Just friends... or little more

Как странно - еще, кажется, минуту назад вы были друзьями, и он называл тебя соратником, и вот, через Твиттер проносятся оскорбительные сообщения о твоей шизофрении. Самое страшное и обидное не в том, что Джулиан пишет такие вещи, совершенно не задумываясь, а то, что отчего-то это действительно задевает, хотя не должно бы. Не было никаких обещаний, клятву о любви и верности до гробовой доски вы не давали, и теперь не от чего страдать. А Даниэль страдает, хотя ненавидит себя за эту слабость. Он, как сопливая девчонка, вспоминает проведенное с Джулианом время, все их совместные победы, посиделки в баре, когда были только они и никого больше. Когда напротив сверкали зеленые глаза, и Джулиан постоянно поправлял волосы, невротик чертов, и все было весело и хорошо. Но это было так давно, что уже и не вспомнить ни вид пива, ни название бара, все скрылось за туманом новых воспоминаний. И если бы они хоть на секунду выигрывали у тех, теплых и спокойных, когда можно было хохотать до нехватки воздуха и слез, и когда Джулиан хватал Даниэля за руку, тащил за собой куда угодно, и показывал новый мир. Нет, эти новые воспоминания совершенно не такие, они горчат, они колются, заставляют стыдливо прятать глаза и отворачивать лицо. Эти моменты из прошлого, когда их общее дело плавно перетекало в кровать, а кровать становилась полем для новой работы. Тогда Джулиан мог вскочить посреди поцелуя и кинуться к ноутбуку, спешно печатая в чат свои мысли вперемежку с подробностями их постельной жизни, а Даниэль сидел среди смятых простыней и прятал голову между коленей. Все их отношения были странными, пропитанными ложью и горечью, неправильными и вообще не имеющими права на жизнь. Но каждый раз, когда Даниэль твердо смотрел в глаза (любовнику? другу? соратнику?) Джулиану и собирался сказать, что так больше нельзя, тот снова и снова, как чертов экстрасенс, произносил заветное "Ты нужен мне. Ты ведь меня не оставишь?" И секунду назад готовый на полное прекращение каких-либо отношений Даниэль терялся, мямлил какую-то несуразицу и в итоге снова оказывался среди смятых простыней и сожаления. А теперь что? Спустя годы попыток освободиться, спустя тысячи обидных замечаний, он, наконец, свободен от Джулиана. Больше не будет никаких ночей, как и дней, впрочем, и это должно было стать победой. А вместо того, чтобы радоваться, Даниэль сидит перед потухшим экраном ноутбука и плачет навзрыд, не успевая утирать слезы, и царапает ногтями столешницу, чтобы хоть немного унять боль внутри. Он к этому стремился - прекратить всё, снова быть здоровым и спокойным, но если бы при этом Джулиан не поливал его грязью в каждом разговоре. Если бы они остались друзьями, хотя бы приятелями, но не так, не такой ценой. Даниэль дергает мышку, возвращая экран к жизни, и включает повтор интервью, в котором улыбающийся Джулиан рассказывает об успехах сайта, иногда сбиваясь и нервно заламывая руки, роняет небрежную фразу о предателях, и снова возвращается к сайту. И он спокоен и собран, никаких признаков того, что хотя бы на секунду страдает от такой концовки их дружбы. А он и не страдает, думает Даниэль, яростно хлопая крышкой ноутбука, он просто лживый мерзавец, манипулятор и тиран, любой ценой готовый заплатить за победу. Лживый, мерзкий говнюк, которого никто не любит и не полюбит. Даниэль встает, будто собравшись с силами, но сил хватает только до кровати, куда он валится, как куль с соломой, и вопит в подушку, насмерть перепугав соседей. Ярость снова сменяется слезами, а затем апатией, когда подушка кажется отличным собеседником, и ей можно рассказать, как все было. Рассказать, ничего не скрывая, употребляя крепкие словечки и хорошую порцию желчи и яда, вспомнить каждую деталь, даже самую незначительную, опустив только одно. Каким бы говнюком Джулиан не был, он его любил. И это самое страшное.