Ночь длиннее дня

Эмма не зря обращалась в алмазную статую. Она во всем была такой: холодной и несгибаемой. Даже проникала в голову с изяществом и точностью хирурга. Ее прикосновение к разуму — словно воткнутая в разум стальная спица. Когда им приходилось мысленно переговариваться во время миссии, Эрик чувствовал, как ноют кости. Желание отстраниться было почти нестерпимым. Чарльз действовал по-другому. Его воздействие было теплым, мягким, нежным. Эрик чувствовал спокойствие и безопасность: словно младенец, дремлющий на руках матери. Отголоски связи никуда не исчезли даже теперь, когда их разделили десять тысяч километров. Надеть шлем, было все равно что вылезти из теплой постели и прыгнуть в ледяную воду. Сначала Эрик носил его, не снимая, почти два месяца, по полночи ворочаясь в кровати без сна. Потом Эмма убедила его, что Чарльз ни разу не пытался захватить контроль над кем-то из команды, и еще не родился другой телепат, способный преодолеть ее защиту. Бояться нечего, Эрик может спать спокойно. Он поверил. Точнее, решил сдаться хотя бы на денек. Шлем измотал его: все равно, что гиря на кандалах заключенного. Но как только он провалился в сон, то почувствовал это. Чарльз тянулся к нему через океан.

***

Лес вокруг особняка казался неприветливым. Ветер завывал в черных кронах, пробирался под рубашку, чтобы куснуть за спину. По веткам скакали ночные звери и птицы, и каждый раз, заслышав шорох, Эрик чувствовал себя шпионом-неумехой на вражеской земле. Свет горел только в одном окне — в подвале. Наверное, очередные эксперименты Маккоя. Он установил неплохую охранную систему, но забыл, что медный проводник в проводах — это тоже металл. Эрику пришлось полчаса сидеть на земле в глубоком сосредоточении, чтобы отсоединить датчик движения от сирены, однако оно того стоило. Когда Эрик вошел в спящий особняк с черного входа через кухню, не раздалось ни звука. Медленно шагая по узкому коридору, Эрик едва ощутимо улавливал железо в крови его обитателей. Шон и Алекс в их прежних спальнях. Еще четверо — видимо, первые дети-мутанты, которых Чарльз уговорил вступить в его школу. Он неплохо справлялся. Эрик старался не смотреть по сторонам. Он будто шел по кладбищу: каждая статуэтка — памятник воспоминаниям, которые он похоронил два месяца назад. Оказавшись напротив нужной двери, он шевельнул пальцем, и стальной язычок замка втянулся со щелчком. Дверь отворилась сама собой. Чарльз не проснулся. Он всегда крепко спал, не то что Эрик, который боялся всю жизнь и, смыкая веки, наполовину бодрствовал, прислушиваясь к каждому шороху. Это началось давно, еще до концлагеря. Тогда мама спала с бабушкиной брошью в руке, чтобы проглотить ее, если нагрянут немцы. Последняя семейная реликвия, пропавшая где-то в Освенциме. Плотные шторы были задернуты, но Эрик шел по темноте достаточно долго, чтобы различить очертания предметов. Безусловно, рядом с кроватью стояло инвалидное кресло. Эрику по-детски хотелось смять его в комок и вышвырнуть в окно, будто так проблема решилась бы сама собой. Чарльз мирно спал, укрытый одеялом, и можно было представить, что ничего не произошло. Просто одна из тех ночей, что они провели вместе до расправы над Шоу. Кажется, в комнате ничего не изменилось. Чарльз даже лежал на левом краю кровати, будто у стенки все еще спит другой мужчина. Сейчас он казался совсем маленьким. Эрик поставил колено на матрац. Пружины беззвучно прогнулись. Дыхание Чарльза оставалось ровным, хотя он все еще излучал незримые волны. Конечно, профессор Ксавье был слишком гордым и правильным, чтобы звать его осознанно. Выждав около минуты, Эрик опустил на кровать руки. Казалось, это заняло вечность, но в итоге он дополз до привычного места. Лежал поверх одеяла. Расстояние между ним и Чарльзом — меньше ладони. Удивительно, какой он все-таки беззащитный. Что толку быть могущественным телепатом, если любой может беспрепятственно подобраться к его спящему телу. Эрик надеялся, Чарльз не отреагировал по одной причине: никто не беспокоится из-за прибытия желанного гостя. Чарльз спал на боку, отвернувшись в противоположную сторону. Эрик видел его кучерявый затылок, аккуратное ухо. Он положил руку на живот Чарльза и придвинулся ближе. Через одеяло он не чувствовал тепла его тела, но запах… Эрик не задумывался над тем, как пахнет Чарльз, пока они проводили вместе дни напролет, но сейчас воспоминания нахлынули рекой. Резкий вдох. Что-то выдернуло Чарльза изо сна. Возможно, кончик носа, коснувшийся шеи. Он повел плечом, чувствуя тяжесть чужой руки, и замер. Эрик боялся, что он мысленно свяжется с остальными, но время утекало, а тишину не нарушало ничего, кроме тиканья часов. — Ты звал меня, — оправдался Эрик, начиная испытывать неловкость. — Я много о чем просил тебя, Эрик, — голос Чарльз был хрипловатым ото сна. — Не знаю, почему решил прийти сейчас. Возразить было нечего. — Можно под одеяло? — Да. Через несколько секунд Эрик уже обнял Чарльза по-настоящему. В уличной одежде было почти жарко. Чарльз, похоже, сильно потерял в весе. Конечно, он был профессором и потому никогда не мог похвастаться мускулатурой, но теперь он стал не просто стройным, а тонким, как молодое деревце. Эрик мог бы обхватить его руку двумя пальцами. С опозданием он заметил, что впервые видит Чарльза не гладко выбритым: щеки поросли короткой и редкой щетиной. На язык просилось «я сожалею», но все, что нужно было, он уже сказал на том пляже. — Что я говорил тебе? Во сне, — спросил Чарльз, комкая в руке край наволочки. — Ничего. Это были не слова, а просто ощущение… Как будто ты тянешь меня к себе. — Наверное, это было очень утомительно. Хоть Эрик и не видел Чарльза, он знал его достаточно хорошо, чтобы представить выражение его лица: два маленьких залома между бровей, морщинки на лбу, которые с годами превратятся в глубокие борозды, скорбно опущенные уголки рта. Эрик не сразу понял, что его расстроило. — Чарльз… Вчера я услышал тебя в первый раз. Ты думаешь, я не пришел бы раньше? — Давай не будем ссориться. Не сейчас, — прошептал Чарльз. Он подался назад, прижимаясь голой спиной к груди Эрика. Хотелось снять рубашку, но кресло все еще стояло посреди комнаты: напоминание о том, как сильно он покалечил Чарльза. Эрик не знал, как себя вести. Он коснулся губами плеча Чарльза. В темноте веснушки были не видны, но Эрик помнил каждую из них. Он спустил руку чуть ниже и медленно заскользил по коже. Он не мог произнести это вслух, но надеялся, что Чарльз догадается сам или даже залезет к нему в голову. Все лучше, чем говорить прямо. — От пупка, — сжалился Чарльз. Эрик кивнул и остановился на том участке кожи, который Чарльз еще чувствовал. — С этим можно что-то сделать? — спросил он. — Нет. Сначала Эрик обрадовался тому, что Чарльз не бросился от него прочь, сыпля обвинениями, но теперь подумал: лучше бы он кричал. Чарльз казался не просто спокойным, а почти неживым. Эрик знал, что ноги — это только часть проблемы, гораздо больше он скучает по сестре и старому любовнику, но с этим было ничего не поделать, пока Чарльз и слышать не хотел о Братстве. Он не понимал, что для обычных людей нет никого страшнее мужчины, способного считывать мысли и навязывать свою волю. Когда война начнется, Чарльз станет первым, на кого откроют охоту. Они пролежали почти час. Эрик задремал бы, если бы не зудящее чувство беспокойства, которое транслировал Чарльз. Он слабо ерзал время от времени, шевеля головой и лопатками. Его голос звучал совершенно ровно, когда он накрыл своей рукой ладонь Эрика и опустил ее ниже невидимой черты. — Скоро утро, — пояснил он, даже не рассчитывая, что Эрик останется. — Но… — Я не чувствую свое тело, Эрик. Но чувствую твое. Они говорили об этом. Давно, еще до смерти Дарвина, когда тайком пробирались друг другу в комнаты, выделенные ЦРУ. Чарльз обещал не лезть в его голову, но попросил не закрываться во время секса, чтобы считывать его эмоции и ощущения. И предложил поделиться своими, конечно. Эрик отказался, боясь, что умрет от избытка чувств. Тогда его сердце билось в ушах уже от того, как Чарльз смотрел на него из-за плеча своими глазами цвета синего пламени. Эрик спокойно разделся, как будто ничего и не изменилось. Он даже перестал краем взгляда цепляться за кресло. Теперь воздух холодил голую кожу — в большом особняке по ночам всегда было так прохладно, что хотелось забраться вдвоем в один свитер. Спина Чарльза покрылась мурашками. Шрам от пули был крохотным, почти не заметным, если не знаешь, куда смотреть. Пока еще не побелевшее розовое пятнышко, меньше отпечатка пальца. Эрик не решился трогать его. Теперь Чарльз казался ему хрупким, как хрустальная ваза, и больше всего он боялся услышать болезненный вздох. Когда пальцы скользнули внутрь, Чарльз, вопреки обыкновению, не издал ни звука — только чаще задышал. Скорее всего, от волнения. Когда Эрик подложил подушку под его таз и толкнулся внутрь, дыхание стало поверхностным и беззвучным. Эрик чувствовал, что Чарльз уже в его голове. Знакомое ощущение — словно накинутый на плечи пуховый платок. Эрик скучал по нему так, что не мог выразить словами. Он не хотел навредить — не давил своим весом, даже когда задрожали руки. Эрик целовал кожу между его лопатками, надеясь встретиться глазами, но в этот раз Чарльз уткнулся лицом в подушку. Эрик и не знал, что раньше часть ощущений телепата все-таки транслировались ему, пока на этот раз не наткнулся на глухую стену по другую сторону связи. Шея Чарльза покраснела. Иногда он сжимал его внутри — непроизвольно, видимо. Когда Эрик почувствовал, что уже близко, Чарльз слабо заскулил. Первый звук, не считая шлепков по коже, который разорвал тишину. Эрик излился внутрь и замер на месте, уткнувшись лбом в спину Чарльза, прежде чем лег рядом. Пальцы перебирали крупные завитки волос. Когда Чарльз положил щеку на подушку, оказалось, что его лицо блестит от слез. Эрик не спросил, чьи эмоции тому виной: ему одинаково не нравились оба ответа. Он хотел поцеловать Чарльза в губы, потому что время неотвратимо близилось к утру, но не решился. Они и раньше целовались редко, будто бы это смущало Чарльза гораздо больше, чем секс. Теперь Эрик точно не был ему достаточно близок. — Мне пора, — не двигаясь с места, сказал Эрик. Настенные часы показывали начало пятого утра. — Если только ты не хочешь… — Иди, Эрик. И… мне жаль, что я беспокою тебя по ночам. Я не делал бы этого, если б мог. Эрик наклонился, коснулся губами его лба и принялся одеваться. Он не оборачивался в дверях, не доверяя ни себе, ни Чарльзу. Когда он вышел во двор, то почувствовал на себе чужой взгляд. Маккой наблюдал за ним через окно, печально качая головой.