Как стакан воды

      Сколько Джеймс помнил, Ларса всегда тянуло к людям. К людям разным: добрым, злым, людям жадным и алчным, и людям честным и бескорыстным. Джею сложно было понять природу гиперобщительности друга. Вроде и не скажешь, что Ларс плохо разбирался в людях, он не казался таким уж и глупым, чтобы без разбору бросаться на каждого встречного-поперечного. Похоже, датчанин был просто создан для общения, и эта потребность во взаимодействии с окружающими, какими бы они ни были, находилась в самом основании маленькой личной пирамиды Маслоу-Ульриха. Ларс никогда не умел, не мог закрыться, "спрятаться" от внешнего мира даже на непродолжительное время, просто потому, что он был так устроен. Люди были необходимы ему ровно так же, как и он им.       Но больше всего Ларса тянуло к ребятам, с которыми он переживал и взлёты, и падения, с которыми он делил радость, печаль и последнюю рюмку водки. К металликовцам, ставшими такими понятными и близкими за двенадцать лет существования группы. Сначала - к шалопаю и разнузданному пьянице Дэйву и относительно тихому Рону, позже - совсем неметаллическому, наоборот, тёплому, домашнему Кёрку и совершенно фантастическому Клиффу, скорее всего присланному на Землю внеземными цивилизациями. Но только один человек имел непреходящее для драммера значение. И имя ему - Джеймс Алан Хетфилд.       Этот болезненно застенчивый мальчишка с изъеденным подростковыми угрями лицом с самого момента знакомства вызывал в Ульрихе доверие и странное, непривычное желание делиться с ним всем, что было на душе.       - Будем друзьями, Джеймс?       Эти слова запали Хету в душу. Он хорошо помнил, как почти пятнадцать лет тому назад, в середине октября - на редкость холодного и промозглого - торопился на встречу с неким Ларсом Ульрихом. Во всяком случае, по телефону он представился именно так. Простуженный Джеймс - кажется, легкомысленное ношение кожаной куртки в любую погоду загонит его когда-нибудь в могилу - размашистым шагом шёл в бар: место встречи изменить нельзя. Любопытно, что же это за Ульрих? Хорош ли он в музыке? Удастся ли им сыграться?       - Хей, ты, кажется, Ларс? - будь ты проклято сиплое больное горло.       - Да, а ты, наверное, Джеймс...       И перед глазами Джея - эфемерная улыбка Ларса. Да какой к чертям из него металлист с такой улыбкой? Металлисты не такие худосочные, они сложенны плотнее; у металлистов более грубое лицо, и волосы неаккуратно раскиданы по плечам. А этот смешливый коротышка? Что, неужто тоже захотел попробовать привкус металла на языке?       - Что ты так пялишься на меня?       - Нравишься - вот и пялюсь, - съязвил Хетфилд.       - Думаю, мы с тобой поладим. Будем друзьями, Джеймс? - и протянутая рука вместо тысячи слов.       - Будем!       Будем друзьями.       На веки вечные.       А впереди на долгие годы - всё та же едва уловимая улыбка, переглядывания, перемигивания, сотни песен, мелодий, риффов, шутки, розыгрыши, большие секреты и большие разочарования, надежды и их крах, потери и приобретения, новые друзья и старые, давно забытые враги. Впереди - целая жизнь; сейчас же всё заключено в судьбоносном рукопожатии двух прыщавых подростков с раздутым чувством собственной важности и невероятным желанием делать всё лучше всех. Торжественно пообещав друг другу дружбу, они сделали что-то очень важное, что в корни изменит их жизнь. Жизнь у них тоже будет одна на двоих.       Ларс потянулся к Хетфилду, как растение к солнечному свету. Ударник нашёл в нём что-то такое, чего ему самому, как единственному и нехило так избалованному ребёнку в семье, не хватало. Ну, знаете, когда у тебя нет братьев и сестёр, всё внимание обращено на тебя, право выбора - тебе, почести - тебе. По большому счёту, ты не умеешь бороться, потому что всё всегда само плыло тебе в руки. Но рано или поздно ты взрослеешь и пускаешься в свободное плавание: жизнь хватает тебя за шкирку и, не спросив разрешения, окунает в холодную, чёрную пучину жизни. Только от тебя, от твоей изворотливости и таланта зависит, выберешься ли ты или загниёшь, прогнувшись под изменчивый мир. Ларс был как раз одним из таких детишек. В Хете же он видел рано оторванного от родителей, выброшенного на обочину жизни и потому выносливого парня. Проницательный Ульрих ясно видел, что где-то в глубине души его приятеля жил дикий зверь редкой породы, который отличался жестокостью и совершенной неприспособленностью к общению с людьми. Этого зверёныша хотелось одомашнить. Сам же Джеймс, похоже, был другого мнения.       - Тебя не касается, Ларс!       - Но я же переживаю за тебя!       - Это совсем не твоё дело, датский шпендрик!       Не твоё дело.       Джеймс не раз потом пожалеет о своей неделикатности. Куда ему - в свои девятнадцать-то лет - было понять, что датчанин, осознанно или нет, пытался пробудить в Джее самые замечательные качества его характера. Ему было откровенно наплевать на то, что он подвергает себя опасности, тусуясь в сомнительных компаниях вместе с Мастейном, рискует собственным здоровьем и даже жизнью! Джеймсу было наплевать на витиеватые речи Ларса. Его, человека, который хотел бы верить в крайнюю степень своего индивидуализма, вообще раздражало то, что драммер обращается к нему, как к родному брату.       Не бойся, это ненадолго. Просто люди должны притереться друг к другу. Прочувствовать друг друга. Понять. Поверить.       - Мы выгнали Дэйва так спонтанно.       - Ларс, тебя разве не раздражают его пьяные дебоши? С ним мы бы не продвинулись ни на шаг!       - Мы ведём ровно такой же образ жизни. Есть тут подоплёка...       - Всё-то ты знаешь, Ульрих! Только не думай об этом много - состаришься.       - Ладно, Джеймс. В конце концов, мы не пропадём без Мастейна, правда?       - Конечно! Мы же команда! Пойдём, надо позвонить этому... Которого мы заприметили?       - Кёрку Хэммету?       Кёрк и Клифф стали элементом, которого как раз не хватало для совершения химической реакции. К слову, необратимой.       С приходом новых гитаристов Джеймс и Ларс сблизились хотя бы на почве того, что они были "старичками" в Металлике. Это сближение привело к тому, что неожиданно для себя Хетфилд начал чувствовать лёгкое покалывание в груди: его внутренний Зверь непонимающе скрёбся о стенки души. Кажется, даже он не устоял перед обаятельной болтовнёй Ларса и его ребячеством. Может быть, в жизни Джея взаправду было слишком мало детства? Может, пора восстановить справедливость и почувствовать себя большим ребёнком? "Отличная идея!" - подумал Зверь и позволил Ульриху погладить себя. "Попал," - подумала железная воля Джеймса.       - Ээ, Ларс, ты не хочешь сходить выпить?       - Джей, мне так хреново после вчерашней попойки... Я не хочу никуда идти, я хочу таблетку от головной боли!       - Ты просто не умеешь пить. Ладно, я на всякий случай останусь здесь с тобой.       - Спасибо.       Останусь здесь с тобой.       Чтобы тебе не было одиноко. Чтобы я мог спасти тебя, если ты вдруг почувствуешь себя плохо. Чтобы просто побыть с тобой и самому притупить острое чувство отрешённости от мира.       Останусь здесь с тобой и Кёрком, потому что Клифф ушёл. Он ушёл, и в комнате стало пусто. Бессердечный ветер ворвался в дом, обрывая, уничтожая, сокрушая сущее. И холодно стало, и пальцы на руках онемели и не так послушно бегали по грифу гитары. Стало чего-то не хватать после того, как Бёртон тихонько отворил дверь и, проскользнув мимо ребят большой доброй тенью, вышел из комнаты. Даже солнце без Клиффа светить стало как-то тускло, а время как будто материализовалось и опустилось на ребят густой беспросветной пеленой.       - Он совсем ничего не пожил! Это несправедливо! Почему туда забирают лучших?       - Что поделать? Ему было уготовлена такая судьба.       - Джей, я не думал, что ты фаталист. А когда же менять свою судьбу? Когда бороться за собственную жизнь?!       - ...       - Этого могло и не случиться, не сядь он в тот злополучный автобус. Это всё.. Это...       - Ларс, пожалуйста, хоть ты не плачь! - А у самого ком в горле. - Всем сейчас нелегко, но мы не должны опускать руки. Клиффу бы это не понравилось.       - Это очень тяжело.       - Хей, у тебя есть мы с Кёрком!       - У меня есть Кёрк, но нет тебя, Джеймс. Тебя вообще ни у кого нет.       - Хорошо-хорошо, я...       - Неужели так трудно это сделать? Я же не прошу многого. Я прошу немного любви. Она ведь, как стакан воды, даётся каждому, кто её попросит. Неужели ты не можешь протянуть руку со спасительным стаканом воды? Мне, Кёрку, родителям Клиффа? Я не верю в то, что в тебе нет Человека.       В комнате с белым потолком лежал Хетфилд. Он думал о словах Ульриха о любви, Человеке и стакане воды. Может, и вправду он чего-то недодаёт ребятам - самым близким ему людям? Может, вправду у него слишком чёрствое сердце? А может...       - Джеймс? - на пороге показывается сгорбленная фигурка Ларса.       - Чего тебе?       - Я, это самое... Извиниться хотел, - мнётся с ноги на ногу драммер. - Прости, пожалуйста, я наговорил лишнего.       Извини.       Не за что тебе извиняться, Ларс. Ты всё всегда делаешь от души, от чистого сердца. Ты и лишнее болтаешь не потому, что у тебя душа злая и язык на колкости острый, а потому, что ты другу желаешь самое лучшее. Просто взамен тебе тоже нужно что-нибудь. Что-нибудь нематериальное: любовь бы вполне подошла, особенно от Хетфилда. Вот сказал бы он хоть раз, как сильно тебя любит и как сильно в тебе нуждается, и ты осознал бы свою ценность! Но он не может, не умеет. Стесняется.       Стесняется. Всю жизнь стесняется.       Тем более сейчас, когда металликовцы возмужали, а на щеках их появилась жёсткая щетина. Сейчас, после выпуска "Чёрного альбома", нельзя рушить стереотипы публики и расставаться с образом бескомпромиссного металлиста, неотёсанного и бесцеремонного. Ну, кому-то комфортно в этом образе, а кому-то тяжеловато. Кто-то продолжает играть в маленького. Кёрк, например. Он живёт себе и живёт в своём мирке, недоступном человеческому пониманию, и никому не мешает. И всех это устраивает. Главное, чтобы играл. А Джеймс... Тёмная лошадка, эмоций не показывает и даже не стремится. Ходит, нахмурив брови, и думает о том, сколько кассет купят люди.       А ведь до записи всё было так чудесно.       - Ларс-Ларс, подойди!       - Да?       - Дверь закрой. То, что ты услышишь, - совершенно секретно. Да, вот так, можно даже поплотнее. Садись.       Джей берёт гитару, зажимая медиатор в зубах: он ему сейчас не понадобится. И наигрывает мелодию. Шестая-третья-вторая-первая-вторая-третья. Ларс внимательно следит за длинными пальцами фронтмена. Что-то это не похоже на его любимые убойные риффы, сыгранные шестнадцатыми нотами. В мелодии слишком много лирики. Разве сам Джеймс обычно не против этого?       Он и поёт в несвойственной манере. Не рычит, не выкрикивает рубленые фразы, а поёт настоящую, чёрт её возьми, рок-балладу!       - Кру-у-уто! Как называется песня?       - Пока точно не знаю. Наверное, самым правильным названием для неё будет Nothing Else Matters.       - Это божественно, Джеймс! Мы обязаны поработать над ней!       - Я всего лишь...       - Нет-нет-нет, ничего не говори, это будет хитом!       - Но Ларс!       - Мы не можем упустить такую мелодию! Пойдём посмотрим, как будут звучать ударные вместе с твоей гитарой!       - Но я не хотел, чтобы...       - Меня не волнует!       Тебя не волнует даже то, что эта песня, может быть, адресована тебе?! Больно об этом говорить, но от твоих прозорливых глаз сейчас ускользает кое-что, что имеет огромное значение для тебя и Хетфилда. Разве ты не видишь протянутую руку со стаканом воды?.. Это она! Это та любовь, на которую способен Джеймс! Это тот стакан воды, что даётся каждому, кто его попросит! Скорее, возьми его, ты ведь просил. Ларс, почему же ты игнорируешь его?!       Скорее открой глаза, посмотри внимательно на Джеймса, пока не поздно. Разве ты не видишь, что в эту секунду, в это мгновение, в этот интимный момент его душа наконец открыта? Она, неожиданно для самой себя, легка, как никогда, она готова взвиться вверх, к бесконечно высоким небесам над вашими головами. Она готова пойти навстречу тебе, Ларс...       Но ты упустил момент, и никто до сих пор не может понять, почему. Неведомая вспышка ослепила тебя, пока Джеймс играл Nothing Else Matters. Ты не заметил, как пошатнулась железная принципиальность Хета. Пошатнулась! Из-за тебя. А ты не оценил. Пропустил. Не увидел. Не почувствовал.       И уже вряд ли когда-нибудь почувствуешь. Дверца в душу Джеймса, чуть-чуть приоткрывшаяся сегодня вечером, захлопнулась. Может, навсегда. Зверь снова ощетинился; Джей ушёл в себя, занялся самокопанием, потеряв всякую надежду на благоприятный исход нелепого конфликта между вами.       Найти ключ от души Хетфилда под силу только тебе, Ларс.       - Джей, мы будем сегодня играть Nothing Else Matters на концерте? - интересуется Кёрк, подстраивая гитару.       - Нет.       - Почему? - удивлённо разводит руками Ульрих.       А в ответ - ледяное молчание. Этот человек даже молчать умеет так, что по коже мурашки бегут.       Джеймс, не произнося ни слова, встаёт и направляется к выходу. Он слабо пихает драммера в живот, который стоит тут же, у двери, и небрежно роняет клишированную фразу, не теряющую притом своей эффектности:       - Ответ - в тебе.       И Ларс занимается поиском ответов на извечные вопросы. У него плохо это выходит: он, в силу своего характера и темперамента, не очень склонен к рефлексии. Ульрих заставляет думать вместо него Кёрка, но кудрявый предпочитает не углубляться в проблемы взаимоотношений своих товарищей.       Как на теле дикого волка раны заживают буквально в момент, так и душевная рана Хетфилда, по нелепой случайности нанесённая Ларсом, затянулась за короткий срок. На душе стало легче; легче, но вместе с тем пустее. Что-то живое, что шевелилось, постоянно ворочалось с боку на бок, залегло на дно и обрело покой. Всё вернулось на круги своя.       - Парни? - во время джема Ларс вдруг перестаёт играть.       - Да чтоб тебя! Что не так, Ларс? - злится Джеймс.       - Сделай передышку. Я хочу пить!       - Я принесу. Будешь пиво или содовую?       - Мне хватило бы стакана воды.       - Будь ты проклят со своим стаканом! - ругается Хет, но всё-таки идёт на кухню.       - Почему он такой? - в бессилии разводит руками Ларс, как только вокалист заходит за угол.       - Разве ты не понял, что он никогда, наверное, не станет другим? - философски замечает Кёрк.       Никогда. Не. Станет. Другим.       Да это, чёрт возьми, похоже на приговор о смертной казни!       Неужели никак нельзя изменить его?       - Воды нет. Кончилась, - рубит фразы Джей, неся стакан для Ларса. - Пей лимонад.       Лимонад. Ульрих хотел воды.       Драммер молча берёт стакан и отводит в сторону взгляд. Кажется, ему стыдно перед Джеймсом.       - Спасибо, - чуть слышно бубнит под нос датчанин.       Ульрих чувствует вину перед другом, понимает, что не надо было перегибать палку, что пора бы уже забыть про красивую фразу о любви, которую он то ли подслушал в чьём-то разговоре, то ли увидел на последней странице журнала - короче говоря, узнал чисто случайно. Слова запали в душу Ларса и пустили там корни. Любовь, как стакан воды, даётся тому, кто его просит. Любовь, как стакан воды... Как же тут её забудешь, если фраза такая глубокая и она так понятна и близка!       Вечером Ульрих, как и заведено у них, снова идёт извиняться. Джеймс в обычном агрегатном состоянии: слегка подвыпивши, бренчит на гитаре. Иногда кажется, что он только и делает, что играет на гитаре, пьёт пиво, изредка ест и совсем уж в исключительных случаях спит. Но, если бы была возможность отказаться от еды и сна, он с удовольствием пошёл бы на это. Ларс почему-то в этом уверен.       - Джеймс?       - Внимаю.       Взгляд убивает. Тяжёлый, мрачный, гнетущий, мучительно-неприятный взгляд голубых глаз.       - Да я... Хотел... Я...       - Ну? - усмехается пьяной улыбкой Хет.       - Да... Ничего! - чуть не плача, обречённо машет рукой ударник, и его миниатюрная фигурка растворяется в сознании Хетфилда.       Он так ничего и не сказал. Наверное, зря: внутреннее напряжение обоих не только сохранилось, но и преумножилось. Однако души не могут накаляться вечно. Когда-нибудь напряжение покинет своё пристанище: вырвется из нутра ревущей волной, сметающей всё на своём пути. Рано или поздно, но это произойдёт. Тогда и Джеймсу, и Ларсу станет легче.       А сейчас...       Давным-давно, когда у вас ещё были по-детски смешные лица и не менее забавные амбиции, вы обещали друг другу стать друзьями навеки. Что же мешает сдержать обещание? Почему же выходит совсем не так, как в красивых, проштампованных историях, описанных в дешёвых романах о дружбе и вечной любви? Может, жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд? Может, не имеют никакой ценности глупые обещания, данные в порыве чувств?       - Будем друзьями, Джеймс?       - Будем!       Сегодняшний концерт ничем не отличается от предыдущих. Одно из семидесяти шоу, которые они дают каждый день, изредка - с недельной передышкой. Вчера - тысячи фанатов, крики, свисты, умопомрачительное шоу, соло, сегодня - тысячи фанатов, крики, свисты, умопомрачительное шоу, соло, завтра... Это выматывает. Это не может не выматывать даже таких сильных людей, как металликовцы. Несмотря на то, что они плохо представляют жизнь без группы и её участников, сейчас ребята с удовольствием разъехались бы на отдых, чтобы просто не видеть эти опостылые рожи! Это нормально. Иногда мы надоедаем друг другу, хотим ли того или не очень. Тогда всё чаще имеют место в общении конфликты и пустяковые ссоры, которые порой несут за собой серьёзные последствия.       А лучше бы их не было. Пустых всклок из-за ничего. Таких, какая произошла сегодня вечером между Джеймсом и Ларсом. Такая пустяшная, мелкая ссора, даже не ссора, а глупое недопонимание, недоразумение. К сожалению, существование в условиях "недо", даже таких, кажется, незначительных, приводит к плачевному, а иногда - трагическому исходу.       Никто точно не мог сказать, кто кого недопонял и по какой причине. То ли необдуманное слово Хетфилда было сказано в неподходящий момент, то ли Ларс не так его услышал и понял, то ли вспышки на солнце так повлияли на обоих, то ли геомагнитные возмущения.       - Хей, Ларс, тебе не кажется, что ты лажанул немного, когда мы играли Fade to black? - доносится из-под капюшона тёмно-синего халата голос. Это Джеймс.       Ларс молчит. Он смотрит, как у него трясутся руки. Он после каждого концерта смотрит, как у него трясутся руки, чтобы не смотреть на Кёрка, Джейсона и на Джеймса. В последнее время зрительный контакт с Хетом стал для него мучительным.       - Ларс, я не прав? - голос не смолкает.       - Я в какой-то момент не слышал Джейсона и на секунду перестал ориентироваться в песне, - не выходя из прострации, отчеканил драммер.       - Это было слышно!       Ларс пристально посмотрел на Хетфилда. В зелёных глазах горел неистовый огонь отвращения ко всему происходящему, главным образом, к словам фронтмена. Ульриха душила злоба, граничащая с ненавистью, но выказать её было выше ларсовых сил.       Джеймс понял этот взгляд, почувствовал злость. Снова что-то кольнуло под сердцем.       - Мне всё равно, - процедил Ларс, исподлобья глядя на друга, ставшего сегодня вечером самым главным врагом.       Хет заметил, как ярко блестели его глаза. От слёз ли?       Ударник, игнорируя оклики Хэммета, покинул ребят. Взглядом его проводил аж до самых дверей не кто иной, как Хетфилд. Он чувствовал нехорошее. Как будто молния с обложки альбома Ride the lighting сверкнула перед ним и Ларсом и расколола нерушимый союз.       Но он был слишком недальновидный, чтобы сейчас вскочить вслед за Ульрихом и вернуть его сюда, в тесную комнату, похожую на курилку, куда иной раз набивается столько людей, что дым от сигарет не даёт точно установить количество собравшихся там курильщиков. Замёрзшая душа, может, косность удержали Джеймса на месте. Как, впрочем, это обычно с ним и бывает.       - Ты бы поговорил с ним по душам? Вон, не видишь, как извёлся? - Кёрк сердоболен. И сейчас тоже.       Хет ничего не ответил. Помолчал. Впустил в сознание свежую мысль о попытке примирения. И захотел согласиться с Хэмметом: в его кудрявой голове, в отличие от головы Джея, возникают исключительно мудрые и актуальные идеи.       Возможно, Кёрк чуточку лучше понимает драммера. Они с ним на одной волне, у них один и тот же сдвиг по фазе. Они лежат в одной плоскости и потому прекрасно понимают настроение другого.       Как было бы здорово шагнуть за Рубикон и оказаться вместе с ними!       Но Рубикон - река опасная, неспокойная, шумная, перейти её может не каждый. Даже такой смелый и мужественный человек, как Джеймс Алан Хетфилд.        - Алло, Джеймс?! Ты меня слышишь?! - ночную тишину рвёт отчаянный голос Кёрка в трубке.       - Да, я слышу тебя! Что случилось? Поче...       - Ларса нет. - полушёпотом выдавливает из себя Кёрк.       - То есть как?..       - Его совсем нет. Ушёл! Ушёл от нас, как Клифф! Насовсем, понимаешь, Джеймс?! - голос как будто теряется на том конце провода и проваливается в бездну.       У Хета из-под ног земля тоже ускользает. И он падает, падает, падает в чёрную немую бездну.       - Что?! Ты врёшь!       - Нет, - шепчет Хэммет.       - Врёшь! Я не верю тебе! - Джеймс крепко сжимает зубы, чтобы не дай бог не дать волю чувствам, так что на левом виске выступает жилка.       - Да нет же! Скажи, я бы стал тебе врать, если дело касается Ларса?! - задыхается от негодования голос. - Его больше нет! Нет, Джеймс! Ты понимаешь?!       - Этого не может быть, Кёрк! Я не поверю, пока... Нет, никогда не поверю! Это же Ларс. Это же наш Ларс! Невозможно, Кёрк! Скажи, что ты шутишь! - от злости и неверия Хетфилд сходит с ума. По щекам катятся горячие слёзы. Не просто горячие, а обжигающие. Непривычные для него и поэтому обжигающие слёзы.       - Это ты виноват во всём! - срывается вдруг соло-гитарист. - Если бы ты остановил его после концерта, он был бы жив! Но ты не сделал этого, нет!! Тебе было трудно, да, Джеймс?! Ты не смог ради любимого друга переступить через себя, через своё жалкое "я"! Доволен теперь? Избавился от навязчивой проблемы? Он всегда желал тебе только добра и ничего, кроме добра, даже когда ты был резок по отношению к нему. Почему же ты, такой слепой, не видел этого?! Он никогда на тебя не злился, никогда не бросал, никогда не предавал. Он в жизни не сделал тебе плохого. Он не умел завидовать тебе, хотя, может, были поводы. Чёрт возьми, он всегда был готов отдать всю свою любовь и этот чёртовый стакан воды, про который он постоянно распинался! По твоей воле мы лишились всего этого, Джеймс. Доволен?! Ты добился чего хотел!       Это физически невозможно слушать.       Это больно.       Это раздирает душу.       Зверь в теле воет.       А телефон с громким, но отнюдь не дерзостным рыком Джеймса летит в стену.       Невозможно. Невыносимо.       Это выходит за грани человеческого понимания.       Ларс? Ты не мог так.       Это не ты. Ты обманул меня.       Почему? Почему ты ушёл? Ты хотел посмотреть, как я плачу? Да, я плачу. Ты этого хотел?       Почему? Почему же ты покинул нас?       ...в половине третьего ночи ...пожар ...в отдалённом районе Гентофте ...безрассудный смельчак ...погиб ...недостаточное количество воды ...неразвитая система подачи воды ...вода ...вода ...вода ...возможно, хватило бы одного стакана воды       Одного лишь стакана воды.       Ему не хватило лишь стакана воды, чтобы продолжить бессмысленную, полную разочарований и неприятных открытий жизнь. Уцепиться за Жизнь не получилось: под ногами Ларса оказалась такая пропасть, куда сейчас стремительно падал и Хет.       Стакана воды.       Одного.       Стакана.       Воды.       Не плачь теперь, Джеймс. Такие, как ты, не плачут. Да и Ларс, будь он сейчас здесь, расстроился бы из-за твоих слёз. Он, может, тоже расплакался бы.       Но что Ларс?       Ему можно.       Он не такой грубый, как ты. Он - лишь атом нашего огромного мира. Он - такой же, как мы: никогда не претендовал на звание носителя Истины. Он - один из нас. Он - человек, искавший стакан воды.       Искавший, но не нашедший?       Не плачь, Джеймс. Больно и непривычно видеть твои слёзы. И Ларсу тоже.       Отчего ты плачешь? Оттого, что его больше нет? Или оттого, что не сумел вовремя дать столько любви, сколько он просил? Наверное, сейчас это не так уж важно.       Просто принеси ему стакан воды: напои страждущего. И страждущий лучезарно улыбнётся, глупо хихикнув в сторону, посмотрит в твои небесно-голубые глаза и скажет три простых слова, которые он - мысленно и вслух - произносил с самой первой вашей встречи в знак благодарности за ту любовь, что ты всё-таки успел дать.       - Спасибо тебе, Джеймс!