самые нежные ноты

Жизнь аль-Хайтама текла умеренно и спокойно, никто и ничто не могло поколебать это течение. Каждый день он задерживался на работе, и не потому, что его вынуждало начальство или обстоятельства. Просто так получалось. Аль-Хайтам никуда не торопился, делал свою работу нарочито размеренно, не спеша. Он не гнался ни за большими деньгами, ни за широкими шагами по карьерной лестнице. Подобные мысли были для него слишком далёкими, да и не очень нужными. Дома его ждали только книги и думы о том, что пора бы уже дать ответ на приглашение Сайно и Тигнари наконец встретиться за ужином и игрой в карты. Каждый день Сайно присылал сообщения с глупыми шутками, которые он обещал отправлять до тех пор, пока аль-Хайтам не соизволит появиться в их с Тигнари доме. хайтам, а ты знаешь, как называют человека без печени? Даже знать не хочу. обеспеченный 🤣 Это продолжалось целых шесть дней без перерыва. Как по расписанию порцию шуток аль-Хайтам получал на завтрак, обед и ужин. Сил отказывать и находить отговорки у него больше не было. На каждое «у меня много работы», Сайно отвечал: «Чёртов ты лентяй, я знаю, что ты просто перекладываешь папки с бумагами с полки на полку, а потом бежишь домой читать свои книги. Сколько можно?» В пятничный вечер аль-Хайтаму оставалось только испустить тяжёлый вздох, закончить «перекладывать папки с полки на полку» чуть раньше обычного и пойти в сторону дома друзей. Сайно и Тигнари жили совсем недалеко от его офиса, чего не скажешь о самом аль-Хайтаме. Он никогда не отказывал себе в неспешных прогулках по уже тёмным улицам, которые освещали тусклые фонари. Сложно сказать, какие мысли занимали его голову, когда он возвращался домой после долгого рабочего дня. Сайно говорил, что отыскал колоду карт с невероятной красоты рубашкой (которая, безусловно, была баснословно дорогой). Нужно забрать заказ из книжного магазина, но места на полках катастрофически не хватает. Тигнари умолял не забывать поливать цветы. Точно, цветы… Ничего сверхъестественного, ничего интересного. Аль-Хайтам соблюдал рабочий дресс-код не то чтобы строго, просто ему самому нравилось носить чёрные рубашки и чёрные брюки. Выходя с работы, он всегда закатывал рукава до локтя, потому что так было свободнее и удобнее. По пути он зашёл в магазин, купил им с Тигнари несколько банок пива и бутылку вина для Сайно. Аль-Хайтам не мог сдержать смешка от того, насколько забавным было это несоответствие, но во время посиделок в этом было своё очарование, когда Тигнари, абсолютно не по-джентельменски, с громким пшиком открывал банку пива, а его только лишь с виду грозный парень-генерал искал вновь потерявшийся штопор. Аль-Хайтам вынырнул из воспоминаний уже по дороге к дому друзей. Он шёл с пакетом по почти родным улицам, на которых так тускло горели желтоватые фонари. Луна и то освещала путь гораздо ярче, чем они. Дома были похожи один на другой: совсем не большие, двухэтажные, с маленькими открытыми балкончиками, которые были украшены ажурными перилами. Заиграла музыка. Аль-Хайтам остановился и поднял голову вверх, пытаясь найти источник звука. До дома Сайно и Тигнари оставалась пара шагов. Всякое проявление искусства для аль-Хайтама было чуждым. Он не ненавидел его, вовсе нет. Дело было совершенно в другом. В музыке, живописи люди выражали чувства и эмоции, делились сокровенными тайнами, рассказывали свои истории и надеялись, просто надеялись, что их творение найдёт отклик в душе остальных. Аль-Хайтаму всё это давалось крайне тяжело. Он был человеком практики, человеком логической мысли. Он не мог понять, как нечто абстрактное и настолько неуловимое может донести до кого-то какую-то определённую мысль, не говоря уже о чувствах. Ни музыка, ни живопись не находили отклика в его душе. Простые человеческие радости от созерцания проходили мимо него. В жизни аль-Хайтама была уйма занятий, которые поддавались логическому анализу и гармонично вписывались в его понятия об этом мире, в котором чувства, по его мнению, занимали слишком большую роль. Сухие факты теории и практика куда легче укладывались в его голове. Дойдя до нужного дома, аль-Хайтам понял, что музыка доносится из дома напротив. На балконе стоял мужчина. Его волосы были собраны в небрежный пучок, ноги обтягивали узкие чёрные брюки, а на белой рубашке был такой вырез, что аль-Хайтам невольно поёжился от резко похолодевшего воздуха. Неужели в этот вырез не задувал ветер? Мужчина прижимал щекой скрипку к плечу. Глаза его были закрыты. Длинные аккуратные пальцы так красиво сжимали смычок, добавляя музыке темпа. Музыкант начал петь, и скрипка заливалась мелодией в его руках. Аль-Хайтам слушал историю юношеской любви, о сказке, в которую по глупости довелось влюбиться. Мужчина самозабвенно расхаживал по балкону, качался в такт мелодии, которую создавал, и пел, не открывая глаз. Этот голос… аль-Хайтаму казалось, что в мире он не слышал звука прекраснее. На улице не было ни души. Только прекрасный музыкант и он, стоящий под его балконом с пакетом, в котором лежало пиво и бутылка вина. Фонари светили совсем тускло, лицо скрипача озарял мягкий свет луны, отчего аль-Хайтаму казалось, что за резными перилами стоит не живой человек, а серебристое видение. В его душе что-то надорвалось, как заржавевшие петли на старых железных дверях, и треснуло. Пение и звучание скрипки обволакивали его сердце, глаза ловили каждое движение, а уши ловили каждый звук. Впервые аль-Хайтам что-то почувствовал, наблюдая за искусством. В голове закружились шестерёнки, и теперь он понимал, почему люди испытывали такое удовольствие, разглядывая хаотичные мазки и вслушиваясь в случайный набор звуков. Аль-Хайтам видел с каким чувством пел мужчина, с какой отдачей он бил смычком по струнам скрипки. Мазки стали складываться в картины, а звуки в композиции. — ~‘Cause I don’t care if I lose my mind~ I’m already cursed… Скрипач качался, пригибался, но не размыкал глаз, не зная, что на ночной улице за ним наблюдает одиноко стоящий человек, в глазах которого отражалось лишь лицо, озарённое лунным светом. Зазвучали последние аккорды, музыкант выдохнул и опустил скрипку. Аль-Хайтам вздохнул даже с какой-то грустью. В душе, которая только что казалась рекой, выходящей из берегов, стало пусто. Хотелось слушать и внимать дальше, наконец понимать, что такое эмоции, которые вызывает настоящее искусство. Музыкант не знал о тихом зрителе, и аль-Хайтаму хотелось, чтобы он продолжал играть лишь для него одного, будто в мире не существует никого кроме них двоих. Когда скрипач наконец распахнул глаза, казалось, в серебряном свете луны его лицо стало ещё бледнее. В такое время он совершенно не ожидал публики. Аль-Хайтам опустил пакет на землю и сдержанно одарил овациями человека, который за такое короткое время помог понять нечто очень важное. Мужчины кивнули друг другу. Каждый в своей благодарности. За спиной аль-Хайтама хлопнула дверь. — Где тебя черти носят, Хайтам? Сколько можно ждать? — Сайно хлопнул его по плечу. — Привет, Хайтам. Мы тебя заждались. Сайно мне все уши прожужжал, как ему хочется раскатать новую колоду, — Тигнари улыбался, а аль-Хайтам никак не мог оторвать взгляда от балкона напротив. Тигнари поднял голову. — Кавех! Снова устраиваешь ночные концерты? И нас не позвал, — его лицо слегка поникло, — ты же знаешь, что мне очень нравится твоя игра на скрипке. Так вот как его зовут… Пронеслось в голове у аль-Хайтама. Кажется, Сайно и Тигнари хорошо с ним знакомы. Почему я никогда ничего о нём не слышал? — Не расстраивайся! У меня сегодня был зритель. Я обязательно сыграю для тебя в следующий раз, — Кавех обезоруживающе улыбнулся, аккуратно положил смычок и скрипку на небольшое кресло и предплечьями облокотился на перила, скрещивая кисти рук. У аль-Хайтама защемило сердце. — Давай спускайся, скрипач недоделанный. Знаешь, как говорят? О любви немало песен сложено, сейчас я слажаю вам ещё одну, — аль-Хайтам тяжело вздохнул, а Тигнари не удержался и хлопнул ладонью по лицу, — ужин стынет! И карты ждут! Ну пожалуйста… — Сайно, ты невыносим, — Тигнари покачал головой. Кавех засмеялся. Чистым, звонким смехом, совсем как колокольчик. Звук проник в самую душу аль-Хайтама и ему стало настолько хорошо, что он не сдержал улыбки. — В этот раз шутка хороша, генерал. Уже спускаюсь, — Кавех подхватил скрипку и скрылся в темноте балкона. — Хайтам, мне показалось, или ты улыбнулся моей шутке? — Сайно абсолютно гадко и довольно сощурил глаза. — Тебе показалось. Кавех вышел из дверей и первым делом протянул аль-Хайтаму руку. — Кавех, очень приятно. — Аль-Хайтам, но можешь не утруждаться, просто Хайтам. Не люблю формальностей. Кавех, сияя глазами, тихонечко фыркнул, что не скрылось от слуха мужчины, и крепко пожал протянутую в ответ руку. Теперь каждый звук, издаваемый им, бил в самое сердце. Они стояли посреди улицы, смотря друг другу в глаза. Кавех был будто соткан из самых нежных нот, в душе аль-Хайтама заиграла музыка.