Обернись

      Он смотрел на деревню, которая была, есть и будет его домом. В его сердце одно желание — построить мир во всем мире, и этому хаосу, чудовищности придет конец. Луна лениво очерчивала темный силуэт.       Хмыкает приглушенно, зачем-то снова и снова оборачиваясь назад, будто действительно ещё есть надежда, что она придет снова, как и раньше. Мадара отчего-то впервые верит так искренне и непоколебимо, как верит в свои силы, свои навыки, в свою идею.       Теперь он верит в неё, в её возвращение и обещание.       Замирает, снова хмыкая куда-то в ладони, которыми закрывает усталое лицо, покрытое морщинками-лучиками у уголков глаз. Какое обещание? Она никогда и ничего ему не говорила, не клялась. Это всё он придумал сам, сам создал для себя топкое болото, засасывающее по шею, по самые уши, не выпуская обратно из цепких уз.       Идеализация никогда не была чертой, присущей его личности. Он не умел и не хотел идеализировать людей, но это — другой случай. Здесь всё было иначе, перевернуто с ног на голову, перекручено и абсурдно до невозможности.       Ему хотелось идеализировать. Впервые хотелось воссоздать образ далекий, недосягаемый, до которого тянутся — больно, потому что рано или поздно обожжешься. До крови, до осколок, до порезов и мелких ранок на руках. Это всё так мелочно, если сравнивать с привычными ноющими ссадинами где-то под ребрами слева.       Сколько было встреч? Сколько месяцев прошло? А, может, он встречался с ней на этом месте около полугода?       Учиха помнит всё до мельчайших подробностей: как увидел, что почувствовал в первые секунды их странного знакомства. Он, как и сейчас, стоял ровно на этом месте, думал о треклятом хаосе, воцарившемся вокруг, о клане, об ответственности, когда позади послышалось насмешливое.       — Ты думаешь так громко.       Кажется, тогда Мадара чуть не захлебнулся желчью, забурлившей в глотке, рвущейся наружу неконтролируемыми потоками гневных фраз и ядовитых слов. Сдержался, хоть внутри явно ощущал раздражение.       Она же стояла с самым умиротворенным, как у покойницы, лицом, смотрела без страха и стеснения в его душу глаза и снисходительно улыбалась. Всё в ней тогда казалось странным: кроваво-красная юката, широкий пояс с резным мечом — всё в ней кричало о чужих, несвойственных ему и другим привычках, манерах, обычаях. Ему не доводилось встречать женщин, у которых была бы такая же прямая осанка, будто вместо позвоночника каменный стержень, которые смотрели бы так же с вызовом и носили бы такие же яркие одеяния. Она другая, чужая и необузданная, как весенний ветер в горах.       Мадара сразу понял, что не может даже предположить, к какому клану она относится. Крепкое телосложение, одежда, голубо-льдистые глаза и смуглая кожа говорили, что путница пришла с юга, но это всё отчего-то было неважно.       Она улыбалась с вызовом и насмешкой, стоя поодаль, подперев плечом ствол дерева. Учиха пытался сдерживать свой гнев и поговорить, но она игнорировала вопросы, назвав только имя.       Ра-хе — странное, подстать своей хозяйке.       Взгляд непроизвольно постоянно цеплялся за это алое платье на ней: без цветов, лишних оборок и украшенных поясов — непривычное, чужое, но манящее. Её действительно хотелось разглядывать, как диковинную птицу, неким чудом оказавшуюся в этих краях.       Она говорила что-то про луну, про неумение летать, а Мадара только кивал, всё ещё пытаясь увести диалог в более продуктивное русло.       — Почему ты так много пытаешься узнать обо мне? Любопытство — не грех, но и до добра не доводит.       — Я должен защищать своё от опасности.       — Я, по-твоему, опасность?       Женские губы тогда растянулись в очередную насмешливую улыбку, а мужчина снова начал чувствовать закипающую, как лава в жерле вулкана, злобу. Черт из ада, а не девушка.       Она ушла в ночи, так и не ответив прямо ни на один вопрос. Учиха, как сумасшедший, на следующий день пытался разузнать о ней что-то, был сам не свой, перерыл столько легенд, мол, вдруг вчера чудовище ему померещилось.       Ничего.       Он не явился на то же место следующим вечером, промучившись от бессонницы, чувствуя странную тоску и ноющую боль в груди.       — Почему не пришел?       Красное пятно бросилось резкостью в затуманенный взор, а только потом удалось различить сидящую на камне фигуру. По-хорошему нужно было всыпать ей по первое число за насмешки и отсутствие уважения, но Мадара не мог — сам не знает, почему?       Женщина — воительница. Это нельзя было не заметить: осанка, манерность, выправка, особый способ бесшумно передвигаться, оружие на поясе и странный взгляд, сквозивший бесстрастием и голодом до крови. Она такая яркая, кричащая, вызывающая, броская.       Он видел много красивых девушек, но здесь было нечто другое. Тут его действительно и предательски сильно манило что-то волшебное, колдовское.       Ночи проходили одинаково: разговоры о пустом, попытки выведать больше информации, колкие выпады с обеих сторон и её тихий смех. Мадаре нравилось, но он отрицал.       Каждый вопрос о личном оставался загадкой. Ей даже не хотелось стараться переводить тему разговора незаметно, нет, она делала это грубо, с натиском, с жирной точкой в конце. Ра-хе будто издевалась, но открыто этого не демонстрировала.       Лиса, алая лиса — так он теперь её называл.       Однажды он пришел к мысли, что кому-то женщина да и принадлежит, ведь только дурак мог пропустить такой идеал, ловко граничащий с искусством и агрессивной мощью. Подумал, а потом вздернул голову гордо, помотал, будто желая вытрясти этот хлам.       Мужчина в здравом уме убежит от такой женщины.       Но Учиха был другим.       Встречи продолжались, пока в одну ночь Ра-хе просто не появилась вообще.       «Маленький идиот, у таких женщин есть семья и много обязанностей», — он корил себя за то, что пришел.       Но не сделать этого снова — просто не смог. Любопытство пожирало изнутри.       Тихий шорох длинного подола отвлек его от созерцания небесных светил. Она стояла позади призраком, сверкая в темноте глазами-звездочками, и насмешливо улыбалась уголками губ.       — Почему не пришла?       — Думаешь, людям нужна помощь только днем?       — У тебя есть семья?       После этого он впервые услышал её смех. Тихий, хриплый, совершенно не подходящий женщинам в его привычном представлении, но ей — абсолютно идущий и к лицу, и к образу.       Его разум плюнул на всё и сразу, когда сердце предательски застучало быстрее. Мадаре нравилось, теперь он не отрицал.       Она впервые подошла к нему близко во время разговора. Молча, без единого слова, просто слушая его. Подошла, делая кошачьи шаги навстречу, нарушая личное пространство легко и нагло. Стояла, смотрела в глаза, улыбалась, а потом отошла, переводя тему на беспорядок в мировом устройстве.       Учиха тогда впервые сделал шаг назад. Он вообще многое делал впервые рядом с ней: краснел от внезапных и странных слов, сменял гнев на милость за считанные секунды, не находил, что ответить, чувствовал учащенное сердцебиение.       Дикая кошка не имеет хозяев и приходит тогда, когда захочет, туда, куда захочет. Ра-хе была дикой кошкой, заставляющей его ждать и с замиранием дыхания думать-думать-думать.       Мадара не мог дать себе отчет, когда всё пошло немного не так, как должно было. В одно промозглое утро он проснулся на мокрой от росы земле, а на его плече спала она в чуть распахнутой юкате. Ничего бесстыдного, только идеал.       Вздох. Он проводит рукой по влажному лбу, всматриваясь в небо, словно желая найти там её глаза.       Недели шли тошнотворно долго, но она больше не появлялась. Обычно эта странная женщина исчезала на день, на два, но что же случилось теперь? Ему пришлось поклясться: это последний раз, когда он приходит сюда.       Звезды меркли на ночном небе, а Учиха уже твердо решил, что пора уходить.       — Обернись, — раздался шепот позади, прерываемый шумом затрепетавшей листвы.       Она всегда приходила с ласковым дуновением ветра.