Пять раз, когда Ричард Окделл зря не получил взбучку, и один раз, когда получил и оценил

— Юноша, вы за такие фокусы когда-нибудь будете биты, — вздохнул Алва или действительно раздраженно, или сдерживая смех. Герцогу казалось, что его оруженосец умышленно саботирует службу, делая все, чтобы нанести какой-то вред, не нарушив клятвы. Но в глазах его не видел никакого двойного дна тех поступков — только искреннюю и примитивную детскую злобу. *** В прошлый раз он проиграл лошадь и родовое кольцо. Рокэ бы только посмеялся, потому что назвать конем ту несчастную скотину язык не поворачивался. Но кольцо — это уже серьезно, хотя больше он этим навредил, конечно, себе. А больше всего то, как вызывающе паренек смотрел ему в глаза — задрав подбородок — убеждало соберано, что сделано это было назло. Что ж, поносить неделю его перстень на замену, кажется, стало для непутёвого оруженосца достаточным наказанием. *** И на этот раз Алва успел вовремя, чуть не кипя от гнева и тревоги, и пряча это за привычной издевательской улыбкой. Разбросал семерых наглых щенков, прикончив Колиньяра на месте, и подал руку восьмому наглому щенку — который, к большому сожалению, был на его попечении — чтобы помочь усесться на коня. Дикон помолчал до конца пути, а потом снова устроил скандал о своей осквернённой чести, как будто он понимал, что это слово значит... и додумался бросить ему вызов. Смешно! — Я буду требовать сатисфакции! "Не знаю по поводу дуэли, а перспективой получить ремнем по заднице ты, надеюсь, будешь удовлетворён..." проворчал про себя Рокэ, оставляя бестолкового мальчишку в одиночестве со своими мыслями. *** Дальше Ричард напился со слугами, с одним из домашних телохранителей еще и выкурил какую-то дурманящую траву. И явился на вызов в абсолютном неадеквате, еще и почему-то в вывернутом черной подкладкой наизнанку дублете. - Окделл, - даже язык не повернулся на привычное "юноша", столько неприкрытой наглости читалось в затуманенных глазах юного Повелителя Скал. *** Потом была Вараста. И обнаруженный, и подавленный в зародыше бунт Оскара Фэншо, и Ричард, который впервые осознал, что его сеньор отвечает за свои слова и говорит серьезно. Или испугался расстрелов как никогда не боялся битвы. Когда маршалу привели его как котенка за шкурку — испуганного, уверенного, что его самого вот прямо сейчас тоже ожидает расстрел — Рокэ об этом не подумал даже, хотя бы мог по законам военного времени. А подумал, как жаль бедного мальчишку — и как бы, впрочем, уместно было бы сейчас так снять эти штаны и — не кнутом даже, ладонью, как трёхлетке — вбить в эту голову хоть немного ума. *** Казалось, все это давно прошло, Дикон проникся уважением и даже едва ли не любовью к своему эру, как он его все еще, изредка сбиваясь, называл. И сбивался все реже. И "монсеньор" уже не стекало ядом. И шпагу держал все ловчее и ловчее и перестал жаловаться на ранние подъемы. А только все равно творил что-то несусветное. Уже не со злости. Просто паренек совершенно не знал берегов и не умел видеть даже самые простые последствия своих поступков — а ему уже переломили хребет возложенной на него непосильной миссией. И вот снова. Он предложил пригласить того красивого и героического парня на службу при дворе. А потом, узнав, что это сын ненавистного капитана Арамоны, развернулся на 180 градусов. Рокэ пытался объяснить — что происхождение имеет значение, но не должно перечеркивать талант и личную доблесть. Однако Людям Чести, кажется, с пелёнок вбивают уважение к крови и только к ней... Впрочем, маршалу некогда было панькаться с предубеждениями Ричарда. Он приказал ему написать и отнести письмо Герарду самостоятельно и выбросил это из головы. Неладное заподозрил Хуан. У бывшего работорговца – а сейчас ближайшего доверенного соберано – чуйка была как у зверя. Он незаметно вытащил письмо, как только Дик отвернулся от оседланной Соны и принес якобы совсем не повреждённый конверт Алве. Тот только улыбнулся - хитрый подручный был надёжным как... сказал бы "надёжным как скала", но посмотришь на их Повелителя - даже сказать смешно. Рокэ читал, медленно теряя контроль над выражением лица. Дикон оказался достойным учеником в том, чтобы обратить свое пренебрежение в острые слова, но его поступок... это была подлость, самой сутью отвратительная Первому маршалу — издевательство над ребенком, который мог бы далеко пойти и принести много пользы, без видимой причины. В конце концов, он сам пожалел такого ребенка - не было хлопот, разгребай теперь. Выгнать? Так наоборот пойдет в разнос, раз уж до такого дошел... Рокэ вспомнил, что пообещал Ричарду еще в начале его службы за вот такие выкрутасы. Кажется самое время. Допил вино в бокале, собрался с мыслями... – Позовите мне Окделла! Дикон вошёл в кабинет и по чрезмерно прямому взгляду и закушенной губе стало ясно: знает и не раскаивается. - Молодой человек, - вздохнул Рокэ, не спуская с него взгляда. — Вот под какое представление о чести подпадает это? Я как ни старался, не смог ни одного подходящего вспомнить. - Да что вы можете знать о чести... монсеньор, - выплюнул Окделл, зло, прямо как в начале знакомства. — Может и ничего, но я знаю, что такое порядочность и обязанность... выполнять приказ. Алва поднялся из-за стола, обошел его медленно, словно давая Ричарду время смыться отсюда, а себе передумать. Но нет, стоит и бурит взглядом, такой весь из себя правый и гордый. — Я вас, кажется, предупреждал, — рука в перстнях стальной хваткой хватает за шкирку так что рванувшийся Дикон за мгновение обмякает и остается стоять. — Что вы за свои выходки когда-нибудь будете биты. Я серьезно говорил. И продолжил, не давая парню вдоволь открывать рот, как возмущенная рыба: - Ладонь, ремень, хлыст? - и, в ответ на истерическое "Да как вы смеете?!" Лишь улыбнулся: — Я смею. Я бы мог тебя отправить на конюшню, как слуг, но из уважения к твоему роду и старанию, решил не унижать так герцога Окделла, и заняться тобой самому. Считаю до пяти... и я передумаю. Даже весело наблюдать за этой внутренней борьбой — гордости с гордостью, если подумать. Дикон же, кипящий от возмущения, краем сознания все же пытался просчитать малейший вред для себя, как в детстве, когда нарывался на наказание. Хлыст — это очень больно и рубцы будут сходить неделю... Ладонь — это по голой коже, как маленьким детям... кровь бросилась в щеки от внезапного стыда, когда парень вообразил интимность этого действа... нет. Но ведь не так больно... он точно не унизится лишним звуком... – Четыре, – ровным тоном припечатал его эр. - Ладонь! — выпалил Дикон, закрывая руками покрасневшее лицо. – Ладно, – криво усмехнулся Рокэ, усаживаясь в кресле. – Тогда будьте добры раздеться – рубашку можете оставить – и подойти сюда. Что творилось в голове Дикона, он мог только догадываться, хотя сжатые зубы и пылающие уши и щеки говорили сами за себя. Когда парень, спотыкаясь, подошёл — точно как кто-нибудь, кому стыдно быть раздетым — Рокэ притворно уверенным движением перехватил его за плечо и наклонил над своими коленями. А потом, запустив руку в волосы (и услышав какой-то странный сдавленный звук), рывком помог себе свободной рукой, протянул их немного вперед, чтобы ноги Ричарда не касались земли и он скорее лежал на коленях и перилах кресла. Это уже было трудновато - Дикон изрядно подрос за последнее время. - Я буду считать, - так же притворно безэмоционально сказал Рокэ. — По десять ударов каждый раз, когда мне хотелось это сделать и десять сверху. Итак, семьдесят. Он не стал делать то, что обычно рекомендовалось для облегчения — разогревать и разминать ягодицы. В конце концов, это наказание или как? Так что просто ударил в полсилы. Два, три, пять... пятнадцать. Уже его ладонь стала слегка печь, тело наполняло веселый, расслабленный азарт и ощущение, что все наконец так, как надо. Дикон нервно переминался на его коленях, изо всех сил - и пока успешно - стараясь не издать ни звука, когда жесткая узкая ладонь с громким хлопком опускалась на уже порозовевшие ягодицы. Рокэ поймал себя на том, что чувствует еще и легкое, нетянущее возбуждение: беззащитность Ричарда и унижение, юношеское сильное и вместе с тем такое пластическое и послушное тело... стоп. Он не для удовольствия это делает. Сорок. Где-то после сорок пятого удара Ричард начал тихо, сдавленно то ли стонать, то ли всхлипывать сквозь зубы. Это было долго, больно, унизительно... а еще как-то ужасно откровенно и интимно, словно Алва забрался ему под кожу и в душу. А вместе с тем... - Семьдесят, - выдохнул Рокэ чуть хриплым голосом и встряхнул изрядно уставшей рукой. — Вы усвоили урок, юноша? – Да, монсеньор… – стоило Ричарду разжать зубы, как он всхлипнул уже вслух и заплакал. Как не плакал с двенадцати лет, ибо "не позорь своего отца, ты теперь единственный мужчина в роду!" Растерявшись, Рокэ не придумал ничего лучше, чем подхватить парня на руки, усадить к себе на колени, прижав к груди, и держать, пока эти слезы - смирения и облегчения - не утихнут. Ричард медленно успокаивался, выравнивая дыхание. У него очень болели и горели ягодицы, и жгло от слёз веки, но в теле царила сонная тяжесть, а в душе чувство дома, которого у него никогда не было, что он в безопасности и все-все правильно.