. — Я думал, я сумасшедший и выдумал это себе, — с легкой улыбкой произносит Итэр, и Сяо тоже слабо улыбается, радуясь, что это сработало. — Ты не сумасшедший. Я действительно охраняю твой сон, — произносит Сяо и замечает, как загораются глаза Итэра, пока он всматривается в темноту и пытается найти источник звука. — Почему я не вижу тебя? Сяо нежно улыбается, любовно вглядываясь в глаза напротив. Они лежат в обнимку, но Итэр не подозревает об этом. Всё, что он чувствует, лишь слабость и усталость в мышцах, которая должна наполнять тело желанием поскорее заснуть. Но Итэр сну сопротивляется. Итэр не такой как остальные. Сяо привязан к нему так сильно, словно к своему собственному ребенку. У хранителей нет и не может быть детей, но Сяо любит думать о том, что чувства, которые теплятся в его груди — такие же как у матери к собственному сыну. И пускай он не знает, как это ощущается наверняка, но никто не мешает ему размышлять об этом. — Потому что люди не могут видеть хранителей… — отвечает Сяо спустя пару секунд, после чего вновь мягко касается губами холодного лба. — Итэр, тебе нужно поспать… — шепчет Сяо и всё же погружает Итэра в необходимый сон. Сон, в котором сегодня, на удивление, кошмары не настолько яркие как обычно, и это… просто замечательно.***
— Я ведь знаю, что ты здесь… Прошу, скажи хоть что-нибудь, — сквозь слёзы молит Итэр, и у Сяо сердце просто разрывается на мелкие осколки. Видеть его таким просто невыносимо. Бедный, оставленный всеми ребёнок. Новая школа оказалась сущим кошмаром. Итэру так тяжело привыкать к другим детям, тяжело привыкать к учителям. Он всё сильнее закрывается в себе, всё чаще и чаще берет в руки лезвие. Матери нет до него никакого дела. Она нашла себе нового мужчину, и Сяо с радостью бы треснул ей хорошую оплеуху за то, что просто бросила своего единственного сына на произвол судьбы. — Я здесь, Итэр… — всё же отзывается Сяо и садится ближе, вновь укрывает плачущее тельце крыльями, чтобы тот быстрее успокоился, почувствовал себя в безопасности. И пускай это просто внушение. Сладкая, приторная ложь от хранителей, которая помогает защищать деток от кошмаров. Вот только Итэру это вряд ли поможет. Но Сяо не перестает пытаться. — Мне так одиноко… Поговори со мной… — дрожащим голосом просит Итэр, и Сяо не может отказать, хотя должен, черт возьми. Потому что Итэру уже почти четырнадцать. Итэр достаточно взрослый. С такими детьми хранители почти не выходят на контакт, потому что это уже осознанный возраст. Возраст, в котором дети всё реже мучаются от кошмаров, превращаясь во взрослых, которые уже ничего не боятся. — О чем ты хочешь поговорить? — тихо отзывается Сяо и обнимает его крепче, накрывает голову крылом, а сам снова прилагает усилия, пытаясь сделать всё, чтобы Итэр как можно скорее заснул. — Как тебя зовут? Сяо колеблется пару секунд, всматривается в дрожащие, мокрые ресницы и всё же тихо шепчет: — Сяо. Меня зовут Сяо… — Красивое имя, — усмехается Итэр. — Значит я всё же тебя не выдумал… Сам я бы никогда не придумал такое имя… — качает он головой и стирает слёзы с лица дрожащими пальцами. — Будешь моим другом? Сяо кажется, что ещё немного и сердце точно разлетится на мелкие кусочки. Он не должен был так привязываться к ребёнку… — Конечно буду… — Тогда расскажи мне о себе… И Сяо тихо начинает шептать о том, что у каждого ребенка с самого рождения есть свой хранитель. Тот, кто охраняет сны и защищает от кошмаров. Тот, кто почти всегда рядом до совершеннолетия. И Итэр слушает с замиранием сердца, молчит, не перебивает, а сам успокаивается, медленно погружается в сон, и Сяо позволяет себе так и остаться до самого утра в обнимку, укрывая Итэра от ночных кошмаров.***
— А тебе что-то будет, если ты мне покажешься? — в один из дней спрашивает Итэр, и Сяо неловко краснеет только от мысли, чтобы показаться перед Итэром в своем истинном облике. Итэру уже пятнадцать. Он взрослеет слишком быстро, и Сяо от этого с каждым днем становится всё более тоскливо. Потому что через три года они разойдутся. Итэр продолжит жить свою взрослую жизнь, а Сяо лишь изредка на короткие мгновения сможет заскакивать в гости, чтобы полюбоваться на то, каким прекрасным парнем вырастет этот замечательный ребенок. — Я и так уже нарушил все правила, просто заговорив с тобой, — с лёгкой улыбкой произносит Сяо, и сердце отдает искренним трепетом, когда Итэр в ответ на это тихо посмеивается, поудобнее устраиваясь на кровати. — Тогда почему не покажешься? Сяо пробегает взглядом по открытым рукам Итэра, всматривается в длинные полосы порезов и думает лишь о том, что, черт возьми, его точно прогонят из мира хранителей, если они продолжат сближаться. Этот мальчишка совсем не следит за своими ранами. Он не обрабатывает лезвие и порезы, он так небрежно относится к своему здоровью, что Сяо иногда действительно хочет предстать перед ним в видимом и осязаемом облике, вымыть всю грязь из ран и замотать эти тонкие руки бинтами. Имеет ли он на это право? Раз Сяо всё ещё хранитель, значит никто не замечает их взаимодействия. Либо же замечают, но допускают… Но почему?.. — А ты хочешь меня увидеть? — по-глупому наивно спрашивает Сяо, на что вновь получает яркую улыбку. — Ну конечно хочу, — отвечает Итэр и мечтательно прикрывает глаза. — Уверен, что ты похож на старика или вообще на какого-нибудь необычного чудика, — шутит он, и Сяо тоже невольно улыбается. — Прости, я… я пока не могу… — не решается Сяо и видит, как Итэр обиженно поджимает губы, но всё равно понимающе кивает. — Как скажешь. Может, так даже лучше. А то вдруг ты страшный, — отшучиваеся Итэр и переводит тему, за что Сяо ему безмерно благодарен.***
Итэр снова режет себе руки. Он скулит побито, жмется испуганно в угол комнаты и шепчет что-то о том, как же сильно он хочет умереть. Это разрывает сердце. Сяо кажется, что он прямо сейчас помчится к главному хранителю и будет там кричать и выпытывать, почему именно ему достался такой несчастный ребенок, за страданиями которого Сяо вынужден наблюдать уже не первый год. Наблюдать, не в силах сделать хоть что-то… — Итэр… — Отстань от меня! — надрывно шипит Итэр и вдавливает грязное ржавое лезвие глубже, срывается на болезненный всхлип и пытается отмахнуться от слёз, стоящих прямо в глазах. — Ты не существуешь… Я выдумал тебя, чтобы мне было не одиноко… Не хочу… Я ничего не хочу… — отчаянно сипит он и всё же отбрасывает бритву в сторону, хватается дрожащей мертвенно-бледной ладонью за кровоточащее плечо и тихо воет от боли, обиды и всех эмоций, разрывающих его сердце. Сяо сам едва ли не плачет. Его сердце не живое, его, можно сказать, и нет вовсе, да вот только болит в груди с такой силой, словно там действительно есть что-то, способное чувствовать. Что-то, что может орать как сумасшедшее от вида того, как шестнадцатилетний подросток вместо того, чтобы развлекаться с друзьями, режет себе тело в полном одиночестве. Мать снова куда-то ушла на всю ночь. Она снова кричала перед этим о том, что Итэр портит ей жизнь. Этот светлый, замечательный ребенок портит жизнь взрослой неудачнице. Сяо презирает её. Сяо хочет, чтобы все кошмары, которые видит Итэр, поглотила она. Чтобы не спала по ночам. Чтобы мучилась так же, как мучается ее сын, который совсем не виноват, что похож на отца. Который абсолютно не виноват в том, что она совершила ошибку, выйдя замуж за нелюбимого человека и родив от него ребенка. — Итэр… пожалуйста, пойдем в душ… — молит Сяо, пытаясь не выдавать дрожь в голосе, но в ответ получает лишь новую порцию слёз и грубые ругательства, которые совсем не задевают, а наоборот, заставляют сердце биться чаще от сочувствия и жалости. — Тебя не существует… — вновь как мантру шепчет Итэр, и Сяо всё же плюёт на все правила. Он появляется внезапно, до боли стискивает тонкие запястья этого несносного, такого уже родного мальчишки и встряхивает его — не сильно, просто чтобы привлечь внимание, потому что Сяо самого колотит от страха. Страха, что однажды он его потеряет. Потеряет этого разбитого и брошенного всеми ребёнка. Больше не услышит его голос, не увидит его золотые глаза. — Я существую, Итэр, — произносит Сяо тихо и выжидает пару секунд, позволяет оглядеть себя с ног до головы и не сопротивляется, когда Итэр аккуратно высвобождает руку из хватки и тянется окровавленными пальцами к белым крыльям, желая до них дотронуться. — Ты… — Итэр не договаривает. Смотрит восхищенно, проводит пальцами по мягким перьям и дышит тяжело, потому что истерика всё ещё не прошла до конца. Потому что по щекам всё ещё бегут слёзы, которые Сяо очень хочет смахнуть рукой, но не позволяет себе подобного. Сам тоже боится. Не хочет думать о том, что ему будет за подобный близкий контакт. Не может вспомнить ни одного похожего случая в методичке… — Идём… — вновь зовёт Сяо и помогает Итэру подняться на ноги, доводит его, дрожащего и опустошенного, до ванной, где медленно и аккуратно помогает промыть порезы, после чего аккуратно их забинтовывает. Итэр за это время не говорит ни слова. Смотрит внимательно, словно не верит собственным глазам. Словно думает, что это всё сказочный сон. И Сяо тоже ничего не говорит — не знает, что вообще может сказать в этой ситуации, но знает лишь одно, что если его лишат статуса хранителя, то он ни о чем не будет жалеть. Потому что бросить Итэра в таком состоянии было бы просто невозможно. Сяо не верит, что хоть кто-нибудь бы остался в стороне… — Ты не похож на чудика, — устало выдавливает из себя Итэр, когда Сяо помогает ему лечь аккуратно в постель. — Не похож, — соглашается Сяо и укрывает дрожащее тело одеялом, ложится рядом осторожно, боится спугнуть… — И часто ты лежишь вот так со мной? — после короткого молчания почти шепотом спрашивает Итэр, и в его голосе — вселенская усталость, которая совсем его не портит. — Почти постоянно… В объятиях тебе реже снятся кошмары… — Так забавно… Сяо непонимающе хмурится, всматривается в закрытые веки и пытается узнать, о чем думает этот ребёнок, который уже практически провалился в сон, но до сих пор пытается что-то говорить. — Что именно? — уточняет Сяо и замечает легкую улыбку на бледных губах. — Ты… такой красивый, хотя я боялся, что ты просто ужасный… Сяо позволяет себе слабую улыбку в ответ на эти слова. Теперь он боится ещё сильнее. Боится того, что однажды он Итэра потеряет. И мысли эти до того тяжелые, что выматывают похлеще поглощаемых кошмаров.***
«Ты всё поймёшь чуть позже…» Слова главного хранителя стучат в голове даже спустя несколько месяцев отчетливо громко. Сяо не изгнали. Его не наказали за то, что он вступил в такой тесный контакт с ребёнком. Его не лишили возможности продолжать общение с Итэром. И это… было странно. Было странно видеть сочувствующие взгляды старших товарищей, которые услышали его историю. Странно видеть поджатые губы Гань Юй, когда она пыталась подбодрить банальными словами «у него это пройдет… просто такой возраст». Сяо чувствовал ложь. Он знал, что они все врут. Не договаривают. Но почему? О чем они умалчивают? Это связанно конкретно с Итэром? Или же с самим Сяо?.. — Ты такой задумчивый… — осторожно бросает Итэр, и Сяо словно выныривает из своих мыслей наружу, судорожно хватая воздух. — Прости… Просто беспокоюсь о мелочах… — отмахивается он и цепляется взглядом за тонкие пальцы, скользящие вдоль пушистых перьев. Итэру нравятся крылья. Нравятся настолько, что он готов часами их гладить, перебирать пальцами, изучать, запоминать… Сяо не против. Никто и никогда не касался крыльев так, как делает это Итэр, и есть в этом что-то особенное, интимное, такое личное, существующее лишь между ними двоими. Итэр взрослеет слишком быстро. Он уже не тот маленький мальчик, каким его помнит Сяо. Он всё реже плачет после ссор с матерью. Всё реже истерит, уткнувшись в подушку. Он теперь курит краденные у старших ребят сигареты, ковыряет шрамы ножиком и смотрит на мир сквозь призму темно-серых очков. Сяо с трудом принимает всё это. Не хочет мириться с тем, что того маленького, несмышленого ребёнка больше нет. Теперь есть семнадцатилетний парень, который уже разочарован во всём мире и, по большей части, в себе. Парень, в глазах которого огоньки гаснут со стремительной скоростью, догорают, словно спички, превращаясь в пепел. — И что же тебя беспокоит? — спрашивает Итэр, но Сяо не может ответить, потому что это снова приведет к непониманию и даже к ссоре, которые стали случаться всё чаще и чаще. Потому что Итэр и слушать не желает о том, что нужно бросать курить, ведь это вредно. Он не хочет ничего слышать о том, что совсем не обязательно резать себя, дабы стало легче. Он не слушает, запирается каждый раз в ванной, куда Сяо не позволяет себе заглядывать, а после выходит с новыми ранами, волнующими призрачное сердце неудавшегося хранителя. — Что уже очень поздно, а тебе завтра рано вставать, — врёт Сяо и призывает сонный песок в ладонь, намереваясь помочь Итэру заснуть, но тот отползает в сторону, морщится обиженно и бурчит что-то о том, чтобы Сяо даже не думал использовать эту «волшебную хрень» против него. — А другие хранители… Они общаются со своими детьми? — вдруг спрашивает Итэр, и вопрос этот такой странный и будоражащий кровь, что Сяо даже не находит ответа сразу. Он ни разу не вступал в контакт с детьми до этого. Вся его работа заключалась лишь в том, чтобы следить за ребёнком во время сна, и ему редко было дело до того, что происходило вне этого времени. Но Итэр всё поменял. Итэр пробудил в Сяо то, о чем тот и сам не подозревал. Пробудил такие чувства, на которые он даже не знал, что способен. — Не общаются, — честно признается Сяо, и Итэр хитро прищуривается. — А до меня… до меня ты контактировал с детьми? — Нет… Повисает молчание. Итэр думает о чём-то, смотрит как будто сквозь, а спустя пару секунд хмыкает и качает головой, кажется, приходя к какому-то умозаключению. — Звучит так, словно я особенный, — посмеивается он, но Сяо смотрит серьезно, открыто, совершенно не желая врать в такой интимный момент. — Ты особенный, — заверяет он, видя, как тут же поджимаются бледные губы. — Глупость… — Итэр, ты действительно особенный… В золотых глазах заметны слёзы, и Сяо охает, когда чувствует руки на шее и горячее дыхание куда-то в ухо. — Глупость… — повторяет Итэр и прижимается сильнее, обнимает так крепко, словно боится, что это всё ложь. Касается дрожащими пальцами крыльев, лопаток, и от этого по коже бегут приятные импульсы, которые Сяо никогда раньше не ощущал. Импульсы, волнующие каждую частицу тела. И Сяо не сопротивляется. Обнимает в ответ, прикрывает глаза и чувствует, как колотится человеческое сердце, переполненное чувством благодарности за эти простые, но такие необходимые слова…***
Сяо не может поверить в то, что всё зашло так далеко. Он смотрит потерянно в смущенные глаза напротив, молчит и даже не представляет, что ответить сейчас, дабы не обидеть взволнованного Итэра. Так не должно было быть. Это неправильно. Сяо корит себя за то, что упустил. Упустил тот момент, когда Итэр окончательно перестал быть ребенком. Маленьким, наивным ребенком, который бы не придал легким поцелуям в лоб и объятиям перед сном иное значение. Который не увидел бы в Сяо объект симпатии. Того, в кого можно влюбиться, и того, кому можно признаться в трепетных подростковых чувствах. Сяо неловко отводит взгляд в сторону. Внутри всё трепещет от волнения и странного чувства, ползущего под кожей, которому нет никакого объяснения. Что он может ответить? Разве он может разбить этому мальчишке сердце? Разбить в нём то единственно приятное и живое, что появилось за эти долгие, несчастные годы? — Итэр… Не пойми меня неправильно… — начинает Сяо, на что получает истерический смешок и резкий, грубый ответ. — Сейчас ты скажешь, что не можешь принять мои чувства, потому что ты хранитель, а я человек, и бла-бла… Черт… На что я вообще рассчитывал… В его голосе столько обиды, столько невысказанной боли, что Сяо едва находит в себе силы сопротивляться глупому, смертному желанию податься ближе, обнять до хруста костей и целовать каждую клеточку этого тела. Эти мысли тоже неправильные. Абсолютно аморальные, потому что Итэр, даже несмотря на свои семнадцать, всё ещё ребёнок. Ребёнок, за которым Сяо следил с самого рождения. Которого оберегал. И к которому позволил себе так сильно привязаться. Сяо не знает, как назвать то чувство, которое он хранит в своей груди. Это чувство такое возвышенное, совершенно неземное. Сяо хочет быть всегда рядом. Оберегать. Нежно целовать. Касаться, касаться, касаться… Он никогда подобного не испытывал. Он не понимает, что это. Привычка? Преданность? Любовь?.. — Итэр, через полгода нам с тобой всё равно придется прощаться… — шепчет Сяо и видит, как дергаются плечи Итэра в ответ на это. — Кто сказал, что я буду жив через полгода… — бросает он грубо и закрывает лицо руками, сжимается весь, прячется… — Видимо, мне не судьба быть любимым… Конечно, на что я рассчитывал… У тебя таких, как я, было миллион… Какое тебе дело до одного ничтожного… мелкого… Он не договаривает. Всхлипывает потерянно и заходится тихими рыданиями, обнимая себя руками и сжимая израненные плечи пальцами. Сяо хочет податься вперед, обняться, потому что не знает, как успокоить по-другому. Не понимает, что сделать, чтобы стало легче. До восемнадцатилетия осталось не так много. Сможет ли Сяо отпустить — это не самый главный вопрос. Сможет ли отпустить сам Итэр? — Ты особенный для меня, Итэр… — шепчет Сяо и всё же тянется руками ближе, хочет обнять, попытаться поддержать, но вздрагивает, когда чувствует удар по протянутой ладони. — Не прикасайся! — шипит Итэр и отползает в сторону, прижимает колени к груди и обнимает себя еще отчаяннее, смотрит побито и озлобленно, словно не было для него ничего более оскорбительного в жизни. — Ты не имел никакого права внушать мне эту мысль! Просто исчезни! Не хочу тебя видеть больше! — в сердцах выпаливает Итэр, и Сяо замирает. Внутри словно всё обрывается. Сяо на секунду кажется, словно его пронзили иглами, словно выдрали крылья с корнями, словно затянули веревку на шее до кровавых ссадин… Больно… Как же, черт возьми, больно… — Итэр… — Отвали! Катись! Чтобы я больше не видел тебя!.. Лучше бы ты не появлялся в моей жизни… Сяо исчезает почти мгновенно. Он неверяще касается собственных щек пальцами, потому что слёзы — это совсем не то, на что способны хранители. Сяо никогда не плакал. Он не был уверен, что вообще знает, что это такое. Но сейчас, сидя на коленях прямо перед Гань Юй, не в силах выдавить из себя ни одного слова, он думает о том, что облажался. Он едва приходит в себя, спустя почти сутки. Сутки, в которые он как больной умолял прогнать его в мир смертных, лишить возможности быть хранителем, потому что после подобного он не может больше находиться среди них. Потому что он пал настолько низко, что допустил человеческую влюбленность в себя. Допустил вообще всё, что между ними было. Но его не изгнали. Даже не наказали. Лишь снова и снова повторяли фразу о том, что он всё узнает. Поймет. И это злило еще сильнее. Злило до истерики. Выматывающей, убивающей истерики, после которой он, наконец, просто отключился от бессилия и усталости, накопившейся за годы бодрствования. «Всё будет хорошо…» — проносились во сне слова Гань Юй, но Сяо чувствовал, что не будет…***
— Какая же ты шлюха… Сяо крепче жмурится, пытаясь не слушать то, что происходит за дверью. С каждым днем время утекает всё стремительнее, и Сяо болезненно отсчитывает про себя дни до совершеннолетия Итэра. До острого слуха доносятся хриплые, задушенные стоны, и от этого внутри всё неприятно сводит, того и гляди просто разорвется. После ссоры они больше не разговаривали. Сяо не показывался, а Итэр не звал, не просил поговорить с ним, в целом вел себя так, словно никогда действительно не знал Сяо… А с недавних пор появился Скарамучча. Тот, кто каждый раз приходит только ради одного — чтобы уткнуть Итэра носом в подушку и взять его до боли, даже не интересуясь его удовольствием. Сяо честно старается не смотреть, не слушать, не встревать в личную жизнь своего родного «ребёнка», да вот только не получается. Каждый раз он едва ли не задыхается, вслушиваясь в надрывные всхлипы Итэра и тихие грязные словечки, которые бросает этот наглый ублюдок, которого Сяо с радостью стер бы в порошок. Потому что это слишком. То, что он Итэра едва ли не насилует, то, как он обращается с ним… Итэр после этих встреч подолгу проводит в ванной, и Сяо едва сдерживает предательские слёзы, когда видит, как тот возвращается с новыми порезами и ещё большей апатией, мелькающей в глубоких золотых глазах. — Ну же… скажи мне имя того, о ком ты думаешь, пока принимаешь мой член… — рычит Скарамучча и крепче сжимает свои пальцы на тонкой шее Итэра, и Сяо дышит загнанно, пытается унять бешеную ярость, бегущую по венам, и держится из последних сил, чтобы просто не вырубить его. Итэр откровенно плачет, задыхается от хватки, но не отталкивает, не сопротивляется, и от этого только хуже. Потому что Сяо понимает, что тот за этой болью гонится, словно зависимый. Он хочет именно этого. Хочет, чтобы его унизили, растоптали, чтобы потом не было мыслей, чтобы перекрыть ту душевную боль, которая бездной разрастается в мальчишеском сердце. — Скажи его имя, сука… — вновь требует Скарамучча, сжимает шею еще крепче, и Итэр кончает, шепчет одними губами имя, которое заставляет всё внутри обрушиться с невероятным грохотом. Сяо настолько отчетливо слышит три заветные буквы, слетевшие с искусанных и изломанных в немом крике губ, что на мгновение теряет возможность двигаться. Итэр называет его имя. Шепчет его так желанно, так преданно… Сяо хочет просто завыть от ужаса и осознания, что же он натворил. Разорвать себя собственными руками, убить, сделать что угодно, только бы не жить дальше с этим бременем. Только бы не отпускать Итэра навсегда в этот сложный и такой враждебный к нему мир. Скарамучча уходит сразу же, как только заканчивает начатое, оставляя Итэра лежать так — всего взъерошенного, грязного и такого разбитого — на кровати. — Позволишь мне помочь тебе помыться? — впервые за эти месяцы решается показаться Сяо, и в ответ получает лишь слабый кивок и беззвучный плач. Сяо в ту ночь едва справляется с кошмарами, тревожащими сердце Итэра…***
— Итэр, прошу, прекрати это… — молит Сяо на утро, едва касается дрожащими пальцами порезов на запястье и жалобно смотрит в пустые глаза напротив. — Не могу… — безэмоционально отвечает Итэр, и в его голосе такая всепоглощающая пустота и безразличие, что Сяо окончательно понимает, что он всё упустил. Упустил момент, когда Итэр сломался. Когда жизненный огонёк в глазах погас, кажется, насовсем. Сяо подается вперёд отчаянно, касается невесомо искусанных губ, шепчет беспорядочное «прости, прости, прости…» и уже даже не понимает, чьи слёзы он ощущает в этом невинном и таком болезненном поцелуе. Итэр выдыхает потерянно, распахивает свои золотые глаза в удивлении и отвечает несмело, позволяет себе чуть углубить это касание, податься на ласку и нежность, исходящие от странного существа, крылья которого сейчас так предательски трепещут от волнения и усталости. Они оба устали. Вымотались. Изголодались за эти месяцы друг по другу так, как никогда раньше. Сяо думает, что ему уже плевать. Плевать на всё и вся. Он всё равно покончит с этим как только Итэру стукнет восемнадцать. Пусть его изгонят, пусть убьют, ему без разницы. Он не хочет. Не может. Нет больше сил сопротивляться этой странной любви, возникшей из ниоткуда. Сяо не хочет делать с Итэром ничего похожего на то, что делал Скарамучча. Он не уверен, что вообще сможет коснуться Итэра в таком контексте, потому что для него он всё ещё тот несмышленный, потерянный ребенок, но никак не тот, кого можно возжелать в сексуальном плане. Но Итэр думает явно иначе. Он смелеет с каждой секундой, целует всё напористее, развязнее, так, как Сяо ни за что бы не поцеловал сам, и от этого так хорошо и плохо одновременно, что Сяо никак не может перестать ронять слёзы. Сяо не сопротивляется, когда Итэр аккуратно пересаживается к нему на бедра, не отталкивает, когда тот лезет языком всё глубже, распаляет, играется, доводит до исступления, до странного, такого низменного, человеческого желания, которому хочется глупо поддаться. Хочется утопить голос разума, который кричит, что нельзя так поступать с тем, кого ты знаешь буквально с рождения. С тем, кто просто не понимает, что должен любить своих нормальных ровесников, но не таких, как Скарамучча. И точно не таких, как сам Сяо… — Пожалуйста, Сяо… Я так люблю тебя… Пожалуйста… — беспорядочно шепчет Итэр и сам напирает, жмется всё ближе и ближе, целует так, что крышу сносит, и Сяо окончательно сдаётся, прекрасно зная, что никогда не простит себе этого. Никогда не простит то, что позволил себе близость со своим особенным ребёнком. Пускай уже взрослым, от которого пахнет сигаретами и у которого на руках тянутся пугающие порезы. Никогда не простит себе то, во что он этого ребенка превратил…***
— Нет-нет-нет… — испуганно бормочет Сяо, глядя на ужас, представший перед глазами. — Итэр, ты слышишь меня? Итэр, пожалуйста, ответь мне… На запястьях глубокие раны, из которых уже даже не бежит кровь. Давно остановилась. На мертвенно-бледных губах застыла усталая улыбка, от которой всё тело выворачивает в такой вспышке отчаяния, что Сяо едва удерживает себя на ногах. Он словно сумасшедший щупает шею, в надежде почувствовать пульс. Перед глазами плывет от тяжелого запаха крови, а в голове набатом стучит фраза, которой Сяо не придал значения полгода назад. «Кто сказал, что я буду жив через полгода?» Он планировал. Сяо не верит в это, но отрицать очевидное не получается. Не тогда, когда прямо перед глазами лежит тот, кто перевернул в жизни всё с ног на голову и тот, кто больше никогда не сделает даже вдоха. Сяо кричит. Кричит так громко, что уши закладывает. Он обнимает мертвое тело того, кого так сильно полюбил, но не смог уберечь. Он пачкается в крови, касается губами ледяного лба и не может поверить в то, что Итэр сделал это. Сделал это, не издав ни звука. Просто ушел в ванную и пропал. Черт возьми, он даже не попрощался. Он улыбался так тепло, что Сяо даже показалось, что всё начало налаживаться. Итэру завтра должно было стукнуть восемнадцать. Этот малыш, который теперь застыл в вечности, должен был завтра стать совсем взрослым. Сяо почти рычит, когда Гань Юй пытается оттащить его от мертвого тела. Он пытается схватить окровавленный нож и вырезать себе сердце следом. Он мечется в агонии, когда его силой утаскивают от Итэра, пытаясь успокоить и привести в чувства. Да вот только чувств не осталось. Осталась лишь ревущая безысходность и растущее в груди желание собственной смерти…***
— Сяо, пойдем, у нас новенький, — зовет Гань Юй осторожно через день,