Останься со мной (прошу)

Ло не знал уже, как долго он лежал на кровати в невзрачном гостиничном номере, мучительно ожидая, когда наконец станет лучше. Солнечный свет пробивался сквозь плотные шторы, закрытые, чтобы не раздражать чувствительные глаза; толстое одеяло спасало от холода, хотя на деле сейчас здесь было очень душно; столик у кровати был завален горкой бесполезных препаратов. По крайней мере, такими они начинали казаться, но тем не менее он стабильно продолжал время от времени вытягивать руку за пачкой чего-нибудь. Чего угодно, лишь бы оно таки помогло. К этому моменту вся ситуация успела ему порядком опротиветь, а время тянулось как можно медленнее, будто ему назло. Он всё никак не мог заснуть. Пульсирующая головная боль, тошнота, озноб заставляли его мысленно возвращаться в детские годы, омрачённые нескончаемой агонией. Смерть вот-вот была готова забрать его и была неумолима: он был неизлечимо болен. Он всё чётче ощущал её холодное дыхание на своей шее, и каждый последующий день был только большей мукой, чем предыдущий. От воспоминаний Ло чувствовал себя ещё омерзительнее, и ничто не могло его отвлечь. Возможно, если бы он получше о себе заботился, не находился бы теперь в таком состоянии, но любые проявления доброты к себе были для него противоестественны. Не измучивал он себя обычно и то только для того, чтобы не саботировать собственные планы — голос разума всё же звучал в его голове отчётливо. Лишь поэтому до недавних пор есть не забывал, старался спать, сколько надо человеку, не пил в день больше пяти чашек крепкого кофе — иначе говоря, выполнял тот минимум, при котором голова ещё соображает и подчиняется тело. Даже здесь его оставили отдыхать разволнованные накама, а он сам лишь продолжал ругать себя за слабость. Всё время Ло пребывал в непрерывной тишине, томительной и неприятной, как и всё остальное вокруг, вязкой, как минуты и часы, как воздух. Однако всё же она была здесь весьма уместна, потому когда в дверь несколько раз громко и настойчиво постучали, он почти подумал, что ему показалось, и был очень недоволен, убедившись в обратном. Сил на то, чтобы встать, совсем не было. Голова мгновенно закружилась при попытке подняться, и он с трудом дошёл до двери, вместе с тем прошептав какое-то ругательство себе под нос. А на пороге перед ним самолично стоял Юстасс Кид с совершенно характерной для него противной улыбкой и явно жутко собой довольный. Ло затруднялся с тем, чтобы понять, что именно значило это выражение, но оно ему уже не понравилось. Не прерывая молчание, он лишь приподнял брови и очень медленно, с выраженным осуждением осмотрел Юстасса с ног до головы, будто готовясь вынести ему какое-то подобие вердикта, затем пристально заглянул в глаза и, наконец, спросил, глубоко вдохнув. — Ты здесь зачем? — Такое приветствие Кида ничуть не удивило. — Чтоб тебя позлить. — Уйди, — больше Трафальгар не нашёл, что сказать. Кид спокойно прошёл внутрь, так, будто его сейчас не прожигают взглядом, бросил пальто на диван и отдёрнул штору, заодно отворив окно. В номере тут же стало светло, и прохладный воздух начал заполнять его вместе с неназойливыми звуками улицы. Ло заметно вздрогнул и моментально сощурился. Он наконец сел на удобную кровать, а Кид расположился на пустом прикроватном столике. Тот непринуждённо давал шутливые комментарии обо всём, что только можно — для Ло это всё сливалось в раздражающий громкий шум, из-за которого только сильнее болела голова и который он принял сознательное решение игнорировать. Держать глаза открытыми было очень тяжело. Эмоции спутались в непонятную тяжесть в груди, и он сам не знал, что испытывал. Трясло. — Как же я рад, что пришёл. Ты сейчас выглядишь, как жалкий неудачник, — отметил Юстасс, нахально ухмыляясь. Трафальгар Ло никогда бы не смог признаться в том, какое искреннее удовлетворение ему доставляют ссоры со своим вспыльчивым соперником. Он выводил его из себя намеренно и в этом находил тайное развлечение. Его немало забавляло то, с какой лёгкостью он иногда мог выбесить с виду взрослого парня, который так славится своей жестокостью и так убеждённо бросает вызов целому миру. На это могла потребоваться всего одна простая фраза. В такие моменты ему едва удавалось сохранить своё безучастное выражение лица, но порой он просто не мог сдержать наглой улыбки, однако упорно продолжал пытаться делать вид, что слишком себя уважает для подобных детских разборок. Конечно, как только уже в его адрес звучала какая-нибудь колкость, он сразу же забывал про всяческое достоинство и втягивался в спор, где оба звали друг друга напыщенными упёртыми дураками. Сейчас же ему было настолько нехорошо, что он и спорить не хотел. Горечь жгла сердце, которое билось часто от лихорадки и обезвоживания. Ужасно хотелось лечь и укрыться одеялом, чтобы было тепло, но он не мог себе этого позволить. Нахмурившись, он ровным тоном ответил: — А ты всегда так выглядишь. Завались уже. Кид принялся увлечённо что-то ему доказывать, но Ло оставался, казалось, совершенно безразличным. «Слушай, что тебе говорят» не было встречено ни недовольным цоканьем, ни злобным взглядом покрасневших болезненных глаз, ни хотя бы тихим вздохом. Юстасс быстро смирился и потерял интерес, и ему оставалось только сидеть неуютно и всматриваться в потерявшие своё привычное надменное изящество черты. Похоже, это его ничуть не напрягало, и он был готов проводить время в продолжительном молчании. Для Трафальгара оно, в свою очередь, снова застыло, и тишина вдруг оказалась такой же давящей, каким был громкий и грубый голос. Он так и не решился потребовать оставить его одного. Не сказал ни слова, даже головы не повернул. Никак не мог расслабить тело и только слушал собственное мерное дыхание, вновь не зная, сколько это уже продолжается. А потом Кид поднялся. Может, сидеть в конечном счёте стало совсем неудобно, или неплохо было бы обратно закрыть окно, или всё же пора было наконец уходить, или что-нибудь ещё — Ло не искал в мыслях варианты. Он лишь заметил, как Кид привстаёт, и его пальцы враз слабо обхватили чужую ладонь. И оба замерли, потому что Трафальгар Ло мягко сжимал руку Юстасса Кида в своей. И нервно сглатывал слюну. Юстасс удивлённо глазел на него сверху вниз. Руку Ло не убрал. Не стал прятать и лицо, целиком отдавая себя на растерзание отвращению и презрению, которые вот-вот должны были последовать. Сто раз проклинал мысленно и себя, и его. Ни перед кем он не хотел представать таким беспомощным, но с такой же силой в ком-то нуждался, и оттого продолжал держать Кида за руку, ожидая, что сейчас она одёрнется. Вместо этого пальцы стали поглаживать его горячую кожу, и напряжение медленно начало растворяться под их настойчивым касанием. Ему улыбались, хоть и желчно. На иное не был способен ни один, ни другой. Теперь Кид безо всякого стеснения занял место на одной кровати с Ло, давая последнему возможность прижаться к его руке и положить голову на плечо. Опять он не чувствовал плавный ход времени, но готов был провести в таком положении наслаждённую вечность. Вскоре ему удалось мирно заснуть. Когда он открыл глаза в следующий раз, всё ещё были раскрыты шторы, но на улице уже стемнело, потому и комната погрузилась во мрак. Он лежал в постели один и пытался выровнять сбивчивое дыхание.