в ночь ему не спится, он бежит на звон заклинала жрица, чтоб в любви напиться нужно утопиться, камнем лечь на дно
С чем у вас ассоциируется такое безобидное, заставляющее трепетать сердце и душу слово «истинность»? Первая любовь; светлые деньки, проводимые со своим партнером, держась рука об руку; отрывистые кульбиты жизненно важного органа, пребывающего в полном неспокойствии от радости и ощущения столь прекрасных чувств, что потоком льются по крови. Звучит красиво до умопомрачения. Ведь именно об истинности, о достижении глубокого взаимопонимания между влюбленными благодаря природе так любят писать великие поэты и прозаики, именно чувство влюбленности все так превозвышают в мире, ставят семью и любимых людей на самое первое, важное место в их жизни. Юнги тоже когда-то строил из себя «поэта», писал какие-то подобия стихов, посвященные людям, на которых смотрел с тем самым обожанием и пунцовым оттенком на пухленьких из-за подросткового возраста щеках. Он не знал, куда ему следует выливать то, что он чувствует; не знал, как и избавиться от томящего чувства где-то в районе груди, что распирало сильнее с каждым днем, поэтому нашел вполне себе действенный способ: выплескивал эмоции на бумагу, чернилами исписывал все свои чувства в просто ужаснейшей рифме — те великие поэты точно были бы недовольны его любительскими работами, которые вскоре быстро померкли в его глазах как увлечение. Невзаимность. Взаимность. Ответная симпатия — чувства глубже. Остывание тех самых чувств. Поиск замены и тепла в чужих незнакомых руках. Господи помилуй, сколько всяких нюансов в одном только слове «любовь»! Романы, прочтенные эльфом за слишком короткий период времени, дают свои плоды в его подсознании, а именно возникшим в головушке вопросом: почему просто нельзя любить? Любить, и все. Зачем же все эти сложности, из-за которых появляется так много проблем? Мин Юнги слишком характерная персона для своего вида светлых эльфов: тот самый белоснежный цветок, невинный, никем не тронутый, вынужденный собственными силами прорываться сквозь бури непогоды, пытаясь сделать так, чтобы суровые реалии мира не выдернули его с корнем. И удается ему это с успехом, несмотря на эту снежную пелену перед глазами, в которой мир у него не такой уж и плохой. В которой место, где он родился, вовсе не пышет преступностью, а место учебы не пропахло сыростью и финансовыми махинациями со стороны богатеньких родителей над бедняками. Начало учебного года обернулось для юноши не только промозглой осенью, но и чужим взглядом, с коим встретиться он не желал бы еще вовеки веков. Совсем не так говорят, когда встречают своего истинного, не так ли? Какие романы, черт возьми, так вообще начинаются? Но все просто, дорогой читатель: все прочтенные тобой ранее романы — ложь чистой воды и больная фантазия автора, верящего в чистую, истинную любовь, в которую точно так же верил когда-то Мин Юнги, думая, что и в его жизни будет знаменитый happy end. — Ты какого хрена застыл? — доносится до продолговатых ушей эльфа голос друга. Тэхен смотрит на своего ангелочка — так он называет Юнги, пока внутреннее «я» того самого божественного лишь по званию существа бесится, не желая принимать собственную светлость и наивность. — Эй, ангел мой, неужто еще и оглох? Какая сирена на тебя напала? Чернокнижник озадаченно смотрит на Мина, в то время как сам эльф не слышит и не видит боле ничего вокруг: взгляд устремлен только на новенького, на того, кто неприметен за счет своего темного образа, но Юнги просто не смог бы пройти мимо, даже если бы сильно захотел. Это чувство тока на кончиках пальцев лишь при виде некого Чона, что перешел в их класс в самый последний год, мнимое, но словно самое действительное ощущение запаха гари; полыхающего пожара, палящего зноя по всему телу; чувства, как опасные языки пламени, ласкают его белоснежную кожу — все это дает понять невинному по своей природе эльфу, что судьба с ним сыграла ой какую злую шутку. Парень, поймавший его шокированный взгляд с другого конца помещения, ухмыляется, наваливается на спинку стула и покачивается, создавая впечатление особенной беззаботности по сему поводу. А ведь тоже все понял. В классе шум и гам царит, в то время как Юнги задыхается от ощущения опасности, пусть сейчас оно и ложное. Он словно очутился в полыхающем летнем лесу: инстинкты подсказывают бежать, но некуда — его несчастье прямо в десяти шагах от него сидит. Эльф не думал, что судьбоносная встреча с его истинным, с тем, с кем ему по велению природы быть суждено, будет отдаваться такой леденящей душу паникой, но в то же время эйфорией и нуждаемостью в нем. Нуждаться в том, кто тебе противоположен по той же самой природе; в том, с кем твой клан враждует уж целое тысячелетие; любить того, кого ты должен ненавидеть; того, кто смело сможет истребить тебя, несмотря на щекочущее чувство симпатии внутри… Ну как ты себя теперь чувствуешь, Юнги, после всех прочитанных тобою романов? Оплеуха суровой реальности нещадно бьет эльфа, заставляет пасть на колени и согнуться в повиновении и осознании, что он находится под гнетом той материи, в которой его романы и истинную, бархатную любовь рвут в клочья. Юнец более не выдерживает этого взгляда темных очей, в коих судную ночь можно разглядеть, не выдерживает и самодовольной ухмылки, потому и выбегает из кабинета под громкие вопросы друга, сталкивается со школьниками в коридоре, которые кричат ему что-то вдогонку. Спасительная деревянная дверь, держащаяся на соплях, впускает Юнги, позволяет скрыться и согнуться над первой попавшей раковиной в рвотных позывах. Звенит звонок на первый урок, а Мин опускается по меловой стене в туалете, почти безжизненным взглядом смотрит на пустующие, чуть приоткрытые кабинки, пытаясь осознать, что он вовсе не в своем кошмаре и он сейчас не проснется в теплой постели родительского дома, не вздохнет с облегчением, подумав: «Вау, вот это жесть!» Эта самая «жесть» с ним наяву происходит, гладит по хрупким плечам, шепчет, что ему не сбежать. И даже если он засунет голову в песок, отказавшись мыслями от реальности, — она от него никуда не денется. Эльф медленно моргает, хмурится, думает, ему кажется тихое посвистывание в коридоре: вдруг он шокирован настолько, что галлюцинации посетили его голову? Но нет. Этот звук приближается, а вот и тот, кто его все это время издавал, проходит внутрь, скрепя дверью. — Вот ты где, зайчонок. — Темный эльф склоняет голову вбок, складывает руки на груди, оглядывая это невинное существо, которое довел до такого плачевного состояния одним лишь своим появлением в его жизни. — Куда же ты убежал? Я уже представился нашему классу, ты так не вовремя ушел… Ну что ж, представлюсь тебе лично, раз я уже пришел за тобой. Слушать этот невыразительный, но в то же время проникновенный своими нотками вялости голос, что невообразимым действием страха нагоняет, для Юнги подобно пытке. Вот он, голос его истинного, который должен был мягкостью ласкать его слух, лепетать слова о глубокой и самой крепкой любви, но заставляет колени подрагивать. Темный эльф на корточки опускается перед мальчишкой, двумя пальцами цепляет его безвольный подбородок, заставляя смотреть в свои глаза, под коими нездоровая темень зародилась, одаряя образ истинного еще более устрашающими нотами. — Меня Чон Хосок зовут. Рад знакомству с тобой, зайчонок. Ты кажешься умным, — на последних словах голос ломается хриплостью, отчего тот делает паузу и прочищает горло, хлопая пару раз себе по грудине, — раз убежал от меня, сверкая пятками. Понял, кем мы друг другу приходимся. Прости за голос, это все дым табака. Словно в подтверждение словам эльфа нос щекочет противный запах сигарет из-за сокращения расстояния между ними. Юнги дергается в желании выбраться из этих пут, некомфортных и физически, и морально, но кто ж ему позволит так просто уйти, проигнорировав представление? Рука темного эльфа с подбородка перекладывается на хрупкую шею юноши, припечатывая к стене. — Ну-ну, чего же ты? Мы отныне связаны, куда ты так рвешься? Лучше бы об имени своем поведал. — Юнги, — в надежде поскорее прекратить этот диалог отвечает на вопрос почти незамедлительно, но в чужие глаза все еще смотреть не желает. Лучше уж на мертвенно-бледные губы. — Юнги, — повторяет за своим собеседником, смакует на произношение, но не успокаивается, начиная звать его разным тоном, — Юнги! — злостно, словно ругаючи. — Юнги, — с улыбкой, — ах, Юнги, — с разочарованием на устах. — Прелестное у тебя имя, Юнги. Хосок ведет пальцами от его шеи по плечу, вниз по запястью и, взяв его за ладонь, поднимается резко, вместе с собой захватив и парня, который, словно кукла, не ожидавшая такого обращения с собой, безвольно пала в чужие объятия. Юнги в удивлении распахивает глаза, становится на ноги, инстинктивно хватается за чужие плечи в поисках опоры, когда его целуют, не спросив даже разрешения на такую наглость. Невинный эльф никогда ранее не целовался, а этот подхалим просто взял и… Не сразу Мина накрывает осознание, что пусть он и отдает свой первый поцелуй тому, с кем враждовать должен, но так же Хосок ему и истинным приходится. Эльф сминает его губы грубо, так, словно действительно злится невесть за что, к стене тело прижимает, что меньше его собственного, такое хрупкое на ощупь, которое сломать, блядь, так и хочется. Хосок себя контролировать перестает рядом с этим мальчишкой, сам пугается своего помутненного разума, но весело смеется в чужие губы, из которых стон недовольства вырывается и сопротивление становится все явнее. Юнги страшно в его руках, страшно от этих поцелуев, и Чон это чувствует. Он проталкивается языком в чужие уста, вылизывает подготовленный специально для него рот, ощущая эту странную сладость. Кровь. А Юнги сам виноват — нечего было так яро сопротивляться и смыкать губы. Но Чон лишь рад сему факту. Он уделяет куда большее внимание ране, чем должен, засасывает именно раненую нижнюю губу, посасывает, мычит в наслаждении, словно несколько капель крови действительно служат для него настоящим нектаром. Этот эльфийский ангелок самое вкусное, что Хосок только пробовал: начиная от крови, заканчивая мелодичностью болезненных стонов и отчаянным сопротивлением. Поцелуй обрывается на коротком смешке темного эльфа, когда он все-таки отрывается от терзания своего истинного. — Хочу узнать тебя поближе, зайчонок, — глухо лепечет Чон на ухо своей судьбоносной жертве, что в его руках замерла испуганным зайцем. Он ведет языком по его продолговатому уху, мягкий, обернутый нежностью поцелуй оставляет, дыханием щекочет, приговаривая, что теперь он может расслабиться. Хосок утолил свой аппетит. Конечно, ненадолго, но Юнги об этом знать совсем необязательно. Слишком быстро буря из страха начинает утихать внутри светлого юноши, когда Хосок почти заботливо приводит его одежду в порядок, разглаживая мятые складки ладонями и поправляя воротник белой рубашки, закрепляя все свои старания ненастойчивым быстрым поцелуем в губы. Ранка жжется, напоминает о себе неприятной пульсацией, подначивая Мина не расслабляться до конца в компании темного, что за руку его выводит из пропахшего запахом сырости туалета. Юнги не любит чувствовать на себе внимание столь большого количества людей, в данном случае — всего класса, который в шоке уставился на них, заходящих в кабинет за руку. Хосоку не составляет труда соврать учителю о плохом самочувствии Мина и его помощи, на что мужчина лишь кивает. Конечно Юнги не дают сесть на свое привычное место рядом с Тэхеном — его тянут дальше, в самый конец, усаживая на соседнее свободное место. tae: «моргни два раза, если тебя держат в заложниках», — приходит сообщение от чернокнижника спустя пару минут, как только учитель отворачивается к доске, продолжив чертить схемы. min: «у тебя нет глаз на затылке». tae: «мне не составит труда сделать так, чтобы они появились;)». tae: «так что там у вас?» tae: «истинность, да?» — Надеюсь, ты никуда не торопишься после уроков, — внезапно шепотом выдает Чон, не отвлекаясь от собственного экрана телефона, спрятанного за пеналом лишь ради ложного приличия. Вряд ли эльф сильнее всех желает добиться расположения учителя. — Хочу пригласить тебя на прогулку. Ни для кого из ныне живущих не секрет, насколько темные эльфы эгоцентричны, жестоки по своей природе, самоуверенны и горды лишь за свою принадлежность к их виду, противоположной к светлой. Появление подобного существа в жизни всегда сулит лишь скорое разрушение, несчастье, смерть. Но Юнги оказался помолвлен с этой самой смертью. Каково это: быть вынужденным встречаться с великим несчастьем? Юнги перестал задаваться этим вопросом, когда неугомонный сосед по парте после занятий крепко схватил его за руку и на все возгласы по типу «не хочу» или «я занят» отвечал лишь «зато я хочу», «я не занят, значит, и ты тоже». Мин стал чужой куклой меньше чем за сутки. Чувствовать себя самым наихудшим образом спустя столь краткое время — это еще надо постараться. Но постарался совсем не Юнги, а его истинный. Как там говорят: держи друзей близко, а своих врагов — еще ближе? Вот уж правда. Этот самый враг в его сердце расцвел прекрасным бутоном черной розы, с шипами острейшими, от коих органы кровоточит да дыхание затрудняется все больше — на его глотке тугой поводок затягивают, «не рыпаться» приказывают, ведь больнее будет. min: «да, Тае, истинность», — наспех печатает, уже представляя слишком бурную реакцию друга на такую его шутливую догадку. Тэхен точно острил — кто, как не Юнги, знает об этом. Мычание выходит из уст светлого, когда он невольно впечатывается носом в спину перед собой. Чон замер неожиданно пока волок за собой свою невинную судьбу и стоит Юнги навострить свои уши, он понимает, почему, и думать не хочется от внезапного осознания, что сейчас будет. Хосок остановился совершенно не просто так. «Наш ангелок нашел истинного, да в лице кого?» «Не завидую я ему… Судьба действительно та еще чертовка». «Зря медлил, Гу, надо было на прошлой неделе признаться ему. Хотя, какая разница? Это же истинность, он бы либо отшил тебя, либо бросил с появлением этого». Они могли просто пройти мимо — Юнги так и сделал бы, но он идет за руку совершенно не с тем, кто позволит себя обсуждать и тем более как-то порицать. Чон смотрит на компанию, как бык на красную тряпку. Он новенький в этой школе, в этом выпускном классе — неудивительно, что подобное лицо обсуждают все кому не лень, а тем более их исключительный случай истинности. Но представителю темного вида это лишь на руку: наконец-то появилась причина разбить кому-нибудь морду. Первый учебный день, а уже произойдет что-то знаменательное, то, что можно будет заснять на камеру. Мимо проходящие ученики охают от неожиданности, когда темный с размаху проезжается кулаком по лицу парня, который за секунду до расплывался в насмешливой усмешке при взгляде на него. — Кто ты, блядь, такой, чтобы улыбаться мне? Хочешь со мной познакомиться? — цедит Хосок, взгляд его волной безумия окатывает того, кто только что называл Мина слугой божьим. — Или, быть может, с моим ангелочком? Что ж, — короткий смешок издает перед тем, как опуститься перед ним на корточки и руку протянуть для некогда дружеского рукопожатия, — я Чон Хосок. И я не люблю, когда кто-то смотрит на мое, обсуждает — тем более. На носу себе зарубите. Эльф выпрямляется, оглядывает стоявших вокруг учеников, малолетних свидетелей, что до безумия любят подобные зрелища. Хосок хотел избавиться от обсуждений, но теперь их станет лишь больше. Юнги стоит, будто пришибленный, не зная, какие действия предпринять. Да и стоит ли вообще? Его не послушают, более того — он сам может попасть под горячую руку. — Ангел мой, — стоит светлому оторвать внимание от пола и поднять глаза на Чона, встретиться с его взглядом, с его внезапно нежной улыбкой, адресованной лишь ему, по позвоночнику бегут мурашки. Как можно цеплять такое любовное выражение лица после того, как разбил морду случайному ученику? — тебя ведь ангелом тут называют? Я запомню. Мне нравится. Ты правда ангел. Подходит медленно к своему истинному, под все любопытные взгляды и направленные на них камеры телефонов к стене его прижимает, улыбается шире, теперь уже больше походя на того самого безумца, который предстал перед ним еще утром. Юнги глядит в эти бездонные дыры испуганным зайцем, жмется к холодному бетону за спиной, желая, чтобы засосало, чтобы стена спасла его, избавила от этого симпатичного, но помешанного до него лица. — Они все смотрят на нас прямо сейчас, — переходит на шепот, приблизившись к уху парня. — Тебе нравится, когда на нас смотрят? Мне вот нравится. Интересно, они считают нас красивой парой, как думаешь? — Ты псих, — тихо выдает Юнги, вздрагивая от тяжелой руки на своем плече. Он готов поклясться, что так смертных трогает лишь смерть, та, что костлявыми пальцами если схватится — более не отцепится. Хосок стал его погибелью, истинным, тем, кого до самого гроба Мин любить вынужден. А темный смеется ему прямо на ухо, щекочет своим дыханием чувствительную кожу, проходясь языком по мочке. — Рад, что ты это понял в наш первый день знакомства. Точно, — последнее лепечет куда более возбужденно, — мы же собирались… на свидание. Помнишь? Эти придурки отвлекли нас так не вовремя, мне очень жаль, ангел мой. Продолжим же наш путь. Юнги чувствует себя в сказке. В очень злой сказке, где побеждает совсем не принц, а дракон, где принцесса не выбирается из заточения и она вынуждена проживать всю свою оставшуюся жизнь в цепких лапах чешуйчатого злодея. В этой сказке ей уже не на кого надеяться, ведь принц не добрался до нее — он погиб от лап дракона. Отличие этой классической истории от жизни Мина лишь в том, что принцем должен был быть Хосок. Однако истинный оказался в личине того самого злодея, а ждать спасения светлому эльфу более просто неоткуда. Против истинности в их мире пойти слишком сложно. Еще сложнее — уйти от тирана в лице твоего врага, который если и согласится отпустить, то прямиком на метр в землю. — Если ты продолжишь себя так вести, тебе не спустят это с рук. Это точно дойдет до директора школы, — начинает Юнги, стоит им оказаться на улице. Теплая весна ласкает поцелуями его щеки, показывая всю свою любовь к его виду. Рука Чона на волосы эльфа опускается, треплет жестко, словно за непослушание. — Мы учимся не в том заведении, где кто-то займется моим перевоспитанием, — фыркает парень, будто испытывая отвращение к собственным словам. В отличие от своего глупенького светлого истинного, он смотрит на мир куда более трезвым взглядом. Жизнь в гетто никого не красит, а его — в особенности, несмотря на то что он в этом городишке как рыба в воде. Преступность имеет высшее превосходство; коррупция цветет и пахнет, и это относится напрямую к их директору — Ли Чеену, — который уже получил толстую пачку наличных лишь за то, что принял в их школу ёбаного преступника в лице малолетнего темного эльфа. Директор Ли знал, на что идет, подписывая документы, в которых фигурировала фамилия Хосока. — И все же, — продолжает Юнги спустя пару минут молчания, пытаясь понять, почему темный так уверен в том, что за него никто не возьмется, — нельзя просто так взять и ударить кого-то. — Почему? — В смысле «почему»? — Тонкие брови вздымаются вверх от такого странного вопроса, ответ на который для него ясен, как нынешняя погода. — Как минимум потому, что тот парень тебе совершенно ничего не сделал. — Сделал. Он рекомендовал своему дружку признаться тебе в чувствах. Я должен был показать ему, что будет, если нечто подобное случится. И показал я это не только ему, да еще всей школе. В целом, моя миссия выполнена. Хосок выдает это с бесстрастным выражением лица, даже не смотрит на светлого, на миг руку которого выпускает из своей, чтобы взять из кармана ветровки пачку сигарет и прикурить. Этот до мурашек противный диалог о правильности и неправильности собственного поведения выводит, и лишь когда прекрасный ротик истинного замолкает, когда его губы сжимаются, словно от обиды, что его победили в этом споре или от осознания бесполезности сего разногласия, Чон может позволить себе расслабиться, вновь взять его за руку и вывести с территории школы. Они провели вместе лишь несколько часов, но светлый эльф уже запутался в личине своего спутника: то ведет себя, как маньяк, потом как маньяк-психопат, а теперь как самый обычный партнер, с которым Юнги отправился погулять после школы. Он смотрит на Чона, который затягивается, прикрывая глаза, наблюдает за тем, как дым выходит из его уст. Ну в самом деле на дракона похож, думается светлому, и он сразу же отрывает взгляд от болезненно-бледной кожи эльфа, когда его ловят за подглядыванием, которое слишком очевидно. Сложно не заметить, как на тебя буквально пялится тот, с кем ты за руку идешь. — Хочешь? — Недокуренная сигарета протягивается Мину, а тот в недоумении смотрит на Хосока. Так и хочется задать вопрос, мол, серьезно? — Не хочу. — Не куришь даже, значит. А в Бога веришь? — Не думал об этом, — спустя пару секунд молчания изрекает парнишка, будто в самом деле задумался лишь сейчас. Из уст Хосока вылетает звонкий, неудержимый смешок, что он даже останавливается и голову назад закидывает, а после смотрит на мелкого светлого, который недоуменно смотрит на него. Какой же он… блядь. Невообразимый. — Это был риторический вопрос, ангел, — выдыхает темный, останавливаясь перед знакомым старым зданием. Он здесь частый посетитель. Заброшенный детский сад, вокруг которого сделали неплохой парк, но к реставрации или сносу самого здания даже не притронулись. Странно, что ноги сами его сюда привели, да еще и с этим ничем не омраченным эльфом на пару. Что ж, думается Хосоку: «Он впервые за долгое время (всю свою жизнь?) заботится о чьем-то состоянии, а не только о своем». Юнги, который меньше его на полголовы, разглядывает здание, верно подмечая красиво проросший по зданию мох, делающий из здания не такое уж и мрачное нечто. — Хочешь пойти туда? Я часто тут бываю. — Оно выглядит ненадежно. — Боишься? Мин, не отрывая задумчивого взгляда от здания, медленно кивает, будто его повергла неуверенность в собственных инстинктах самосохранения. — Почему тебе нравятся такие места? Юнги лишь единожды приходилось общаться с темным эльфом. Общением это, конечно, не назвать, ибо с его стороны слышались только обидные словечки в адрес светлого. Мин же не реагировал — какой смысл? И сейчас, когда судьба связала его с врагом, ему искренне интересно, чем дышат те, кто им противоположен. О чем они думают, почему у них такие стойкие убеждения в своем превосходстве над ними, почему, черт возьми, они такие мерзавцы? Однако на заданный вопрос Хосок только плечами пожимает. — Тут темно, уютно. Сыростью воняет приятно. — Звучит как что-то притянутое за уши. В квартире ночью тоже темно и уютно, — хмыкает Юнги и сам не замечает, как следом за истинным ступает в заброшенное здание, оглядывая его изнутри. — Согласен. Но, ангел мой, согласись, тут атмосферно. Тут и не поспоришь. Светлый правда начинает видеть здесь что-то красивое и совершенно неопасное. Он забывается — давно забылся, если уж по-честному, не понял, как пришел в забытое людьми место с тем, с кем не стоило. Хосок усмехается, смотря на этого зайчонка, который головой вертит, рассматривая крошащуюся штукатурку на стенах. Доверился. Заболтался. Захотел увидеть в собственном губителе кого-то безопасного. Того, с кем сможет существовать бок о бок. Увы, Юнги, ты все еще не в сказке. Хосок вновь цепляет на лицо свою излюбленную улыбку. Он любит свое выражение лица — Юнги же его боится. С этим лицом он наотмашь ударил паренька, с этим же лицом Чон сейчас двигается к нему, медленно, словно убийца к своей жертве. В целом, все так и есть. Вот только Хосок его сейчас убивать не планирует. Так, поиграется да отпустит. Наверное. Темный эльф не любит планировать, потому что обычно эти планы всегда рушатся. Ему сложно держать себя в узде, когда перед ним такое соблазнительное существо, светлое, невинное до одури, и, блядь, пахнет просто чертовски приятно. Юнги пахнет цветами да пыльцой — классически для светлых эльфов, но по-особенному для Хосока. Истинность ли это, иль Чона вовсе не из-за природных инстинктов так откровенно ведет по Юнги — вопрос, который всю его голову занял, не дает мыслить ни о чем другом. Этот мальчишка всего за несколько часов занял все его голодные до жестокости мысли, на себя перевел все стрелки, лишь собою дышать заставил. Чон сглатывает вязкую слюну, видит объятый страхом взгляд перед собой, читает в нем явное желание скрыться от него, и смешка сдержать не может: Мин так легко пугается, всего-то от его изменившегося вида у него колени трясутся. Эльф знает, каким жутким становится в моменты одержимости, сам себя в зеркало часами разглядывал порой, проводя пальцами по собственному лицу с мыслями, действительно ли это он выглядит таким до чудовищного изменившимся внешне. Хосок безумец не только внутри — это все из него наружу рвется, кожу прорывает, оголяет внутреннее «я», которое частью его страшной личности является. — Твои глаза так чудесны, когда ты боишься, — молвит Хосок, подушечками пальцев мажет по выбеленной коже, хрупкой такой, что хочется за непробиваемым стеклом спрятать как личный экспонат для себя: только смотреть, ни в коем случае не прикасаться — рассыплется на глазах. Вторая рука перекрывает путь для побега прямо рядом с головой Мина. — Желаю сделать для тебя исключение и спросить разрешения на поцелуй. — Это бессмысленное исключение. Ты все равно возьмешь желаемое, не так ли? Дерзить умудряется несмотря на свои трясущиеся поджилки. Что ж движет этим мальчишкой, в конце концов? То молит отпустить и прекратить, то сам нарывается, пусть, вероятно, и не совсем осознанно. — Снова ты угадал. Какой умный истинный мне попался. С полуслова меня понимаешь, мой дражайший ангел. Но скажи мне вот что: неужели ты совсем не чувствуешь того же, что и я? Данный вопрос остается без ответа светлого, которого загнали в угол, разгадали, собрали, как легчайший кубик-рубик. Да, он тоже все это чувствует. Ему тошно от этого осознания. Желание в ответ прикоснуться к монстру, к своему врагу, к тому, кого он боится, сквозь дебри того самого страха пробирается, на ухо нашептывая, что это естественная жажда, они же истинные, они же любят. Юнги всю свою сознательную жизнь лелеял факт истинности, но теперь, когда его мир перевернулся с ног на голову, он начинает ненавидеть это чувство, оставляющее его без права выбора даже на собственные желания. Истинность отравляет мозг, заставляет задыхаться от человека напротив, не принимая во внимание никакие страшные факты о нем. Хосок целует больно, срывает с чувствительных уст стоны, намеренно кусает нежную плоть губ и так изнеженного эльфа, не привыкшего к подобной грубости с собой. Мин отвечает. Отвечает, потому что хочет, потому что нуждается в чужой ласке, насколько бы сильно она не была с примесью боли. Юнги начинает себя ненавидеть. Хосок же довольствуется полученными результатами за столь кратчайшие сроки.1:0
в пользу темных.
—
На столе уж как с двадцать минут стоит полностью остывший ромашковый чай; слезы почти высохли на покрасневших щеках, но душа все кровоточит и кровоточит, — никакими пробками ее не заткнуть, как с сотню раз простреленную бочку. Слезы сейчас единственное, что может помочь Юнги почувствовать себя хоть на каплю лучше. В такие моменты, как сегодняшний, Тэхен не оставляет его ни на секунду, боясь появления того, кто служит самой видимой причиной для состояния его наивного друга. Чернокнижник своими изящными руками прикасается к мягким волосам эльфа, голова коего покоится на его коленях, старается не задевать острым черным маникюром его уши, с осторожностью обходя плоть, и шепчет слова успокоения, что играют скорее горькой правдой, с которой Мину надо смириться как можно скорее, нежели действительной поддержкой. — …Его любовь больна. Он — психопат и ублюдок, который своей больной любовью пытается меня затравить. И, знаешь, у него получается. После его поцелуев мои губы еще с целый час кровоточат, а на шее синяки да ссадины от его ласки, но мне продолжает хотеться этого, я всей своей кровью и плотью нуждаюсь только в нем. Это так страшно, Тэхен! — Это не твои чувства, ангел. Это все лишь природный инстинкт после встречи с ним. — Я хочу настоящей ласки и слов о любви, но все, что я могу получить от него — больные поцелуи и слова о полной принадлежности ему. С каждым разом я все больше и больше начинаю привыкать. Может, я тоже становлюсь таким? — Каким «таким»? — Психом. Больным ублюдком. Тем, кого надо стороной обходить. «Не говори ерунды, ангел мой», — служит ответом. — «Ты никогда не станешь таким. Ты же светлый». И Юнги верит. Действительно, с какой стати ему обретать жестокость, с какой стати его должны бояться? Он ведь не псих, не преступник, он не избивает людей, которые косо смотрят на него, как делает это Хосок. Юнги — светлый эльф. Светлость его души обязательно придет на спасение в самый нужный момент.—
Избивать людей на глазах Юнги стало для Чона чем-то обыденным. Он сказал это в первый день на этой территории: никто не должен даже взгляда поднимать на его ангела, что уж там о каких-то лестных — не дай бог наоборот — или унизительных словах в его адрес. Эльф крошит кости, бурей сметает на своем пути людей, которые буквально на пустом месте выводят его из себя. Юнги в такие моменты стоит позади, молчит, смотрит, будто в пустоту. У него взгляд чужой, совсем не такой, как месяц назад. Они в который раз стоят поодаль от школы, светлый клянется — уже не первое дежавю у него происходит. Это даже не дежавю — все в действительности так было, только люди (жертвы Чона) меняются. Не так посмотрел. Не так сказал. Позвал на свидание — ебаный, блядь, самоубийца, знал же, на что идет. Те, кто не стал свидетелем поведения Хосока в первый день, — узнали обо всем благодаря быстро разлетевшимся слухам, а некоторые прочувствовали и на собственной шкуре. Жалобы директору, учителям, попытки разобраться самостоятельно с проблемой в лице Чон Хосока, безумца, темняка, возомнившего о себе черт знает что, были бесполезны. Даже группа учеников не смогла разобраться с тем, у кого вместо физической силы наружу выходит внутренний убийца. То был день, который Юнги в жизнь не забудет. Ливень был сильный, застилающий взор; холодно до ужаса; все уговоры эльфа не идти никуда не сработали, более того — Хосок его с собой потащил. «Это все ради тебя, ангел мой», — приговаривал, не обращая совершенно никакого внимания на чужие слезы, что сцеловывал со всей мягкостью и любовью. То была не просто драка между школьниками. В тот день Юнги собственными глазами увидел, как истинный убивает его ровесника. Парень, прямо как он, того же возраста и телосложения, пал на колени почти сразу после начала потасовки. Никто и подумать не мог, что эльф захочет решить это дело «по-быстрому» с помощью холодного оружия. Складной нож хранился у Хосока в кармане брюк с самого начала. Острие окрасилось в алый, впитало в себя чужую кровь, насытилось, точно его владелец, и словно успокоилось, когда остальные разбежались. Возможно, именно в тот день взгляд Юнги потух, в нем исчезла всякая надежда на исправление истинного. Но даже после этого случая находились смельчаки на драки с Хосоком. И вот сейчас, на этом же самом месте Мин пустыми очами глядит на растерзание подростков, почти даже не сожалея им. Он не уследил, когда равнодушие поселилось внутри него по отношению к подобным ситуациям. Привык? Возможно. Принял, что они сами нарываются? Да, определенно. Ведь будь он на их месте — сидел бы, как мышь, не дышал бы, когда Хосок рядом проходит. С появлением темного в жизни Мин словно отрезвел: да, они живут не в таком радужном мире, как ему казалось. Зло остается безнаказанным благодаря деньгам; сказок не существует; любви — тоже. Может, у кого-то другого — точно не у Юнги. Между ним и Хосоком не любовь. Это пожирающая мозг зависимость, которая разрастается внутри самым ядовитым растением. — Теперь можно и на свидание, да, ангел? — лепечет эльф с веселой улыбкой на устах, утягивая с губительного места свое божественное нечто, позади которого разбросанные бессознательные тела — просто шик для его очей. — Я даже знаю, куда. Завтра выходной — можно на всю ночь, что думаешь? Юнги ничего не думает. Он разучился, учитывая, что его мнение в счет не принимается. Он вздыхает, расстраиваясь, что не поужинает маминым пудингом, что ему придется вернуться домой лишь под утро, снова врать родителям о своем времяпровождении и скрывать правду по возвращении: сочинять сущие байки. Светлый переплетает пальцы со своим истинным, когда тот берет его за руку и не противится тяжелой куртке на своих плечах, пропуская слова о возможной болезни из-за вечернего ветра мимо ушей. Хосок определенно знает, что такое забота, но преподносит ее криво: да, укрывает своего парня от ветра, но со словами, что бронхит сулит смертельную болезнь, а Чон будет не рад так скоро потерять своего истинного — сложно потом искать замену. Свидание проходит совершенно не за романтическим ужином на фоне свечей, дешевого фильма и вкусного ужина — слишком классически для таких отношений, как у них. Хосок заводит парнишку в клуб, который Юнги часто проходил мимо, просто по пути было. «Бордель» расположен на тусовочной улице, где сплошь и рядом пьяная веселящаяся молодежь. Добровольно светлый вряд ли сунулся бы сюда. Сейчас же, проходя мимо охраны за руку не с абы кем, а с Хосоком, отчего-то нестрашно совсем. Тот, кого ему стоит бояться, кого стоит бояться и всем находящимся в клубе, крепко держит его за руку, когда они протискиваются через опьяневшую толпу. Еще только восемь вечера, пятница, но в помещении уже полным-полно не трезвых тел, что расслабленно и совсем не в такт двигаются под музыку. Столик для двоих в вип-зоне, бутылка вина под заказ, пара бокалов, отстукивающий палец темного эльфа, его задумчивый взгляд — теперь все более походит на ту самую классику. Юнги выдыхает, стоит ему опуститься на красный диванчик, обтянутый кожей, принимает бокал, который пододвигает Чон, и на пробу делает пару глотков. — Я старался выбрать как можно менее терпкое. Как тебе? Белое. Должно быть неплохим на вкус, — выдает Чон, изучающе рассматривая выражение лица своего ангела, хмурится слегка, завидев в темном помещении его столь изменившийся лик. — Неплохо. Пить можно. — Тебе здесь не нравится? — Нравится, Хосок. Юнги сам не понимает, честно говоря, что он чувствует. Да и какая разница, если не послушать? Какой смысл чувствовать что-то, если смысла в этом абсолютно нет, особенно в этой многообещающей компании, где спрашивают лишь из приличия, которое так же мнимо. — Ты не выглядишь веселым. В клубе надо веселиться, знаешь ли. Или ты не умеешь у меня веселиться, а, ангел? Усмешка веселая на губах — точно шальная мысль пришла в его нездоровую голову. Юнги за эти несколько недель смог изучить повадки истинного, настроение которого порой до сих пор сложно предугадать. И правда: уже после трех совместных порций алкоголя и кратких переговоров о прошедшем учебном дне Мина утягивают на колени. Удобно, хорошо, безопасно — так ли себя чувствуешь рядом со своим возлюбленным? Люди это ощущают из доверия к другим. Такому, как Хосок, доверять — себе дороже, но рядом с ним светлый эльф в большей безопасности от других, нежели в самом крепком и высоком замке. Чон точно не позволит кому-то притронуться к нему. Он притронется сам. Сей факт более не пугает совершенно того, у кого не так уж и давно поджилки тряслись при виде него. Юнги глядит в непроницаемую бездну напротив, тонет в ней, видит вопрос и непонимание с толикой удивления во взгляде. Хосок голову чуть вбок наклоняет, брови приподнимает, рассматривая мальчишку на своих коленях оценивающе. Пальцы путаются в темных волосах, играются с челкой, парой пальцев убирая пряди за длинное ухо. — Ты так изменился. Не дрожишь, взгляда моего не избегаешь, — твердит Чон холодным тоном, словно в искреннем удивлении. — Мне нравились твои глаза за доброту. Знаешь, в них такая невинность плескалась… — А сейчас не нравятся? — Нравятся, ангел. Они не могут мне не нравиться. Юнги улыбается. На вопрос о самочувствии он головой качает в отрицании, мол, это беспокойство сейчас лишнее. Мину слишком хорошо, ведь холодные руки в этом душном помещении до мурашек приятно касаются его кожи, медленно ведут по ребрам. Хосок вслух пересчитывает кости, пока мальчишка на его коленях руки на плечи укладывает, носом в шею утыкается, втягивая в себя чужой запах, принадлежащий лишь безумному темному. Помнится Юнги, от бокала шампанского на рождество в родительском доме не было такого сумасшедшего эффекта: ни будоражащего головокружения; ни легкости во всем теле; ни жара, окутывающего все сознание, которое совсем недавно было твердым и уверенным во всем происходящем. — Поцелуй меня. — Мин впервые просит об этом, и получается так жалко, что он сам себя не узнает. Сложно было проигнорировать изменения собственных мыслей, отношение ко всему происходящему вокруг поменялось столь резко и неожиданно для светлого эльфа, что это можно точно сравнить с выныриванием из глубокого океана грез. Он хочет, чтобы его поцеловали губы убийцы — да, это именно то, в чем он до ужаса сейчас нуждается. Он хочет на себе руки, которые держали окровавленный нож. Он хочет быть рядом с безумцем, который контролирует каждый его шаг. Он, блядь, хочет Чон Хосока прямо здесь и сейчас, и никакая сексуальная неопытность ему не помешает в получении желаемого. Их любовь больна. Она не была чем-то нормальным с самого начала. Хосок смеется как сумасшедший: громко, истерически, громогласно, прямо на весь этаж, и только клубная музыка позволяет не разнести это звучащее безумство по всему залу. Он целует, конечно, до боли, до первых капель крови. Их поцелуй — не что-то романтическое, это больное сражение за власть, за доминирование, за контроль ласки над другим, и ни один не желает более уступать. Для обоих это игра, настоящая русская рулетка — у кого же быстрее выстрелит, кому больнее будет? Победа снова на стороне темного. Жилистая рука сжимает тонкую шею, остановиться приказывает. Поиграли и хватит, вторит. — Да ты без ума в последнее время, ангел. — Эльф размашисто проходится языком по щеке другого, прикасается вновь устами к чужим окровавленным, наблюдает за их беззвучным движением. Воздуха не хватает для полного произношения. — Я зависим от тебя, вот и все, — шепчет, когда его добродетель позволяет наполнить легкие спасением. В очах светлого безумие зарождается, зеленым пламенем горит все внутри него: яд воспламенился, завладел хлипким телом. Мин Юнги позволил еще раз одержать победу над собой, сопротивления не оказывал, сам вложил ятаган в руки своего палача. Мокрые поцелуи разливаются по телу; клыки оставляют царапины, множество меток, расцветающие бутонами стыда, не ведомое им обоим отныне. Клуб начинает оправдывать название этим двоим: дикое желание, животный азарт и голод друг по другу, который не остановит никакой бред, что ранее жил в сердце светлого эльфа. Смущение, позор, совесть с бесчестьем заменились похотью и желанием с душевной болезнью до того, кто людей вырезает беспощадно, без малейшей эмоции на лице. Никакая светлость души не пришла на помощь к Юнги, когда он сильнее всего в ней нуждался. «Разве так можно?!» — восклицает какая-то дама рядом с парой, утонувшей давно друг в друге. Можно, дорогая. Нужно. Пальцы Хосока касаются возбуждения эльфа. Мальчишка обнимает партнера, как единственное спасение, не зная, куда деть себя от жара, вырывающегося наружу. Юнги возбужден, его член тверд, а Чону смешно от такого вида неопытного ангела, которого никогда не удовлетворяла чужая рука. — Расслабься. Расстегни мою ширинку. Ну же, — добавляет последнее, не терпя возражений или медлительности со стороны затушевавшегося парня. — Не оставишь же ты меня неудовлетворенным? Я вот тобой уже занялся. Как в доказательство собственным словам рукой проходится по члену светлого, подначивая его к скорейшим действиям. «Вот так, умничка», — вскоре выдыхает, когда приказ исполняется и Юнги, пусть и неумело, но начинает надрачивать ему. «Молодец, продолжай в том же духе», — льется похвала из уст темняка, от которой Юнги буквально ведет. Хосок его хвалит. Он хвалит его. Умницей своей называет, говорит, что он хорошо справляется. Мин старается изо всех сил, следит за чужими эмоциями, ловит каждое изменение, выпрашивая еще хоть немножечко ласковых слов в свой адрес. Сдержанная, пусть и восторженная похвала отражается на всем процессе: Чон заметил, какой у его мальчика хитроумный кинк. Стоны погибающей невинности в его руках заглушаются раздражающей музыкой. Бесит до вздувшихся на лбу вен. Хосоку хочется слышать лишь своего мальчика, наслаждаться их прогрессом, утолением жажды друг друга. Голос Мина настоящим медом на его темную душу льется, а факт того, что на них смотрят и, вероятно, фотографируют, просто не может не возбудить сильнее. Светлый эльф на его коленях бедрами подмахивает, сам толкается в его руку от нетерпения и желания скорой разрядки. Тихие просьбы не останавливаться с этих некогда непорочных уст льстят его эго. лишь взаимная дрочка с ангелом, а сколько эмоций он смог получить! Белесая сперма пачкает их одежды; Мин всем телом укладывается на Хосока, жестом просит себя обнять, укрыть от других, защитить от чужих взглядов и позволить немного отдышаться от переполнивших его чувств. — Это безумие. Самое настоящее, — тихо выдает Юнги, прикрывая глаза от усталости. — Нет, ангел, — смеется коротко Чон, приглаживая прядки на голове своего мальчика. — Это зависимость. Лучше всякого алкоголя, лучше самого дорогого наркотика — Юнги бросился в этого психопата, как в каньон, не пожалев совершенно ни о чем.—
Страх прошел — заменился хладнокровием. Безумство, оказывается, заразнее всякой инфекции. Юнги не желал становиться таким. Не желал зависеть от своего врага, того, к кому лишь неприязнь испытывать должен был. Должен был. Он неохотно открывает глаза, оглядывает уже знакомый полоток с трещиной по диагонали, думает, как же скоро он обрушиться сможет. Может, сейчас? Прямо на них? Погибнуть вдвоем под обломками здания звучит не таким уж и плохим желанием на фоне происходящего. Здравый рассудок колоколом бьет где-то в подкорке мозга. А помнишь, Юнги, о какой любви ты мечтал? О завтраке в постель, об утренних поцелуях. Ты мечтал совсем не о ленивом натягивании белья на свои уставшие конечности, не о бросании взгляда на лохматого психопата, который вчера впервые руку на тебя поднял. Ты, Юнги, научился говорить «нет», бояться перестал, научился смотреть в лицо смерти. Взгляд твой потух, как и здоровый румянец на щеках, про улыбку давай промолчим. Еще чуть-чуть и она отзеркалит безумство Чона. Но какой ценой? Ценой расцветающего синяка над губой, сорванным от криков злости голоса, содранными костяшками. Ты почти смог дать сопротивление настоящему убийце! Вот только стоило ли это всего, Юнги? Снова животный примирительный секс; взгляд на себя на утро; молчаливое оценивание ущерба собственному телу; прикуривание сигареты при выходе на балкон. Дождь за окном барабанит, успокаивает душу, которая вдребезги разбивается с каждым прожитым днем. Порция никотина стала утренним спасением, а бодрящая прохлада осени — чем-то необходимым в чужой квартире. Юнги ступнями аккуратно крадется среди разбросанной в порыве похоти одежды, наклоняется перед чужими джинсами, выуживает необходимый предмет, до которого прикоснуться все никак не решался. Трезвость в голову проникает вместе с холодными струями в душе, от которых пальцы на ногах поджимаются и пищать хочется. Еще один взгляд на себя в зеркало, глаза в глаза, вопрос самому себе: уверен? Уверен. Это же не самоубийство — для такого кишка все еще тонка. Складной нож щелкает при нажатии на кнопку, вырывается из предохранителя, отливая свет от одинокой лампочки в ванной комнате. «Мне нравились твои глаза за доброту. Знаешь, в них такая невинность плескалась…» На губах эльфа усмешка от былых воспоминаний. С того дня уже несколько месяцев прошло. Доброта во взгляде потухла быстро, заменилась равнодушием, а после и злобой — еще быстрее. Одно резкое движение правой рукой, писк от боли. Нет, еще не все, не до конца… — Ты что творишь?! — Вдруг прерывает его размышления уже такой привычный голос. Мальчишка взгляд свой обращает на возникшего в дверях Хосока. Он, кажется, впервые видит на его лице испуг. Или это просто удивление? Умеет ли такой, как Хосок, страшиться за чье-либо здоровье? — Помнишь, — выдает вместе со смешком, оглядывая свое окровавленное лицо в зеркале, — ты мне сказал, что любишь мои добрые глаза? Дорогой, я попытался разобраться с этой проблемой. Нож отныне мой извечный проводник. Фарфоровое лицо вертикальный шрам украшает; лицо, залитое кровью, приобретает выражение безумства.1:1
счет сравнялся.