В угасающем сознании

      Все человечное осталось где-то за заднем плане. Если вообще когда-либо было во мне. Я чувствую только голод, жажду и желание впиться в чью-либо горячую плоть. Перед глазами сплошь кровавая пелена и кишки этого бедолаги, первого попавшегося мне под ноги…       Очнувшись после оглушившего выстрела и пронзающей боли в груди, я сперва подумал, что просто таки нашел в этой тюрьме дурь и сейчас ловлю отходники. Тело не слушалось, я его не чувствовал, однако каким-то образом умудрился подняться на ноги и направиться в сторону высоких дверей, из который лил солнечный свет и так манил. Воспоминания мелькнули быстрой вспышкой. Это не дурь. Губернатор точно целился в меня. Почему же я не умер?..              Осознание пришло чуть позже. Солнце на мгновение ослепило меня в тот момент, когда ноги ступили на местами окровавленную траву. Тут и там лежали трупы людей Губернатора. Ближайший ко мне зашевелился, захотелось вцепиться ему в глотку, чтобы хоть как-то умерить жажду мести, и направиться искать своего брата. Однако та жажда, которую я принял за жажду мести, оказалась просто жаждой. Это оказался животный голод. Старый древний инстинкт, когда все мы ещё бегали голыми волосатыми обезьянами и вцеплялись друг другу клыками в шеи за территорию или добычу.       Я кричал на самого себя, просил остановиться, но ничего не выходило. Не было никакого контроля, только чувство, будто меня заперли в тесном изоляторе, откуда никто и никогда больше не услышит. С отвращением к самому себе и этому миру, пришлось наблюдать, как собственное тело опускается перед ещё живым парнишкой и голыми руками прорывает плоть на беззащитном животе. Будучи раненным и обессиленным, всё, на что его хватило, — это издать последний душераздирающий предсмертный крик и замереть со стеклянными глазами. Даже не знаю, от чего было больнее — от целой руки или протеза с клинком.       Так вот, значит, что чувствуют все ходячие. Свою собственную беспомощность, отвращение к себе, жалость, стыд, страх, сожаления… Неужели это навсегда. Или по крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь из выживших не будет проходить мимо и не решит избавить меня от страданий.       Пока я наблюдал, как кишки прихвостня Губернатора исчезают у меня во рту и слушал свое же животное рычание и чавканье, я не сразу заметил, как кто-то подошел. Тело, казалось, нехотя отозвалось на звук и подняло голову. Перед кровавой пеленой предстал тот, кого я сейчас хотел больше всех видеть и одновременно не хотел, чтобы он видел меня таким. Ох, братишка, мне так жаль…       Я увидел весь спектр эмоций на его лице. От удивления до страха, от неверия до гнева. А вот слезы… Я не видел, как он плачет с тех пор, как он ещё под стол пешком ходил. Дэрил, дорогой младший брат, прости, что не смог тебя от этого уберечь. Прости, что именно тебе придется это сделать…       А ведь он не знает, что я всё ещё здесь. Я здесь! Дэрил! Здесь!!! Но из горла вырывались лишь чертовы хрипы и рычание, и вываливались остатки непережеванной плоти. Тело поднялось на ноги, стало двигаться в сторону брата. Нет, нет, нет… Не смей его трогать! Да! Да, так его, Дэрил! Толкай меня от себя. Главное — не дай в себя вцепиться!       Черт… Он не слышит моих мыслей, не понимает, что я не хочу этого, не знает, что я его осознаю, но ничего не могу с этим поделать. Я никогда не говорил ему, что люблю его. Выражал это по-своему. Грубыми действиями и упреками. И как же теперь об этом жалею. Дэрил, братишка… Как же больно видеть твои слезы. Соберись! Ты должен это сделать. И ты должен жить!       Его слезы смешались с гневом. После нескольких толчков грудь он повалил меня и стал хаотично наносить удары ножом. В грудь, шею, плечи, живот. Но я не чувствовал физической боли. Только душевную. И я знаю, что полностью этого заслуживаю. За все, что сделал, и за все, что не сделал для него в этой жизни…        В голову, братишка, бей в голову. Живи ради меня и не поминай плохим словом. Прости за неудавшуюся попытку всё исправить.       И помни, что я всегда…