Дети Божьи

Кучай сидел за рулём белой иномарки, что, если верить рекламе, была идеальна для активного городского жителя. Назвать Кучая активным городским жителем было бы не совсем корректно — жил он в тихом пригороде, а из дома выходил не так уж часто, предпочитая находиться в четырёх стенах наедине со своими мыслями. Сейчас он, привычно для себя, сидел и перебирал в голове всякое, а небесно-голубые глаза необычного разреза провожали взглядом редкие капли только начинающегося дождя на лобовом стекле. Костя ожидал на парковке. Костя ждал Кристияна из католического храма. Они уже как пару месяцев играли в Германии, и найти в окрестностях католическую церковь совсем не было проблемой. До православных храмов добраться было труднее, но и они, стараниями многочисленной русско-греческо-болгарско-сербской диаспоры, никогда не пустовали. Сказать, что Константин и Кристиян были шибко религиозными — всё равно что назвать Кучая активным городским жителем. Не будучи звёздами футбола, в поисках игровой практики им пришлось пойти по арендам. Был выбран немецкий чемпионат — самое странное, что двое даже не сговаривались, где будут временно продолжать карьеру. А оказались вместе на чужбине. И если долю не самого успешного футболиста ещё можно было выдерживать, то нахождение во враждебной среде, которая резко стала таковой лишь потому, что ты русский — нет. Костя изо всех сил раздавал самому себе моральные пощёчины, но глобально это не помогало. Благо, как оказалось, через два таких же провинциальных немецких городка, в очередную аренду из аренды перешёл Кристиян. И от самого этого факта жить стало как-то легче. Ты не один теперь. Кристи не любил немецкий чемпионат, но любил футбол и новые вызовы. И любил помогать, когда это нужно. И помог. Многоточия недомолвок в крайне близких разговорах наедине, превратились в запятые. Кристияну и самому не хотелось отпускать пахнущего заварными чаями Костю из-за кухонного стола до поздней ночи, хотя тому ещё домой ехать. В небольшом съёмном доме было уютно, но пусто. С Ивой хорват расстался около полугода назад, а Костя не стал брать свою Лену в немецкую аренду. Всё равно, с Ивой дом бы живей не стал, а Лена никогда не была способна помочь с лечением хронической бессонницы. Значит, не было и смысла. Смысл появился, когда впервые за долгое время напротив появились заинтересовано смотрящие глаза. Не такие, как у Федьки. С зелёным оттенком и огоньком азартной чертовщины отнюдь не в глубинах взгляда. Были приставка и комп, но не хотелось тупить за игрой. Была стена у кровати, но не хотелось в неё залипать. Были в местных коллегах и другие славяне, а общаться хотелось с этим. Свой. Точнее не будет. Породнившись с ранее всего лишь приятелем в условиях временного переезда, Костя понял эмигрантов в вечном поиске. Только он своё нашёл. Вернее, своего. Езда за рулём успокаивала Костю. Он подпевал радио и песням собственного плейлиста, на светофоре смотрел по сторонам и нещадно жёг бензин. Кристиян, как настоящий свой, тем более не был фанатом покидать четыре стены, и Кучаю приходилось ездить из Триера в Дармштадт. Не страшно — такие вылазки уже медитация. Проехать чуть за стеллу с названием города, взять нового интересного чая на развес, купить в местном русском магазинчике домашних солений от бабы Любы, с которыми никогда не сравнится широкий спектр местных закруток — и, набрав код от хлипеньких ворот, зайти в незапертую дверь. В очередной раз заставая Криштиану за приготовлением огромной сковородки яичницы с чем бог пошлёт, или выходящим из душа в одних домашних штанах, с мокрыми волосами и завидным прессом. Но всегда — за мытьём керамического чайника, где каждую встречу раскрывались новые и новые вкусы различных чаёв. Как настоящие славяне, Кристи и Коста сидели на кухне. Иногда, — очень редко, — новые и новые темы заруливали в глубокие душевные дебри, и брюнет с тяжким вздохом брал с холодильника пачку местных сигарет и рыжую зажигалку. Но это редко. Именно Коста помог Криштиану окончательно встать на ноги в моральном плане. Дурацкие прозвища появились как индикатор того, что между ними возникла самая настоящая дружба, и стали шутливой перекличкой во весь голос. Дружба до такой степени, что Коста мог спокойно остаться дома у Криштиану на пару дней. И до такой степени дружба, что Кристиян сам не заметил, как поддался колоссальному влиянию нового друга. В основном, это было особо азартное подкидывание на любые идеи и предложения. У скрытного и замкнутого внешне Кости всегда была масса идей для досуга и новых занятий, тестовая проба которых всегда заканчивалась непонятно чем. "Слушай, а погнали на шашлыки?" — и попадаешь на штраф за пикник в неположенном месте и на променад с полицаями до отделения. "Я тут почитал инфу, давай целую чайную церемонию устроим?" — и сидишь, кашляешь от благовоний, да от чаинок отплёвываешься. Зато упорства обоим не занимать. И именно поэтому, со второго дубля получалось всё и так, как надо. Вкусный шашлык и терпкие чаи заменили привычные балканцу-Кристияну чевапы и кофе. А Костя, хоть и не с первой попытки, но заменил самого близкого человека. Подняв подбородок со сложенных на руле накрест рук, Кучай вздохнул без причины и машинально прошёлся ладонями по оплётке руля из светлой кожи. Кристиян дарил подарки нечасто, но каждый раз — полезные. И почему-то почти всегда для автомобиля. Умел бы Кики максимально точно определять свои чувства и говорить красиво — высказал бы "чтобы частичка меня всегда была рядом, когда ты один". Но Кристиян не умел. Хоть и действительно каждый раз звонил выезжающему на проворный автобан Костику — жутко переживал, что спокойный и правильный русский может когда-нибудь да и не свыкнуться со скоростными устоями немецкой трассы. А Костик каждый раз приезжал примерно в точно обещанное заранее время и появлялся в дверях со спокойной улыбкой и напоминанием, что "русские быстрой езды не боятся". Да русские вообще ничего не боятся, кроме, пожалуй, гнева Божьего. А связь с мужчиной не одобрялась ни одним из направлений христианства. Тем более, консервативным православием и строгим католицизмом. Как там было.. "Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость". А "мерзость" — это нечто отталкивающее и вызывающее отвращение. Но грех ли это? Кто-то скажет, что это противит замыслам Создателя. А кто-то скажет, что пути Господни неисповедимы, и значит, так было надо. Костя и Крис на этот счёт никому, никогда и ничего не скажут. Но, хоть друг с другом они и ложились только действительно чтобы поспать после особо продолжительных посиделок, входить каждому в свой храм было не стыдно. Бог всё видит и всё знает и так. И даже если мужеложство вправду тяжкий грех — они никогда не забывали помолиться друг за друга. Ведь привычка поддерживать и подстраховывать пришла ещё из сыгранности в ЦСКА. Кстати, Костя рядом с Кристияном высыпался. И каждый, стоя на литургии или мессе, молясь на коленях или совершая земной поклон, крестясь слева направо или справа налево — каждый из них двоих не забывал просить отпущения грехов и покровительства не только для себя, но и для него. В конце концов, все мы — дети Божьи. А детям всегда позволено многое, да и спрос с них меньше, ибо не ведают, что творят. И как настоящие дети, Костя с Кристи бегают из одного храма в другой, как на факультативы, где тебе терпеливо разъяснят предмет "Теория Жизни", пока один послушно ждёт другого у входа, как настоящий друг ещё со школы. Они только час назад вернулись из православного храма. Посторонний звук, нарушая тишину салона, вырвал Кучаева из далеко зашедших философских мыслей. Обоняние распознало тяжёлый воздух ленивого дождя с улицы и интересно перекликающиеся с ним солоновато-морские ноты деликатного парфюма. На пассажирском сидел, светясь улыбкой, абсолютно довольный Кристиян. Даже счастливый. Косте, конечно, не впервой было увидеть его таким, но каждый раз хотелось любоваться. И он, повернувшись на сиденьи вполоборота, облокотился на руль, подпирая щёку рукой и мягко, с теплотой улыбаясь в ответ. Странно, но за Кристияном было очень интересно наблюдать. Всегда немного неуклюж, будто ему велико собственное тело, и поэтому в самый неожиданный момент может широким жестом смахнуть со стола какой-нибудь стакан с апельсиновым соком. Когда что-то пишет, буквы выводит медленно и тщательно, с большим нажимом и даже чуть высунув от напряжения кончик языка. Не считает свою внешность достойной внимания, хотя у зеркала крутится по часу за день так уж точно. Конструкторы любит собирать, весь погружается в процесс, как большой мальчик и никогда на полпути не бросает, даже если рухнет почти полностью собранная конструкция или куда-то потеряется с десяток важных деталей. У него нет любимого цвета, но весь гардероб заполнен чёрными и белыми шмотками. А парфюм, пахнущий морскими просторами, напоминал ему о далёком доме, — безусловно, отсюда не таком далёком, как когда он играл в России, — хотя родная Копривница находится на северном краю Хорватии, в противоположной стороне от большой воды. А ещё именно он спас Кучаева от смиренного желания потеряться в этой жизни, сдавшись обстоятельствам. Потому что сам был точно таким же, считая себя бесполезным и невезучим, к которому больше никогда не вернётся вера в себя и эту жизнь. Вот как случается в жизни. Двое, кто ещё совсем недавно неумолимо чах в унынии, сейчас делают друг друга счастливыми. И делают это на совесть. — Чего ты там? — Я? Влажные от разыгравшегося дождя волосы, которые пахнут гелем для волос. Прищуренные глаза, перешедшие в ореховый оттенок из-за сильной радости и лёгкие морщинки от частых эмоций. Кристиян легко рассмеялся, и стало понятно, что весёлые хулиганистые чертята в глубине его глаз свернулись калачиком, как сытые ручные котята, налакавшись светлой энергии созидания сполна. — Мне хорошо. Правда хорошо. Костя вдумчивый. Пока он взглядом творческого человека внимательно смотрел, как горят эти каре-зелёные глаза и снова фантазировал, Кристиян узкой ладонью взял его за лицо и смачно, со всей душой, поцеловал в губы, заставив брови подняться в огромном удивлении. Вне дома. В машине без тонированных стёкол. Прямо на парковке при католической церкви. Бог есть любовь. Любовь бескорыстна, бесконечна и всепрощающа. Любовь — то, на чём должны рости дети. А все мы — большие дети. Дети Божьи.