Во многих аспектах поражающая и условно студенческая попойка с множеством незнакомых лиц, которые, скорее всего, не вспомнятся друг другу предоставляет полную свободу действий для всех
нуждающихся, что Чонсону видится сладкой панацеей.
Чиркая чужой кислотной пластиковой зажигалкой стрельнутую мальбаро голд, Чонсон, моментами покрываясь мурашками от холодных порывов ветра, вяло покачивается в такт грохочущим битам.
Экстремально дорого, но ожидаемо для такого района. Все вылизано и правильно. Нигде нет лишнего сантиметра травы или недостриженного куста. Даже далеко не бедствующий Чонсон все же неподдельно присвистнул от дизайнерских решений, явно побывавших на страницах не самых простецких тематических каталогов, которые его домашние привыкли листать в среду за чаем, скрупулезно размышляя о выборе плитки для летнего душа.
Дядя Чольсу, которому принадлежала эта громадина, явно был не самым последним человеком. В воображении Чонсона он невольно рисовался как что-то серое, угловатое и морщинистое. Неприятное.
Еще одна глубокая затяжка, последняя. Он заталкивает окурок в уже пустую алюминиевую банку из-под пива, которое ему шутливо всунули вместо пригласительного, и продвигается вглубь праздника жизни, попутно завязывая разговор с какой-то компанией, толком даже не знакомой с хозяином вечера. А вот сам Чонсон, кстати, успеет с ним пересечься и покурить один хлипкий косяк на двоих и душевно потрепаться
о каких-то неназванных суках в той мере, которую позволяет их состояние и статус одногруппников.
Вдоволь насмотревшись на эту не по-уродливому броскую обстановку, он принимается за дегустацию всего представленного уже высокоградусного и
забывается.
Бассейн был бесстыдно огромен. И тем самым располагал к себе всех пьяных и неравнодушных к высоким удобствам зевак.
В самом эпицентре воодушевленно вопящей толпы находился самопальный стол для бирпонга, где уже изрядно поддатый Пак Чонсон продолжал жестко мазать, чем увеличивал промилле в своей крови и семимильно сокращал шансы на победу своей команды. Намерение ужраться
выпить так много, как только сможет, нисколько не ослабевает даже после мерзкой термоядерной дряни, которой, кажется, можно было сжечь себе всю слизистую. И на то у него были достаточно, как он считает, вески причины. Пожалуй, он конкретно заебался быть
тем, кем не хочет. Но никого это
не ебало. Хотя. Ебало, пожалуй, только его. Колкие слова отца и разочарованный пустой взгляд матери всплывают в затуманенном сознании и тяжелым обухом бьют по его шаткому душевному равновесию, да так, что в ушах звенит. Сложные семейные дела - очень больная тема в ранние двадцать три.
Когда последний стакан глухо слетает с импровизированного стола, Миен оказывается слишком близко и под улюлюканье толпы жадно затягивает его в поцелуй. Ее приторная жвачка слишком контрастно ощущается на языке, и Чонсона мутит. Их снимают все, кому не лень. Чонсон, ведомый новым амплуа главного заводилы, показывает средний палец в камеру какой-то девушки, слишком близко держащей телефон со включенной вспышкой и сильнее обнимает Миен за талию, получая от этого момента
все.
Все сожаления он оставит на судный день.
Чонсону перестает быть весело где-то между тремя и пятью утра, когда грохочущие басы сменяются на плавный укачивающий темп. Он бродит по второму этажу в поисках свободной комнаты, совершенно не озаботившись тем, может ли он остаться на ночь; и находя, наконец вырубается, с упованием на то, что утром не окажется трупом, захлебнувшимся в собственной рвоте. По-истине нелепая смерть.
*****
Ян Чонвон чувствует неладное, заруливая во двор на своем черном роллс-ройсе, когда его лабрадор с заднего сидения, начинает обеспокоенно лаять.
Собака вылетает из машины, стоит только двери открыться.
Судя по загаженной разноцветным пластиком и ленточными украшениям лужайке, его дражайший родственник явно что-то не договорил, когда упрашивал
скромно посидеть с друзьями в его отсутствие. Да и иначе бы Чонвон не позволил устроить в своем доме такой разгром. Логично, но неприятно.
Хозяин дома кликом ставит машину на сигнализацию и спешно следует по мощенной дорожке вслед за лающей собакой в глубь двора. К бассейну.
Апофеозу.
Предчувствие на счет заблеванного бассейна его не обманывает и он, прослезившийся от
благоухания студенчества, решительно набирает своему всегда находящемуся на связи ассистенту, вкратце обрисовав ситуацию.
Лабрадор Джейк грозно гавкает на перевернутую и залитую чем-то любимую кушетку, словно чувствует все негодование своего хозяина и поддерживает это настроение по-своему.
Впервые за долгое время важному господину Ян Чонвону хочется схватиться за голову и проораться.
Чертовы дети неуправляемы. Скромная студенческая вечеринка с уно и твистером, по словам любимого и единственного племянника Чольсу, была явно преуменьшена в своей скромности. Масштабы бедствий придется ликвидировать явно не одной команде клининга.
Дом с порога встречает его уже трухой некогда цельной красивой расписной восточной диковинкой, значащейся подарком партнера по бизнесу. Так банально разбита, что Чонвон даже не хочет реагировать на это. Он просто закатывает глаза, вопрошая о чем-то ведомом только ему одному. Лабрадор смотрит на него своими черными и полными сочувствия глазами.
По мере обнаружения всех беспорядков, в голове пробегает красной строкой большое количество нецензурщины и решительное “
надавать по жопе”. Он подразумевает под этим сначала провести воспитательную беседу с двадцатитрехлетней детиной, а затем позвонить брату, которому следовало бы почаще общаться со своим сыном. В этом он явно не преуспел в отличие от самого Чонвона, который почти на все вручения и выпускные находил время.
К своему спокойствию, он находит Чольсу в обнимку с неизвестной девушкой, лежащими на полу гостинной в ворохе подушек. Чонвон громко покашливает, от чего Чольсу резко вскакивает и задевает свою спутницу локтем по лицу, извиняюще кряхтя в ее сторону. Та хлестко матерится и переворачивается на другой бок, явно не намереваясь подниматься.
Любые попытки оправдаться Чонвон пересекает сразу и вместо этого говорит, что ждет на
разговор на кухне после того, как только он приведет себя в порядок и
выпроводит эту леди.
Не обнаружив других пьяных тел, ему становится ощутимо легче,
но.
Дверь крайней гостевой спальни.
Молодое и не до конца трезвое нечто, едва разлепив глаза, оглядывает вошедшего с ног до головы. Тот образ стремного престарелого чеболя, нарисованный воображением Чонсона, с треском рушится. Мужчина предстает перед ним в бежевом классическом лореновском поло, прямых черных брюках с идеально отглаженными стрелками, пушистых тапках и, не слишком массивными, но узнаваемыми, Ролексами из белого золота на правой руке.
Красивым его назвать было бы приуменьшением. Здесь можно было бы пустить в ход все свое емкое красноречие. И назвать тихим великолепием.
Чонсон засматривается и забывается. Как и его нижняя часть, которую он вынужден сконфужено прикрыть, опомнившись, что из одежды на нем целое ничего. Когда он успел раздеться было все еще не ясно, как и не ясно то, почему он все еще жив. Не то чтобы ему было
так стыдно за свою наготу, но ситуация и впрямь была смущающей. Обычно на свой пол он
так быстро не реагирует.
Чонвон, несмотря на весь абсурд и накатывающее смущение, умело скрытое за сердитым лицом взрослого человека, не намерен церемониться и грозен в выдвигаемом ультиматуме. Этот взрослый использует максимально строгий и родительский тон, надеясь что в памяти этого юнца взыграет память о кнуте вместо пряника за проступок. Чонсон напрягается и понимает, что ему пора. Этот нежеланный собеседник подтягивает к себе разбросанные мятые вещи. Начинает одеваться и
Чонвон откровенно засматриваемся на широкие плечи и красивые рельефы, и к своему сожалению вдруг вспоминает, что существуют рамки приличия. Спешно отводит взгляд, мысленно отгоняя от себя все увиденное мгновение назад.
Чонсон чему-то там дерзко ухмыляется, а Яну совершенно не хочется знать об этом ничего.
Вот же наглая малолетка.
Чеболь бросает что-то про десять минут и удаляется из комнаты. Из комнаты в собственном доме. Нервно выдыхает, прикрывая за собой дверь.
Лабрадор Джейк, подслушивающий из-за угла, резво подскакивает и хвостиком следует за хозяином, оставляя нарушителя душевного равновесия наедине с самим собой.
За кухонной стойкой уже сидит Чольсу, понуро опустив голову, очевидно, полный раскаяния за содеянное. Чонвон кивком заново приветствует его и включает кофе машину, попутно подбирая нужные слова для разговора про себя.
Но момент был упущен или лучше сказать украден. Задница Чольсу оказывается спасена. Уже одетый Пак Чонсон в силу своей отваги или слабоумия оказывается непрошибаемым и игнорирует красноречивый взгляд хозяина дома, соглашаясь на внезапное предложение Чольсу пропустить по чашечке бодрящего кофе.
Ведь его дядя потрясающе управляется с кофемашиной!
Неловкость, царящую между ними, казалось, можно было потрогать. Тишина периодически нарушается дребезжащей кофемашиной и Джейком, играющим со своим хвостом. Но и тот быстро устает от такой напряженной обстановки.
Чонсон, бесцельно уткнувшись в телефон, прокручивает в голове момент, как его нагота оказалась на обозрении незнакомого ему мужчины. Привлекательного мужчины, что важно, и чей возраст он точно определить не мог. Кажется, тридцать пять? У него даже не было морщинок и судя по статной фигуре, тот явно не пренебрегал спортом. Пак Чонсон не придавал значения своему повышенному интересу. На красивых людей всегда приятно смотреть.
Чонвон с излишней сосредоточенностью на лице молча разливает кофе по сервизным белоснежным кружкам и так же молча ставит их на стол, про себя радуясь тому, что его дрожащая рука не была никем замечена. Шоковая терапия, а не утро.
Уходя, Чонсон благодарит за кофе
хеннима, оставляя Чонвона со смутной уверенностью, что они больше никогда не пересекутся.
******
Что-то во Вселенной решает схлопнуться в пьяную пятницу.
Чонвон, побитый усталостью от работы, притаскивается в лофт бар на окраине, широко известный
в узких кругах. И вполне с
конкретной целью.
Пак, сидящий в, шумной и уже успевшей поднадоесть, компании своих хороших знакомых, цепляется взглядом за знакомые черты и немного погодя,
все просекает. Он, отмахиваясь от назойливых вопросов, быстро прощается. Решительность, полученная от выпитых шотов, ведет его в сторону
тихого великолепия. Внутренний компас, дающий верные ориентиры, начинает с треском сбоить.
Пак Чонсон знает свои
сильные стороны.
В попытках загладить свою вину за
тот неловкий инцидент, Ян Чонвон находит этого Пак Чонсона весьма галантным и интересным собеседником, имеющим т
акие же конкретные цели. Не то чтобы Ян Чонвон был против новых знакомств в
узких кругах, тем более, говоря откровенно, этот студент был слишком в его вкусе: начиная от острых искусно гармонирующих черт лица и заканчивая тем, что ему волей случая выпало увидеть какое-то время назад. Юнец просто не оставляет шанса на отказ. Чонвон тормозит себя в мыслях и выдергивает такое старомодное слово, заменяя вполне конкретным именем.
Воспоминания о своем глубоком одиночестве заставляют Чонвона испытывать горечь и несправедливость от обделенности. Не то чтобы у него не осталось сожалений со времен активных поисков, которые намертво вписали в его матрицу некоторых людей. Но, кажется, как бы он не старался следовать новомодным принципам позитивного мышления, из говна конфетку не сделаешь. Все они были одинаково херовыми. Последние его отношения, к примеру, не принесли ничего, кроме новых загонов, которые, как ему кажется, он пронесет через всю свою жизнь.
Если вдруг не случится что-то
выходящее за рамки.
Когда последние оковы формальности оказываются сброшены, Ян Чонвон из камня становится мягкой глиной.
Чужая хватка сминает его горячими руками и лезет под рубашку, стоит едва переступить порог. Такая нетерпеливость сильно выдает чужой возраст, напоминая о разнице.
Найдется ли в этом доме еще места для тайных сожалений?
// Распаляя его словно чертов камин на Рождество, Чонсон, прокладывая влажную дорожку из шершавых и размашистых поцелуев своим растраханным ртом, останавливается на кадыке, бесстыдно покусывая и засасывая изнеженную и покрасневшую кожу на длинной шее. Следуя неведомому ранее порыву запомнить все как можно ярче и точнее.
С мокрыми глазами, трепещущими ресницами и открытым ртом Ян под ним хватает воздух в отчаянии пытаясь не зайтись приступом удушья от всего происходящего. Ему действительно хорошо.
- Зрелище на миллиард, - глаза как две черных космических воронки и вообще все это, вырывают постыдные стоны блаженного негодования у тела под ним.
У Чонсона от этого стоит еще сильнее. Чонвона пробивает мелкой дрожью, когда он чувствует это.
Чонсон просит открыть глаза и смотреть на него, когда первые мягкие размашистые толчки начинают ощущаться внутри. Ян хватается за руку, сплетая пальцы и начинает медленно подаваться навстречу, ощущая желанность, твердо расходящуюся внутри.
Мокро, жарко и простыни неприятно липнут и натирают кожу, но что это такое в сравнении со всем происходящим. Чонвон, к вселенскому удивлению, начинает стонать громче, сосредотачиваясь на том, как классно его трахают. Они много целуются и все так же держатся за руки.
Всем своим телом он чувствует напряжение Чонсона и сжимает его сильнее, позволяя наконец освободиться. Сам он уже чувствует себя.
Истерзанная шея и грудь непременно будут скрыты высокой черной водолазкой на завтрашней планерке. Чонвон гасит собственнические настроения на корню. Напоминая о разнице. //
Пак Чонсона по утру щемит от нежности так, что это болезненным разрядом ощущается по всему телу. Щемит при виде растрепанных и волнистых волос, разметавшихся по чужому лицу.
Но это все еще не было чем-то таким, чему
следовало бы придать значения.
За завтраком, задержавшийся дольше положенного, Чонсон самым бесцеремонным способом выхватывает чужой телефон и вбивает туда свой номер. Подписываясь очень просто и без надежды, как ему кажется.
Ведь это же ничего не означает.
Они прощаются без лишних слов и касаний. Ян Чонвон теряется в работе, а Пак Чонсон в собственных мыслях.
Ян Чонвон в свои нескромные тридцать плюс привык к расставаниям. Пак Чонсон в свои скромные двадцать плюс не привык к скорым прощаниям.
Неделями ожидая чего-то не вполне конкретного, Пак Чонсон молча залипает в телефон и на все вопросы неравнодушных отмахивается, объясняясь как-то совсем по-тупому, даже не стараясь. За это время он преисполняется в самокопании. И то, что он откапывает на глубине своих затаенных мыслей, ему совсем не нравится.
Миен пару раз зазывает его к себе. И однажды он сдается. Пак Чонсон больше не будет ждать. Ян Чонвон был птицей не его полета, что, по правде говоря, было ясно сразу. У них не было ничего общего.
Самое нелепое, что могло произойти и правда происходит. Ян Чонвон отправляет ему смс прямо в тот момент, когда Миен заходится громкими стонами на всю квартиру.
