Взятый на «слабо» дважды

Сегодня он был не в форме. Не выспался, да и вообще, сегодня имелась непонятная потеря предмета концентрации внимания на чем-либо. Причем, ее не было раньше. Даже при недосыпе. И все же, мудак, несмотря ни на что, согласился на спарринг. Даже удивился потом, как так его смогли взять на «слабо». Ну, нахуя, дебич? Боумен, стоящий сзади, подсекает ему ноги мощным ударом по внутренней стороне колен. Вудс слышит тошный до жути стук, с которым его череп соприкасается с гребаной твердой (неужели не могли выбрать другое место для спарринга?!) землей. В глазах моментально темнеет, в ушах блядски сильно звенит, голова и затылок истошно зудят, а он до скрипа стискивает зубы, дабы не издать ни звука. Боумен нависает над ним сверху, своим весом блокируя любые движения ногами. Фрэнк тянет руки, чтобы его оттолкнуть, но Джозеф—паскуда раритетная—хватает его за запястья, заламывая руки над его головой. И будто мало этого, Вудс получает удар в солнечное сплетение, что разом выбивает воздух из легких. —Все, я сдаюсь!—выпаливает полностью обездвиженный в конечностях мужчина, когда видит надвигающийся на его лицо кулак. Не хватало еще, в случае чего, со сломанным носом уйти, или что похуже. Боумен встает, а Вудс полной грудью вдыхает воздух после ушедшего ощущения тяжести. Боумен далеко не пушинка и не перышко. —Что-то с тобой не то сегодня.—Боумен протягивает ему руку и рывком поднимает его на ноги.—Обычно ты так легко не сдаешься. Да и вообще, пореще шевелишься. Сегодня, как улитка перевернутая. —Не выспался просто. Завтра буду как огурчик. —Я запомнил твои слова,—криво улыбается Джозеф, прищуривая глаза. Спасибо хотя бы, что не «оудамразьзавтратебенеотделатьсяотновыхсиняков». Но вслух Вудс—что удивительно—ничего не говорит, лишь закатывает глаза и разворачивается в сторону казарм. *** Сквозь дрему он слышит громкий, раскатистый храп. Но... еще чувствуется прикосновение к плечу. Сначала почти невесомое, ненавязчивое. Может, лист какой упал. А потом чья—то ладонь хватается за его бицепс и грубо трясет. —Фрэнк!—шепчет. —Алекс? Какого хера ты не спишь? Его вопрос Мэйсон игнорирует. —Есть сигареты? И огонь, желательно. Вудс приподнимается и шарит рукой под подушкой, кладет в протянутую ладонь начатую пачку и черную зажигалку. Слыша, как Мэйсон вдохнул воздуха поглубже, прежде чем задать наиглупейший вопрос (который он предугадал), Вудс шепчет: —Не спрашивай. —Выйдем? Подышать. —Подышать я и утром смогу. Я хочу спать, Мэйсон. Отвали.—он поворачивается к нему спиной, но его настойчиво теребят за плечо. —Ну, пожалуйста. Давай. Пять минут. Я засеку.—соврал. Но Фрэнк, все же, страдальчески выдыхает и поднимается с кровати. —Будешь должен. Это я тебе уж точно припомню. —Не сомневаюсь. *** Они сидят прямо на камнях возле длинной, узкой—шириной в один шаг—реки. Алекс держит в руках сигарету и выпускает струю дыма. —Видел, как вы с Боуменом тренировались.—придурок явно намекал на удар в солнечное сплетение, после которого Фрэнк растерял всю выносливость. Он слишком давно его знал, чтобы предугадать это. Фрэнк сжимает сигарету между пальцев слишком сильно, затягивается до ряби в глазах и выдыхает. —Ты только для этого разбудил меня посреди ночи? Все нормально. Завтра ему обязательно отомщу. Пауза. Долгая. Вудс уже молча обрадовался, что Мэйсон не стал выписать ртом очередной чек, что его задница не может обналичить. Конечно, зря. —Не верю. Стоит сказать правду. Не отъебется ведь. —Блять, ладно. Огромный синяк. Размером, примерно, с твою голову,—не упустил шанса его подстебать. —Очень смешно,—ворчит, но подхватывает шутку,—думаешь, кулак Боумена такого размера? Давай, порази меня, о Великий... Эээ...—пауза.—О Великий!—Вудс хмыкает, довольный тем, что больной—как он считал—мозг Мэйсона не смог придумать что-либо стоящее.—Может, просто ноешь, а на самом деле все не так плохо. Почти как сраное «слабо?» Два самых отвратных в его жизни слова. «Почти» и «слабо». «Почти» он ненавидит в случае оценки своих навыков, а сейчас он бы желал, чтобы все было ни »почти», ни «абсолютно», а «нисколько». Блять, да нахера он тебе сдался? Честно, Фрэнка уже предмет существования этого синяка смущал, так как он был похож, как ни было бы стыдно это признавать, на засос. Вслух он снова ничего не говорит. Лишь бросает сигарету на землю, возле обуви, а затем притаптывает берцем. Встает он синхронно с Мэйсоном. —Так бы и убил тебя. Вудс поднимает поднимает подол футболки до шеи, обнажая торс и так интересующий Мэйсона синяк. —Соответствует твоим ожиданиям, Мэйсон? Глаза Мэйсона округляются, а зрачки расширяются, блять, до такой степени, что он забыл цвет радужки. —Нихрена себе... Ты в санчасть ходил? Уверен, что ничего не сломано? Ебануться ж можно... Этих вопросов вполне стоило ожидать. Темно—фиолетовый центр ложится на светлую кожу, покрытую шрамами, окруженный белой каймой, а затем широких полукругов багровых, темных кровоподтеков. —Более чем. Я покрепче тростинки буду, не находишь? Алекс смотрит долго. Очень. Он на мгновение бросает многозначительный взгляд на Фрэнка, сгинается слегка в коленях, а затем его рука тянется к солнечному сплетению. Он аккуратно дотрагивается до центра подушечкой большого пальца, а затем нежно водит им же по краям. Мужик, ты че? Неужели кто-то пронес какую-никакую выпивку в казармы, а тот выхлебал все и глазом не моргнул? Мышцы живота напрягаются под контрастом прикосновений холодного ночного ветра и горячей ладони друга. Конечно, больше из-за второго варианта. —Мэйсон... Прекрати. Хватит. Едва ли не вырвалось «меня эта хрень пугает». Как бы это ни было странно, Мэйсон отстраняется, довольствуясь лишь возможностью смотреть. Вудс даже приоткрывает рот, когда наблюдает, как его зрачки блуждают по его торсу. Все, довел. Шоу закончено. Он опускает футболку, замечая,—разочарованный, что-ли,—взгляд выпрямляющегося Алекса. —Честно, больше не буду тебе показывать раны и ушибы. Иди к черту.