***
— Ты полный идиот. Майки почувствовал рядом чьё-то присутствие и открыл глаза. Он лежал на койке. Над ним, на специальном штативе, висела капельница с каким-то раствором. — Это?.. — хрипло начал он, но спокойный, холодный голос не дал ему договорить. — Нет, не Рай — да, твоё лекарство. Донни сидел около него с хирургической иглой — уже не метафорической, к счастью — и нитками. Майки почувствовал, как он, аккуратно заводя иглу под кожу, зашивает вену на руке брата, небрежно изуродованную несколько часов назад. Порез был чересчур длинный и излишне глубокий. Майки не помнит, когда в последний раз резал так глубоко. Наверное, он немного не расчитал. Он сильно не расчитал. Но что не сделаешь ради науки? Правая рука была перебинтована. Ею удалось пошевелить, что немало обрадовало Майки: хоть одна рука у него цела и готова снова работать! Заметив это движение, Донни ненадолго оторвал взгляд от иглы и посмотрел на брата. Тот улыбнулся своей самой лучезарной и благодарной улыбкой, которая, однако, вышла болезненной и немного вымученной. Ответной улыбки он не получил. Немного замявшись, Майки неуверенно начал: — Прости?.. Донни ничего не ответил. Завязав шов, он приступил к перебинтовке. Он забинтовывал со свойственной только ему педантичностью и тщательностью: его ловкие, но нерезкие и бережные движения могли приковать любого, даже самого искушённого пациента; его спокойные и внимательные карие глаза замечали любое чужое неловкое действие. Он идеален. Но ленив. Лень была единственным качеством Донни, которое Майки ненавидел. Она была той преградой между ними, что не давала им обоим спокойно сосуществовать в одной комнате. Получался какой-то замкнутый порочный круг, в котором нормально почти всем: • Майки любит Донни, но ненавидит лень. • Донни любит и лень, и Майки. • Лень любит всех. И кто тут слабое звено, а, Майки? … — Ты должен это прекратить. — голос Донни не дрожал, он смотрел в глаза своего младшего брата, что в момент этих слов как-то странно, даже обидчиво сверкнули. — Донни… ты совсем-совсем не понимаешь, да? — попытка дотянуться до брата больной рукой оказалась провальной, и Майки, глубоко вздохнув, отбросил это желание в сторону. — Я же почти пришёл к цели, мне осталось совсем чуть-чуть, Донни! Скоро я смогу создать эликсир, который сможет превратить нас в людей, представляешь?! Мы сможем жить как все! — его глаза восторженно вспыхнули, он резко подскочил с койки, но тут же вернулся, почувствовав на себе тяжёлый взгляд брата. Он не был рад. — Майки, ты совсем не слушаешь меня, — он выглядел очень расстроенным и уставшим. — Зачем нам это, если… — Как зачем?! — он опять не дослушал. — Мы сможем жить нормальной жизнью, Донни! Представь: друзья, солнце, пицца, всё-всё, что ты захочешь!.. Он замолкнул, когда Донни мягко, но требовательно накрыл его рот ладонью и сплёл их пальцы вместе. Его милый, милый младший брат. Такой добрый и смелый, весёлый и любопытный, такой… наивный. Гиперактивный. Невезучий. И немного сумашедший. В плохом смысле. Он до сих пор жалеет, что позволил ему тогда подойти в химикатам; что помог ему построить и обустроить лабораторию. Потому что сначала всё было нормально: Майки было весело, ему было интересно наблюдать за тем, как сочетаются и взаимодействуют между собой различные химические элементы и вещества. Он вёл себя… прилично. Действовал по инструкции, выдаваемой Донни, поддерживал в лаборатории чистоту и порядок, не осуществлял опасных реакций. А потом он стал выгонять Донни из лаборатории под предлогом того, что у того, должно быть, «очень много дел». Потом стал запираться. Потом реже выходить. Не открывать. Он начал ставить опасные эксперименты: с тех пор в его лаборатории вечно что-то взрывалось, летало, растворяло плоть. Но своего апогея безумие достигло в момент, когда…Он стоял перед братом — его изрезанная неглубокими порезами рука безвольно болталась вдоль туловища.
Он стоял, у л ы б а я с ь, и рассказывал что-то про то, что учится синтезировать различные вещества из к р о в и.
С в о е й
И это стало точкой невозврата. Для обоих. — Майки, — он не спешил убирать руку, опасаясь, что тот немедленно начнёт говорить. — Неужели ты настолько не любишь меня? Глаза напротив испуганно распахнулись и Майки активно замотал головой, сильнее сжав чужие пальцы. — А мне кажется, не любишь. — он внимательно смотрел в глаза брата, в которых плескались неподдельный страх и непонимание. Майки поспешно попытался убрать чужую руку, чтобы ответить, что брат «совсем не прав», но та лишь сильнее закрыла ему рот. Майки замер под пристальным и суровым взглядом напротив. — Ты меня разочаровываешь, Микеланджело. Слова врезались в сердце больнее любого лезвия, прошедшего по неоднократно зашитой вене. На глазах Майки появились слёзы. Он смиренно остановил любые попытки сопротивления и кротко опустил голову в пол. Почему он з л и т с я? Ч т о я сделал н е т а к? Донни отпустил притихшего брата и встал, даже мимолётом не взглянув на него. — Д-Донни… — прекрасно слышимая в голосе мольба не уходить была проигнорирована: Донни неспеша направился к выходу. — Пожалуйста… Молчание. — Донни… Молчание. — Прости, прошу… М о л ч а н и е Рука коснулась дверной ручки, собираясь её открыть. За спиной послышался всхлип, граничащий с истерикой. Майки попытался встать, но тут же с грохотом упал на холодный пол, теперь казавшийся каким-то чужим и враждебным. Донни даже не обернулся. — Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ! — отчаянный крик разнёсся по канализации, за ним последовал удушающий, царапающий горло кашель. Голос стал тихим и едва слышным. — Можешь хоть всё тут забрать, ты только прости меня, Донни… Слёзы градом полились из голубых глаз. Чья-то ласковая рука нежно стёрла с щеки мокрую дорожку — лёгкий, почти невесомый поцелуй коснулся лба и Майки оказался заключён в объятья. Слегка высившаяся над ним тёмная фигура тепло и бархатно прошептала на ухо, вызвав судорожный вздох: — Пойдём, Майки. Тебе здесь больше нечего делать, ведь так, солнышко? И это было точкой невозврата. Для обоих.