Эволюция звезды не имеет конца

Чашка остывшего кофе, что осторожно покоится на рабочем столе, с уже размытым рисунком в виде листиков папоротника. Они стёрлись, завяли и канули в пучине бодрящего напитка — который, правда, на Кавехе, почему-то не работает, — с молочными реками. Кавех, голова которого осторожно покоится на рабочем столе, с уже размытыми мыслями. Они спутаны в клубок — попробуй разгадать ты этот ребус. Когда же он спал последний раз, не вскакивая от тревожного «мне нужно доделать работу», что пронзает кинжалом насквозь среди ночи? Не помнит. Когда он просто ощущал томное спокойствие на душе, лёгкость, без отсутствия скребущих на душе кошек, что своими когтями не дерут сердце, рвут на части… Кавех устал. Он ненавидит. Он хочет спать. Он хочет жить в спокойствии. Он хочет просто здравый рассудок и самоконтроль. Он хочет спокойно делать свою работу, пить свой кофе в одиночестве, осторожно лирически перебирая струны своей души, увешивая их золотыми цепочками да рубиновыми камнями, съехать от своего раздражающего соседа…— Хочет же? Правда? Справедливости ради — да здравствует Фокалор, богиня справедливости и архонт Фонтейна, но речь сейчас не совсем о ней, — Кавех сам то уже запутался в своём клубке загадок. Он сам одна большая аномальная загадка, противоречие, натуральный логарифм, что пытаются решить стандартной формулой обычных логарифмов — он не вписывается. Он не вписывается ни в свою жизнь, ни в жизнь Хайтама. Он вообще никуда, уже, кажется, не вписывается, кроме посиделок с Сайно и Тигнари за «Призывом семерых» под ноты продуктов винной индустрии, что дурманят разум и… …и предательськи развязывают язык. И он снова, снова, жалуется на Аль-Хайтама. Хайтам, Хайтам, Хайтам. Хайтам. Да что же это так-… — Кавех, твоя очередь помыть посуду, — низковатый голос мужчины доносится за дверью. Тот никогда не заходит к нему внутрь — позовёт и дело с концами. Даст поручение и… …и это всё. Вся жизнь с ним и проходит так: разборки, ссоры, «почему ты не можешь просто покласть книги ровно, это что так сложно?!», «не покласть, а положить, нет такого слова «покласть», или мне отойти за словарём?», «раздражаешь», недопитый кофе, спутанные мысли, жалобы и… щепотка недосказанности в неловких моментах. О, да, даже тут в разговорах о руинах ментального состояния Кавеха снова он. Эти двое, словно антонимы, но уже такие синонимы, что все окружающие, кажется, давно всё поняли — одни эти двое умных парня из академии никак сами не разберутся, что у них происходит внутри и между ними. Самый прямой вопрос: «Как Кавех вечно приплетает Хайтама, даже там, где про него и намёка не было?» — О, да, вот я не понимаю своего соседа. Постоянно ему говоришь «клади книги ровно, дай мне закончить работу, пожалуйста», но он меня просто не слушает. Он издевается, он… — Да-да, — Сайно рассматривает карты, испепеляя их взглядом хищного и азартного волка, а потом переводит медовый взгляд на Кавеха, что, впрочем, тоже ничего хорошего не сулит, — снова Хайтам. Правда мы вообще только что говорили о перфекционизме в целом, но да ладно. Кавех замлевает. Он знает, что генерал Махаматра в целом не всегда «милосерден» в его отношении, но прячет это за какими-то подколами, тыкая булавкой, иглой, зато точно в цель. Он генерал, он, очевидно, немного понимает в психологии людей и знает точки и рычаги давления, но против Кавеха — в том и нюанс, что этот самый «рычаг» — всего один. Это Хайтам. Причина ненависти, причина раздражения, споров… …смущения, глупых нервных улыбочек и занятости и без того мыслей, что забиты словно шкаф с чертежами Кавеха в его же комнате. И он всё ещё сидит в комнате. Локоны, сотканные из золота, струятся по плечам спутанными нитями. Лазурное, зияющее перо, давно выбилось из прядей, взгляд плывёт. Он не блестит. Пока что. Он потух. Словно звезда, что закончила свой срок жизни. Сгоревшая Бетельгейзе. Всё так запутанно. Всё так тленно, покрыто мраком. «Даже сияющее солнце уходит за горизонт, оно плачет там, изнывая от наколенной тягости вечно держать лицо. Но оно должно быть сильным. Казаться сильным. Такова его природа, Кави». Такой слабый, такой… беззащитный. Такой глупый. Такой… — Кавех? Ты меня слышишь? — Хайтам стоит у двери, пока Кавеха съедают свои же мысли и противоречия — ах, да, он же и сам «противоречие», да, господин секретарь? — пока он смотрит в пустоту. В никуда. Кавеху уже всё равно, куда там его зовут и зачем. Кавех устал. Хайтам нерешительно выцокивает удары по двери, не решаясь войти, пока не понимает, что дверь, удивительно, не заперта. Он отворяет щёлку не в комнату Кавеха. Он отворяет щёлку в его душу и в свой новый мир. В что-то то, чего ему не приходилось видеть ранее. И это что-то это… …Кавех, что склонил голову на руки. Чашку с остывшем кофе. Сбитые пряди, запутанные, зачёсанные так и сяк, и… …подрагивающие плечи. Тихие всхлипы в тишине. Аль-Хайтам замер. У него пропал дар речи. Ветви ярко зелёных потоков Сумеру просто затихли, спрятались за углы сердца, что сейчас пропустило сквозной то ли удар, то ли выстрел, отдавая электрошоком в самый мозг. Впервые за долгие годы Хайтам по-настоящему паникует. Глаза метаются по всей комнате: от шкафа, то стола, от него и назад, снова вперёд, к Кавеху. Хайтам не идеально понимает чувства других, но сейчас он почему-то чувствует явную боль. Не известно откуда взявшиеся ветви роз, что шипами сдавливают сердце. Физически ноет в груди, разносится ураганом, смерчем, непонятное чувство. Почему так больно. Раз. Нерешительный шаг вперёд. Два. Ещё один. Три… Кавех устало поднимает голову. Он всегда прекрасен, но сейчас он так, прости, богиня Кусанали, ужасен. Нет, даже в таком виде, с покрасневшими, мутными глазами, влажными щеками, тусклым лицом в виде осевшего Солнца, потрёпанными волосами… в нём всё есть доля прекрасного. В виде, что Солнце сейчас погаснет (и речь сейчас не о небесном светиле), что, справедливости ради, уже опустилось за горизонт. На улице уже поволока ночного покрывала, усыпанного серебристыми звёздами. Кавех плачет. И плакал не раз такими ночами. Плакал столько раз… И Хайтам, кажется, на своё горе, это понял только что. — К… — запинается, мнётся, голос предательски оседает, невозмутимость лица теряется там же, куда пропал свет Солнца, — Кавех?.. — Всё нормально, — очевидная ложь. В стиле Кавеха. Лгать, что тебе больно причине своей боли — одной из причин — прямо в лицо. Его глаза приобретают осмысленное выражение, смотря прямо в глаза Хайтама, словно выискивают там что-то, что ведомо ему одному. Хайтаму не понять. — Я не думаю, что слёзы являются показателем хороших эмоций в данный моме-… — Оставь. Оставь меня одного, — Кавех резко переходит на повышенные раздражённые тона. Он срывается. Почти сразу осекается, но… он уже начал рубить с плеча, хуже уже не будет, правда? — Зачем ты пришёл, объясни мне? Снова упрекнуть? Очередная претензия? Кавех то, Кавех сё, вечно тебя что-то не устраивает, правда? Нет, вместо хотя бы одного, — он выпрямляется, голос берёт ноты ещё выше, губы дёргаются в ярком ритме, а глаза судорожно подрагивают, но смотрят прямо на секретаря перед ним, вскрывая душу, разрезая её клинками, — хотя бы одного хорошего слова, каждый раз я слышу о каких-то делах! Каждый раз я что-то должен. Ты бы… — слёзы берут верх, Кавех оседает, пока Хайтам и двинутся не смеет — …ты бы и не заявился никогда ко мне даже просто узнать «как дела». Ты бы не пришёл, если бы не поручение или деловой вопрос. А до меня, как до человека, тебе никакого дела нет! Это всё? Всё, чего я достоин после стольких лет прошлой дружбы, — Кавех резко дергается и слегка встрягивает Хайтама за плечи, — скажи мне? Да зачем ты всё это делаешь?! Сейчас ты увидел меня в таком состоянии, когда мне просто всё надоело и я всё уже ненавижу, и ты меня просто выводишь своей нечеловечностью: пока я пытался узнать тебя ещё получше, тебе плевать было, Хайтам! Ты ничего не видишь, кроме того, что интересует только тебя, а я тебе и не нужен был, — Кавех дрожит, — никогда. Тишина. Кавех рухнул обратно, где сидел до этого, отпуская Хайтама, но тот… …внезапно хватает его за руки. Кавех выглядит испуганным оленёнком после такого жеста. Хайтам никогда не касался его с тех давних лет, когда они были друзьями. Это отдаётся маленькой ностальгией и без того ноющих сердцах обоих. Словно давно забытая, запечатанная фотография, вся в пыли, которую давно уже никто не брал в руки много лет. Она лежит на верхней полке сознания, в коробке «никогда больше не открывать». Этот жест ничего не значит. Но сейчас он так интимен, что даже просто страшно. Кавех испуганно бегает мокрыми глазами от рук к губам Хайтама, к глазам, к груди, куда угодно, лишь бы не быть в одной точке. Он хочет тот час же провалиться сквозь землю, просто умереть на месте. Но когда Хайтам резко, но пока аккуратно… тянет архитектора за его же руки на себя — второе желание Кавеха, кажется, вполне выполнимо. Ибо сейчас у него, походу, будет остановка сердца. Секретарь делает всё так аккуратно, но быстро и невесомо, чтобы второй не успел опомниться, как уже лежит на груди первого… а потом на светлые волосы цвета расплавленного золота в свете лампы опускаются руки. Опускаются так, гладят, словно успокаивая и давая чувство мнимой безопасности. Чувство, что он не один и плевать, что Кавех понимает, что это лишь иллюзия и это просто чтобы успокоить его истерику. Кому он лжёт. Он один. В глубине души он всегда один. Потерянный в своих же чувствах, проблемах и никто уже его оттуда не вытащит. Слышно только всхлипы архитектора, который прекрасно понимает, что ему будет стыдно за всё, что сейчас увидел его сосед. Он знает, что это растворится через пару минут, словно дым от сигарет — смешается с болью внутри сердца, проделав там новое отверстие. Сквозное. Пулевое. Но… Есть одно «но», да. И оно заключается в том, что: — Прости, — голос Хайтама дрогнул. Голос Кавеха пропал, кажется, вовсе. …он… извинился. Приехали. — Мне не стоило так поступать, правда. Я ужасно обращался с тобой, не зная, что однажды тебя доведёт это до такого. Прости, — зеленоглазый слегка умолкает. Только чувствуется, как вздымается его грудь от дыхания. И, что самое удивительное — чувствуется сердце. Да, Кавех, оно у него есть. Живое. Трепещется птицей в клетке, хочет кажется вылететь наружу, и блондин это чувствует и ощущает, пока не понимая, рад он этому или его пугает это до жути. Тишина. Сердце бешенно колотится у обоих, кажется, качает кровь одно на двоих, освещая какую-то бренную, затершуюся надежду. Так больно, но так сладко — отвратительно. Будь Кавеху лучше — ему бы польстило, что он может довести самого Хайтама до дрожащих рук — он все чувствует, — до теряющегося взгляда в вопросе «что мне делать», что ощущается на коже. До того «прости», что врезалось в память так сильно, что убивает мозг новыми вопросами. Но обо всем этом он подумает, пожалуй, завтра… …потому что сейчас Хайтам вновь опустил ему руку на голову. Нежно гладит так, сначала боязно. Потом почти невесомо это перерастает во что-то смелее, нежнее, аккуратнее — он уже перебирает пряди. Секретарь берет одну и рассматривает на своей ладони. Золотистая такая — слегка отливает будто металическим блеском. «В руке его сияет звезда, что вот-вот закончит свой цикл… Фаза сверхновой звезды уже пройдена, взрыв прошёл. Следущая стадия…» — Я никогда не хотел причинять тебе боль. Я никогда не хотел. »…не наступит. Он не даст этому случится. Он не даст ей догореть». Рука его слегка сжимает прядь в немом импульсе. «Я не хочу потерять и тебя тоже, на самом деле потерять. Хотя давно потерял». Но он никогда не скажет это в слух. Губы застыли в немом слове. Кавех, покоясь всё на том же месте, ощущает впервые себя действительно, внезапно, искренне не брошенным. Но он упёрто, словно тонущий, что откидывает руку помощи, готов и дальше… — Хах, хочешь убедить, что я тебе нужен? Правда? — архитектор сейчас разразится истерической насмешкой. — Да, хочу. Кави притих. Подозрительно притих. Просто умолк. Но, слава Кусанали, дышит. Дышит, но жив ли он? Учитывая количество пережитых приступов за хронометраж в 10 минут, ну, знаете… Хайтам почти резко, но аккуратно поднимает с себя архитектора. Руками вылепливает из него позу, примерно схожую на живого человека. Буквально собирая по частям разобранный пазл. Он берёт его за плечи, слегка встряхивая. Легонько. Берёт за подбородок, подводя все ближе некуда. Кавех загнанной птицей замирает, крылья его опущены — взлететь они пока не смогут. Глаза с опаской, поблескивая то ль от слёз, то ли от неведомого предвкушения внутри, бегают от рук секретаря, до уже его глаз, утопая в них. Цвета зелёной листвы, окутаной пятном оранжевого цвета Солнца, смотрят в душу, так приятно выедая её остатки, что Кавеху уже ничего не хочется. — Если бы ты был не важен мне, почему я один смог помочь тебе? «Почему, Кавех?» — Ты… — он на набирает в рот воздух, снова загораясь и метая искры из глаз, но.: — А почему ты высказал всё именно мне? Снова? Как тогда? Тишина. — Почему ты не ушёл, Кавех? Тишина. Глаза Кави опускаются, ресницы дрожат. Губы сомкнулись так же, как и открылись, способные выдавить только жалкое: — Я… — Ты дорог мне. И ты знаешь это. И я дорог тебе. Ты хотел, чтобы я это произнес вслух? Теперь получил? — Ты иногда так раздражаешь, — лицо архитектура странно проясняется. Глаза сияют более четкой надеждой, лицо трогает улыбка. — Я… я понял тебя. Знаешь, — он, кажется, действительно сияет вновь? — Прости меня. — Ого, господин Кавех умеет извиняться… — Хайтам. — Да? — Ты серьезно? — Хорошо, говори-говори, — Аль-Хайтам смотрит будто сквозь пальцы, что давно поглаживают щёку старшего. Будто любуясь, он смотрит в рубиновые глаза, что снова начинают поблёскивать солнцем, но будто смотрит сквозь Кавеха вовсе. Очертания их обоих сияют золотыми нитями по контуру… — Ты вообще слушаешь меня? Я тут вообще-то выдавливаю из себя призна-… — Тише. Я слушаю тебя. Просто загляделся. Твои глаза больно цепляют взор. — Нравится доводить? — снова по-привычному он палкой интонацией отвечает секретарю. — Я слушаю, Кавех. — Я… А хотя знаешь что? Раз ты у нас так много разговариваешь сегодня… — Узнаю своего соседа. Что ж-.? Не успевает второй договорить, как первый тянет того на себя. Два тела слились в одну золотую нить, что только что, кажется, связала их на веки, иль связывала давно — знают лишь они двое. Всё было разрушено, но они двое отстроили что-то новое, где могут быть лишь они — вдвоём. Наедине. И никто не сможет помешать им. Эволюция звезды, последний этап — догорание — был прерван. Теперь огонь, ядерные реакции они делят на двоих. Хайтам — во истине прекрасный учёный, что смог найти способ обращения смерти небесного светила. Теперь оно будет благодарно ему всю жизнь — и было благодарно, но первый не узнает об этом.