Вместе

Лера вздрагивает от звука, с которым бутылка вина глухо ударяется о стол. Поднимает глаза и встречается с взглядом Разумовского: в нем ни тени насмешки или радости от того, что опять был прав.   — Будешь? — спрашивает он.   Лера хотела бы назвать его мудаком, отказаться и поехать домой. Еще вчера — ей было бы страшно. Еще пару часов назад она бы отказалась.   Лера кивает. Наблюдает за тем, как он спокойно открывает вино всего в пару движений — вводит штопор в пробку до конца и упирается коленцем в мутное горлышко. Ее вот так же до упора ввели в самое дерьмо, ей кажется, но помочь выбраться не удосужились.   Разливает вино Разумовский так же спокойно и размеренно: словно не было прерванной связи, и вытаскивать ее со склада им с Олегом не пришлось. Спасибо хоть друзей ее нерадивых прихватили, Разумовский расщедрился. Хочется надеяться, что их сейчас тоже кто-то отпаивает если не вином, то хотя бы чаем: хотели взрослой настоящей жизни? Получите, не подавитесь.   Лера бы налила вина до краев или сразу пила из горла. Но в бокалах все прилично, вы не подумайте, все хорошо же, прекрасно просто, руки не дрожат, а в голове не стоит гул, никакого алкоголизма и желания заснуть и не просыпаться, вы что.   Лера делает глоток. Белое вино за баснословные деньги — другого в этом доме просто не водится — слегка горчит на языке и обжигает пустой желудок.   Разумовский непривычно задумчив и молчалив. Не кривляется и не играет — смотрит в стол и думает о чем-то своем. Клянет ее, наверное, на чем свет стоит да считает, во что влетит очередной ремонт костюма, когда она еще за шлем не расплатилась. Дурой ее мысленно называет, но вот тут она и сама уже справится, спасибо, поняла уже, а так хотелось и дальше идти с розовыми очками и верить в лучший мир.   Лера, задыхаясь в пожаре на складе, когда все пошло совсем не по плану, а в наушниках вместо привычного насмешливого голоса повисла звенящая тишина, внезапно поняла одно: она хочет жить. В голове тогда вместо уроков Волкова осталось только «мертва» вкрадчивым шепотом на ухо и приемы этого — всегда исподтишка. Приемы, в общем-то, спасшие ей в эту ночь жизнь.   Сказать «спасибо» хочется, но нет сил. За многое — что опять приехали вытаскивать тоже.   Остается сверлить его взглядом и молиться, что не оставит ее наедине с мыслями, спасибо в ночь не выставили и постелили на диване да выдали аптечку, добродушные маньяки.   Вот только эти маньяки, кажется, гораздо лучше ее понимают, как жить эту жизнь. Лера чувствует себя пятиклашкой, которая смотрит на таких умных взрослых и тоже так хочет: все знать и уметь, все мочь.   Разумовский с самого начала знал, сволочь такая, что Зазеркалье от нее отвернется, как только запахнет жареным. Хотел Чумной Доктор Рагнара? Так вот он, чего стоишь, хватай.   Разумовский в который раз словно читает ее мысли: кивает головой на початую бутылку, словно обещает никуда не деться, пока не допьют. Это обнадеживает. Это — вызывает комок, вставший в горле и мешающий дышать, пока смотрит, как обновляют вино в бокалах.   — Сергей, я… я отработаю, — удается наконец выдавить из себя, но от нее лишь отмахиваются. Отстраненно и беззлобно, как будто ничего и не произошло.   Она хотела выбраться так отчаянно, что чуть не огрела Разумовского по голове, когда тот за шкирку вытащил ее из самого пекла. Чудом не разревелась в машине, пока неслись по ночному городу, каким-то образом ускользнув из-под носа у полиции, которая нарисовалась под самый конец.   — Ма шери, ты бы решила уже, вместе мы или ты одна у нас такая умная и все знаешь. Мы тебе помочь пытаемся — так ты не слышишь. Методы у нас, может, и отстой полный, вот только мы тебя пытаемся научить не сдохнуть, а ты все по крышам носиться хочешь, а потом мы же и крайние.   Не хочется признавать чужую правоту, но приходится — до шемящей боли где-то за ребрами и слез, которые непрошенными выступают на глазах. Ее отбросили в сторону, вдоволь напользовавшись, а эти двое, которых она успела во врагов записать, раз мнениями не сошлись, опять оказались рядом.   Остается лишь потупить взгляд и скрести ногтем гладкую столешницу, в которой как на зло ни трещины, ни пятна, за которые можно было бы зацепиться и занять мысли, которые никак не хотят укладываться в голове.   То, что ей говорят правду, знают и без нее. Молчит, стараясь слишком явно не шмыгать носом.   Разумовский, к сожалению, не отвлекает, видит, что слушают. Его театра одного актера, который обычно раздражает чуть ли не до скрипа зубами, именно сейчас так отчаянно не хватает.   — Лер, я все понимаю, ты у нас студентка-умница-отличница, или красный диплом, или никак. Все доказать что-то пытаешься, сама все можешь и сама все вывезешь, да только не бывает так, уж ты мне поверь. Сначала, да, можешь, не отрицаю, думаешь: раньше же как-то справлялся, — Разумовский задумчиво качает бокалом, рассматривая вино в приглушенном свете и сам вроде не замечает, как говорит уже не о ней вовсе. — И честно справляешься. Держишь в себе все, ни с кем не делишься, я сильный, думаешь, я смогу и один.   Лера убито кивает. Звучит — до ужаса и холодных мурашек — знакомо.   — Когда начинаешь терять время, — тише продолжает Разумовский, — даже значения этому не придаешь. С кем не бывает, думаешь. Само пройдет. А потом открываешь глаза по колено в крови и спускаешь всю обойму в единственного дорого тебе человека. Можешь только дернуть рукой в последний момент и даже не надеяться на чудо.   От чужих откровений хочется выть, и она закусывает губу.   — Ты если этого хочешь, то ты продолжай, молодец, пока неплохо справляешься. Только ты вроде миссию Чумного в другом видишь, буряту этому с косичками накостылять хочешь за поруганные мечты да Вадика спустить с лестницы, или я ошибаюсь? Я тебе глаза открыть пытаюсь, а ты во мне ненормального маньяка и врага всего народа видишь. Я разве мешаю? Да пожалуйста, ты только к словам прислушивайся хоть иногда, а? Ладно я, ты хоть Олегу иногда говори, когда не вывозишь, он в этом больше понимает.   Разумовский все это выдает без особого укора — умудряется лишь звучать как-то совсем уж буднично и устало, как будто они каждый вечер вот так сидят в его квартире и говорят о проблемах.   Подпирает щеку рукой и долго смотрит на нее изучающе своими цепкими голубыми глазами.   — Не вывозишь? — спрашивает.   Лера мотает головой. Не вывозит. Давно не вывозит — еще с похищения Олега. Хочется отвесить себе звонкий подзатыльник: с чего взяла, такая наивная, что Олег с Сергеем не понимают? Хотя бы не подскажут, в каком направлении лежать?   Поняла вдруг, что они не помогут жить на два фронта: жизнью обычной студентки, а по ночам бегать по крышам и вязать преступников, раз полиция не справляется, у самих плохо кончилось. Они могут: подсказать, как сайт взломать, если спросить и честно выслушать все инструкции; как торт испечь, чтобы не отравить никого и не привести в праведный ужас подгоревшими коржами. Вот помочь выжить в схватке — так это они первые, привыкли насмерть биться, вдвоем против всего мира с самого детства, два сапога пара, вот именно так: два сапога на двоих малолеток с разбитыми носами, да и те давно уже жмут и подтекают, когда бредешь по лужам.   — Не вывозишь, — без тени удивления подмечает Разумовский, а потом невесело улыбается ей, но так честно и без тени обычной придури. — Молодец, уже умнее своего предшественника будешь.   — А чего он? — шмыгает носом и удивленно поднимает глаза, по-детски наивно ожидая получить на тарелочке с голубой каемочкой секрет, как жить эту жизнь и не повторить чужих ошибок.   — Да дурак, — отмахивается Разумовский, фыркая и одним глотком опустошая свой бокал. — Кукушка собрала вещи и приказала долго жить. Не вынесла напряжения.   Доливает вино — особенно щедро ей, отставляет бутылку в сторону, последнее препятствие между ними.   Лера прячет улыбку в бокале и делает глоток.   — Выспись завтра, — встает из-за стола, близко, так, что раньше бы отшатнулась и вздрогнула всем телом. Мимолетно кладет ей руку на плечо — как будто показалась ей, эта его беглая и неумелая забота.   Дышать становится чуточку легче.