Покорный

Миша в аду горит. Не в прямом смысле, но очень близко к правде. Каждый раз пресмыкаться перед Есугеем, говорить что-то о вечной преданности и могуществе Орды сравнимо настоящей пытке. Монгольская подстилка. Два совершенно простых слова от Твери полностью описывают жизнь Михаила. Когда Миша, как самый настоящий трус и идиот, предал Василису, он чувствовал себя как никогда ужасно, испытывал безумное отвращение к самому себе. Он, Москва, воплощение города, не должен предавать ради какого-то княжения и власти. Но, к сожалению, сейчас Московский бросил свои принципы и стал тем, кого всегда презирал. "Монгольская подстилка! Я надеюсь, ты сдохнешь в огне, Москва!" Эти слова полностью добили Мишу тем, что это чистейшая правда. Он подстилка, способный лишь на слёзы, предательства и ложь. Москва мечтает, чтобы этот ад поскорее закончился, неважно как. Пусть он снова будет гореть, только на этот раз насмерть. Пусть его кто-нибудь спасёт, неважно кто, лишь бы эти страдания прекратились. На самом деле Михаил прекрасно понимает, что он такой лживый и покорный, даже даром никому не нужен. Его страдания будут длиться вечность. Всю жизнь Миша будет встречать своего хозяина, кланяясь. Всю жизнь он будет молить пощаде, плакать от невообразимой боли. " Есугей, нет никого более великого, чем ты. Для меня было бы честью служить лично тебе! " Произносит Миша. Голос дрожит так же, как и всё тело. Мало унижений. При этом он ещё и целует руку своего мучителя. Московский уже давно захлебнулся в презрении и ненависти к себе, но, говоря это, Миша ещё сильнее тонет в тёмной пучине боли, страха и отчаяния. "К..конечно же, нет, господин! Вы ведь подобны солнцу, что даёт всем жизнь!" " Прекраснее вас, г..господин, Нет никого!" "Г..господин вы сильнее и м...могущественнее всех на белом свете! Даже если кто-то воспротивится, вы всех и сильнее!" Эти слова Михаил говорит практически каждый день. День за днём, месяц за месяцем, год за годом. Московский уже давно потерял счёт времени. Сколько уже прошло сначала этого ада? Кажется, что несколько тысячелетий. Когда Есугей, вдоволь наигравшись со своей послушной игрушкой, уходит, наступают несколько часов или, если повезёт, дней покоя. Оставшись одному в холодной темнице, Миша забивается в угол. Сидит в луже собственной крови и тихо плачет, закрыв лицо руками. Если "игра" была хоть чуть-чуть мягче, и Миша всё ещё может устоять на ногах, он глядит в маленькое окошко у самого потолка и, держась за золотой крестик на шее, подаренный Митькой, молиться богу. Молиться о своём спасении. Надеется на божье снисхождение. Пусть бог позволит Мише наконец то умереть. Михаил и сам был бы рад покончить со всем этим, как слабак. Только если б мог.