Узы

      С ранних лет я чувствовала этот взгляд. Это незримое присутствие. Чувство, что кто-то постоянно следит за мной, не покидало меня где-то с пяти лет. Четырнадцать лет, четыре психиатра, двенадцать психологов, но ничего не изменилось. Я не знала, что это, оно было недосягаемо ни моему взгляду, ни слуху, но я знала, я чувствовала, что оно есть. И оно постоянно рядом, оно смотрит на меня, слышит меня, нависает надо мной, когда я сплю, и глядит так пристально, что это место начинает гореть от его взгляда. Я дважды лежала в «Специализированной Клинике Психологического Анализа», как ее называли. Но всем было ясно, что это была обычная психушка…       В меня тыкали пальцами, называли «шизанутой», «параноиком». Меня сторонились. И, в конце концов, это нечто стало моим единственным другом. Моя собственная паранойя, которая меня и лишила нормальной жизни, стала моим единственным другом.       Я свыклась. В старшей школе перешла на домашнее образование. Родители, возможно, единственные, кто остался у меня к моему совершеннолетию. Еще год спустя все стало еще хуже. Оно начало приближаться. Я уже привыкла к тени, что мелькала за окном после полуночи и до двух часов ночи. Отец не раз сидел в моей комнате ночи напролет, но ничего не видел. Я стала реже выходить на улицу. Я чувствовала практически физически, как оно дышало мне в шею. Его тихие, но тяжелые шаги следовали по следам, оставленным моими ногами.       Последние месяцы перед самым моим девятнадцатилетием оно навязывало себя изо всех сил. Это чувство, гнетущее, давящее, когда, лежа в постели, ты чувствуешь, как что-то приближается к твоему лицу, готовое прикоснуться ко лбу, щекам, губам… А когда ты резко открываешь глаза, чувствуешь легкое дуновение, как если бы кто-то резко отстранил руку.       Тогда мне начали сниться кошмары. Они не были кровавыми или резко агрессивными, но то, что я в них видела, вызывало у меня чувство… безысходности. Это был густой, настолько густой, что казалось, будто свет туда почти не проникал, лес. Деревья в нем были очень высокими и пышными, но при том казались безжизненными, подсушенными и будто покрытыми тонким слоем смолы или пепла, из-за чего лес казался черным и темным. Самым удивительным во сне было то, что посреди этого непроглядного, дремучего леса находился внушительных размеров довольно роскошный с виду особняк. Именно особняк, другого слова я подобрать не могу. Он был выполнен из темного дерева с высокими и очень широкими парадными дверьми, обрамленными резьбой. Окна же были небольшими и со слегка затемненными стеклами, будто хозяин дома не хотел, чтобы из леса, и так практически лишенного света, в дом попадали какие-то из лучей. Они так же были обрамлены резьбой. Он был трехэтажный с высокой, выполненной из черной кладки крышей. Должно быть, в нем был внушительных размеров чердак, вполне сошедший бы за четвертый этаж.       Я в каждом из снов, в которых мне все это снилось, стояла перед домом в примерно десяти метрах от входной двери и чувствовала на себе все тот же, ставший таким знакомым за четырнадцать лет, взгляд. Но в отличие от реальности, где источника этого взгляда никогда найти не могла, во сне я поднимала глаза и в одном из окон особняка, находящемся на третьем этаже по правой его части, видела силуэт, черный силуэт, что смотрел на меня. Окна были затемнены, посему его лица я не видела, но точно знала, что он смотрит именно на меня. Я это знала, я это чувствовала.       Он недолго смотрит на меня через окно, после чего прислоняет к стеклу свою большую ладонь, будто желая пройти сквозь него и приблизиться ко мне. Ладонь отпечатывается на стекле, и он исчезает, оставляя лишь этот след. После чего я вижу перед собой тень, исходящую от чего-то огромного, стоящего за моей спиной. Чувствуя, как оно из-за спины начинает протягивать ко мне руки, я решаю повернуться и в момент, когда уже собираюсь это сделать, просыпаюсь в холодном поту, как говорят родители, иногда с криками.       Мне казалось, это никогда не кончится, но я просто не понимала, что это было только начало, это была просто его прелюдия.