Что же тогда «конец»?

Я думала, что задохнусь той ночью. Слёзы льются быстрее, чем я успеваю моргать. Перед глазами – потолок, за окном – темнота, и я даже не задвинула шторы. Мне так всё равно. Честно, я думала, что отправляюсь за тобой. Слёзы затекают в уши, в рот. Глаза ничего не видят, и в тот момент я ощутила это расстояние между нами. И я говорю не о метрах или километрах, я о бесконечности. Мне бесконечность до тебя. Я – жива, ты – мертва. И мне хотелось и до сих пор хочется биться в истерике, хочется найти тебя – но ты уже не со мной. Голова раскалывается, ладонь зажимает рот. Я наедине с этим горем. Про нас с тобой знали только Сашка, Аня и Влад. В голове пульсирует: «завтра похороны». И мне кажется, я готова задохнуться, я готова орать, только вот голоса будто нет. Я не осознаю, что завтра я буду смотреть на твоё тело в гробу. И, наверное, не осознаю это до момента похорон. В голове одна мысль: «как человек может просто взять – и уйти навсегда?..» Рядом валяется коробка с салфетками.                               *** Почти полностью покрасневший клиновый лист падает мне под ноги. Почти такой же, как и ты… Ты ведь почти выздоровела. Я заставляю себя отвлечься от этих мыслей. Осень в самом разгаре, под ногами вязкая слякоть – скользкая и тёмная. Паршиво. Я поднимаю заплаканные, измученные и опухшие глаза – и мне хочется задохнуться, лишь бы не видеть этого. Сердце словно летит вниз. Уже в промерзающей земле –широкая яма, наверное, метра три в глубину. Где-то между кронами сосен наверху пролетает ворона, и её «кар!» отдаёт в моей душе волнами безнадёжности. Мне одновременно хочется остаться тут. Наедине. С тобой… Одновременно – чтобы люди были рядом. Честно, я не знаю. Цензурных слов не подобрать, и я заставляю себя смотреть на то, как гроб опускают туда. Тебя. Опускают. Туда. Навсегда. Мне кажется, я умру прямо здесь. На глаза мгновенно набегают слёзы, в горле встаёт ком. Рядом моя знакомая, тоже пришедшая на похороны, обеспокоено смотрит на меня, но я не удостаиваю её взглядом в ответ. То есть как это мы больше не погуляем вместе? Как это я больше не увижу твою ослепительную улыбку? Как ты больше мне не напишешь ночью со словами: «Саша, это пиздец!»? Как мы больше не вспомним тот вечер, когда, смущаясь и по-идиотски смотря друг ну друга, признавались? Как мы больше не будем очковать по поводу того, что родители узнают? Как ты больше не возьмёшь меня за руку, а я больше не буду любоваться твоими коричневыми, будто шоколад волосами? Как мы больше не будем ржать в колледже? Как мы больше не будем кидать друг другу бумажные записки с шутками, которые понятны только нам? Как мы больше не придём к кому-то из нас на съемную квартиру и не включим наш любимый фильм? Как? Получается, только я уже буду вспоминать нашу переписку и это: «меня кладут в реанимацию, когда выпишут не знаю». И мне неизвестно зачем нужна такая жестокость, но я и не гонюсь за ответом. Я просто хочу снова видеть тебя, твои губы, твои бегающие глаза, чувствовать тепло твоего тела и держаться за руку. Но увы.                               *** Холодный ветер неумолимо режет по щекам, раздувая слёзы. Руки в карманах, и я уже в который раз сдерживаюсь, чтобы не разрдываться прямо здесь: среди могил и людей. Как это обычно бывает, мы должны собраться в каком-нибудь кафе, но мне хочется куда угодно, но не туда. Все начинают расходиться, и я чувствую, что кто-то слегка тянет меня за рукав джинсовки, но я только слабо махаю головой. Пусть едут в какое угодно кафе. Без меня. Но обратно до церкви надо добраться.                               *** Один лишь священник – седой старец, облачённый в чёрную одежду, (к сожалению или к счастью названия я не знаю) и я – рядом с церковью. Ноги начинает одолевать мороз. Я тихонько иду за ним, но особо сильный порыв ветра мажет по щеке, и я всхлипываю. Где-то над головой – пение какой-то птицы, и я, зажмурившись, слышу шаги. Вообще, я не верующая, но смотря в глаза этого священника, я видела бесконечную мудрость и сострадание. Он встал напротив меня, тревожно вглядываясь, и вдруг произнёс: – Можно узнать ваше имя? Мне было в тот момент паршиво существовать, не то, что бы говорить, но я пролепетала: – Саша. – Александра, – Он подошёл ближе, заглядывая мне в глаза. – прошу вас, не отчаивайтесь. Смерть – это ещё не конец. – Старик произнёс это, положив мне руку на плечо, и, загадочно улыбнувшись, скрылся за тяжёлой дверью, ведущую в церковь. И я сразу вспомнила, как там пахло ладаном, как сквозь небольшие, с запылившимися стёклами окна просачиваться свет. Вспомнила его молитву, вспомнила лики святых. И вспомнила твоё бледное лицо. И моё последнее прикосновение губами к твоему бледному лбу. Но как бы эта церковная «мишура» не была мне по душе, я каждый раз возвращаю себя в реальность (по крайней мере в ту, в которую я верю): тебя нет у меня. А меня нет у тебя. Наши дороги навсегда разведены, и мне тошно думать об этом «другом» мире, но, если ты найдёшь его, я буду очень рада за тебя. Я надеюсь, что ты обретёшь покой. И стоя там – около старой церкви, одна, я вдруг спросила: – Тогда что же такое этот… конец? А существует ли конец вообще? Может быть конец, это и есть состояние, когда хоронишь самого дорогого человека в твоей жизни. Но ведь и после этого ты что-то делаешь, думаешь, решаешь. Может быть, это конец для духа, но не для тела… Так всё же, что же такое наш «конец»?                               ☆★☆ Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет.        Умрёшь – начнёшь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.                               Александр Блок.