Butterfly caught

Кафка смотрела на неё взглядом кошки на птицу, увлечённую своим пением. Её губы вздрагивали. После того, как ей «выпотрошили мозги», в глубине неё осталась отмель. Но сейчас она стоит в этой кровеносной полутьме чужих покоев, и внутри полумучительной бурей поднимается ветер. Предвкушение. В панорамном окне — благодать. Вечерние туманы часто разрывались, и в промежутках всё шире проглядывали смутные пятна темных сооружений, желтоватые пятна света то и дело скользили по полу. Покои то светлели, то опять погружались в сумрак. Фу Сюань нередко импровизировала за фортепиано по вечерам. Её спокойная, трогательная мелодия и сейчас течёт по стенам. Так, проминаясь под пальцами, растекается соком темнеющий забродивший плод. Кафка с удовольствием вкушает его. Всевидящее око подсказывает Фу Сюань — позади, в тиши, кто-то стоит. Мелодия обрывается. Обрывается дрожащей низкой нотой, как голос, сдерживающий негодование. Слабое эхо смутно вторит звуку. Она вскидывает голову и встречает гостью угрожающим взглядом. Глаза Кафки — две магнолии, что в мутных линзах кажутся странно неживыми на бледном в полутьме лице. Сумерки — время, когда не отличить живого от бледного мертвеца. Фу Сюань помнит, на плечах Кафки — ладони Раба Судьбы. Она не желает её смерти, чтобы сейчас прийти за ней. И она не из тех, кого приводит в глупую радость мысль, что смерть — козырь, вгоняющий в страх кого угодно. Она не будет запугивать и угрожать ей расправой. Верховная провидица упустила момент, когда преступница так бесцеремонно стала наведываться к ней. Если она вдруг спросит её, что ей надо? — она не ответит ничего. Продолжит смотреть на неё ещё несколько секунд. Потом, в какой-то особенной насмешке сжав губы, Кафка с многозначительным видом, неторопливо шагнула ей навстречу и почтительно поклонилась. Не будь перед ней преступница, Фу Сюань бы понравился поклон, понравилась бы и рубашка, красиво сидевшая на гибком теле Кафки. Есть в ней какая-то тайна, что-то, что неудержимо прокрадывается в душу и не даёт покоя. Фу Сюань молчит, только крепче сжимает губы. Глаза её с выражением мрачного упорства встретились со взглядом Кафки, которая подошла теперь к ней совсем близко. Опёрлась локтями на крышку старинного инструмента. Её движения напрягают своей простотой и невозмутимостью. Она расслабленно сжимает бокал с вином пальцами в кожаных перчатках — подцепила его с винного столика по пути. Редкий свет жидким, дрожащим золотом играл в изящном стекле. Это бокал Фу Сюань. Фу Сюань возмущённо выдыхает. Верховная провидица никогда не увлекалась вином, никогда не видела надобности разбираться в нём. Но изысканный вкус имела всё равно. Кафка, уже приметившая качество напитка, дёргает бровями и хмыкает. Такое драгоценное вино она могла для себя лишь украсть. В вечерней думе, перед игрой на фортепиано, Фу Сюань лишь слегка наполнила бокал и пригубила. На хрустале — всё ещё цветёт бледно-розовый след помады. Пожалуй, это максимум в макияже провидицы. Фу Сюань невольно вздрогнула. Ей казалось, что она ощущает на себе, на всем теле этот любопытно-пристальный взгляд, который как бы касался её кожи и щекотал её, подобно прикосновению паутины. Ощущение тончайшей живой материи. Кафка и сама своего рода провидица — она знает наперёд, что лишь войдя в одну с Фу Сюань комнату, она уже берёт над ней верх. Ведь та мотыльком путается в паучьей сети. Верховная провидица хмурится, когда взгляд её останавливается на завораживающих длинных пальцах, недосягаемых и равнодушных в своём холодном материале перчаток. Она будто и правда ощутила на щеке их леденящее прикосновение. Что-то в облике Кафки и в наплывшем ощущении вызвало мгновенный, но смутный отклик в сознании. Почти дежавю. Она одёрнула себя. — Желаешь вновь испытать на себе силу Матрицы предвидения? Её голос звучит холодно и угрожающе. — Не представляете, насколько, госпожа. Кафка поводит плечами, будто и правда в нетерпеливом желании. Тем временем тошнотворный осадок после предвидения судьбы ещё свеж у неё в голове. Кафка знает — если умело вскрыть эту до глупого холодную и строгую маску, то под ней обнажится уязвимая плоть. И до чего же нежна эта плоть! — За ваше здоровье. Она легко приподнимает над головой заздравный бокал. Делает это так, будто в нём скорей божественный нектар, чем вино. Кафка улыбается. И подносит бокал к губам. Фу Сюань забывает, как дышать. Забывает, будто видит эту картину впервые. Словно она ни разу не видела её в смутных снах. Кафка касается своими губами нежного следа на стекле. Кровь приливает к лицу Фу Сюань, щёки пылают. Ещё чуть-чуть и её затрясет от возмущения и напряжения. И чего-то ещё.

__________________________

Вжатые в стену лопатки неприятно холодит. — Попробуйте прочесть мои мысли, госпожа Верховная провидица. Последние слова Кафка тянуще и горячо выдыхает прямо в лицо напротив. И касается губами аккуратного уха. Фу Сюань сжимает зубы, задетая гордость проходит сквозь них шипением. В этот раз Кафка непозволительно близко. Теперь взаправду ощущается, как холодный материал перчатки касается щеки, очерчивает скулу. Осознание природы тех откликов в сознании сбивает у Фу Сюань дыхание. Не дежавю. Всего лишь расплывчатые воспоминания о будущем. Она уже видела это когда-то и была смутно встревожена, будучи не в состоянии целиком восстановить это в памяти. Кафка настолько близко, что она чувствует её дыхание на щеке и видит, как мерно пульсирует сердечная вена на шее, прячущейся за белоснежным воротом рубашки. Из собранных в хвост волос по шее спадали две щекочущие пряди. Фу Сюань хочется вскинуть руки и сжать эту странно беззащитную шею. Пережать пальцами бьющуюся жилу и до кровавой пены придушить мерзавицу. Но вместо этого у неё выходит лишь торопливо сжать пальцами ткань рубашки, когда колени на миг опасно слабеют. Взгляд её мутнеет, а холодную голову заволакивает трепет. Она знает, что будет дальше. Фу Сюань придвинулась к ней, и, сама не понимая, как это случилось, прижала губы к бьющейся на нежной шее вене. Ощутив тепло тела и ровный пульс, сжимает зубами кожу в том месте в порывистом укусе. С трепетным удовлетворением она услышала, как Кафка тихо охнула. Её руки соскальзывают с её лица и касаются ключиц. Охотница намеренно обжигает ухо томной усмешкой: «Это было покушение на жизнь?» В ответ на укус неумолимые пальцы спускаются к подбородку и приподнимают, заставляя встретиться со взглядом, в котором вечернее любопытство перетёрлось в нескрываемую и пугающую похоть. Нет нужды читать её мысли — всё и так предельно ясно. Кафка смотрит на неё так, словно хочет запечатлеть каждую промелькнувшую на её лице эмоцию. Фу Сюань уже видела эти лиловые глаза, как будто они вели её по жизни, заставляя искать их. Слышится скрип стягиваемых кожаных перчаток. Фу Сюань вздрагивает, когда обнажённые, ещё не согретые руки исследуют границы её выреза на спине длинными и томительными движениями. Чем больше позвонков вниз по спине отсчитывают чужие пальцы, тем отчетливее разливается под кожей невыносимо сладкая слабость. Так, до дна опустошенный бокал с драгоценнейшим вином среди пиршественного стола желает к себе ещё жаждущих уст. Кафка завидует самой себе. Она раздосадованно поводит плечами от того, как неудобно ей приходится наклоняться, чтобы ощутить опьяняющий трепет девичьего тела. Но есть в этом нечто душещипательно сентиментальное. О будущем и судьбе не хочется ни говорить, ни думать. Сейчас, когда Фу Сюань приоткрывает податливые губы навстречу томительному поцелую — мгновение вечно. Колебания судьбы — естественное явление. И Фу Сюань не противница естественного — ищущими пальцами сжимает воротник рубашки и тянет на себя, приближая неизбежное. Теперь она ясно видит — уже на этом веку зреют для неё и ждут своей очереди тысяча бутылок вина и — Кафка. Много Кафки. Больше Кафки. Сейчас внезапно кажется, что приоткрытая судьба — обман и ложь, а настоящая здесь, в этом обжигающем холоде стены за лопатками, в этом смятении мыслей и чувств, в том бокале с парой следов от помады на хрустале. В искромётном вине тихо вскипают пузырьки. Звуки рождающихся и умирающих звёзд. Глупо было думать, что Кафка угрожает ей расправой. На самом деле, всё, о чем думала до этого Фу Сюань, кажется теперь абсурдным. Наверное, это и есть самая настоящая расправа. Взгляд её стал влажным. Как бы внезапно почувствовав невыносимую от ранения боль, она забрасывает свою голову назад, лишь больше открываясь для Кафки. Сжимает белоснежными зубами свою нижнюю губу и хмурит брови. Рядом с Верховной провидицей Кафка ощущает себя до приторного лирично. Это заставляет уголки её губ вздрагивать от удовольствия. Даже сейчас, когда её горячий язык скользит по открытым ключицам. У Фу Сюань больше нет возможности выбраться из этого лилового тлена, заставляющего её распускаться прелым цветком. Нет возможности избавиться от этой сладкой истомы и забыть ощущение чужих губ на своих плечах. Как нет возможности предотвратить неизбежную судьбу.