мы слишком люди:
мы слишком любим,
не видя света других планет.
душно. сжатый воздух вонзается в лёгкие тысячей едва уловимых ржавых игл. изгиб бровей искажает слепой взор, и Моришиге всматривается в найденное им новое тело с особым вниманием. снова. картина перед глазами — совершенство в ужасе представленного образа: выпотрошенный мертвец млел без единого намёка на жизнь. половицы рдели кровью, словно отцветшей рябиной: тёмно-красной, но ещё съедобной — для синиц или каких птиц покрупнее. Сакутаро облизнул иссохшие губы и потянулся к телефону. тело трупа покрывали колото-режущие ранения, а кишечник вывалился из брюшной полости заодно с левой почкой. на мгновения юноша подумал, что его ненаглядный натурщик рухнул с высоты — и не ошибся! упавшая доска едва не пробила ему череп. чудовищно-картинный пейзаж взволновал Моришиге, однако он сумел взять себя в руки и запечатлеть человеческое уродство на экране. щёлк-щёлк. коллекция пополнена. вдруг из темноты донёсся явный мужской голос: — и как тебе? нравится? в нём был перепутан таинственный соблазн: оглушающий, как лязг цепей, и утоляющий существо, как саван могилы. Сакутаро вздрагивает, убирая телефон во внутренний карман пиджака. — о, прости, при первой встрече ведь обычно знакомятся... но, думаю, мы и без того найдём общий язык. — кто вы? — притворно вежлив и приторно хорош, как разбавленный кубиком сахара чёрный кофе. всего понемногу. 'кто вы?' — вполне логичный и хороший вопрос. — и всё же ты предпочёл познакомиться. я — Кизами Юуя, второклассник старшей школы Бьякудан. — он улыбнулся с намёком на добродушие, и от этой улыбки вмиг повеяло холодом. — и мне, как любому творцу, приятно, что моей работой заинтересованы. как бы то ни было, Моришиге заметил лишь одно: новый знакомый и труп были одеты в одинаковую форму. — уму непостижимо... это сделали Вы, так ещё и со своим одноклассником? — наигранно удивлялся студент, то и дело отступая назад. — беспечно-жестоко умертвили его несколькими десятками колото-ножевых... — а ты внимательно изучил тело, дружок... искусный фигурант — Моришиге-доси. я прав? смак в речи, уважительное обращение... глаза Сакутаро блеснули, подобно стали на палящем солнце — завораживающе-остро́. — всё верно. и что же вам во мне? — какие превосходные манеры! но давай-ка перейдём на 'ты'. — Юуя схватил студента за рукав и наклонился, шепча в самое, мать его, ухо. — хватит актёрствовать. — я не понимаю, о чём речь... — серьёзно? — бархатно-низко хохотнул Кизами. — дак я объясню! послушай, мне хочется разнообразить твою житуху. капля веселья ещё никогда-а никому-у не вредила, требуется лишь твоё присутствие. ну как? по рукам? — вы не оставляете мне выбора... — вот и славно. — он улыбается, хватает руку юноши — и ту вмиг обдает сквозящий холод лезвия. — чувствуешь? я изъял этот нож прямиком из трупа. из тела моего одноклассника-самоубийцы, которого свели с ума безбашенные детишки. набирая побольше воздуха, Юуя продолжил: — видел бы ты как предсмертная судорога перекосило его самодовольное румяное личико... или ты видел? а? ты натыкался на этого рыжего ублюдка, пока проводил осмотр покойников? юноша громко сглотнул, что вызвало пульсацию вен на его беззащитной шее. — натыкался, — несмело принимая кинжал, прохрипел он. — незавидное зрелище. — о, зато какое! его смерть была мучительной, жаль, что короткой. позднее я заколол этой штукой добрую долю своих сокурсников и вечно орущую старшую сестру. а этот уродец... хочешь узнать, как умер он? Кизами завлекал в игру по-свойски: без права на выигрыш, но с явной попыткой на участие; и Сакутаро Моришиге просто не мог ему отказать. — да... да. — я рад. — всё тот же шёпот обжигал ухо и совсем немного — чувствительный висок. — это было неописуемо приятно. я пырнул его ножом в живот и столкнул оттуда, — Юуя поднял чужой подбородок по направлению второго этажа, — прямиком вниз. но этот выродок не сдавался. он сопротивлялся, растрачивая моё время, и я разбил его череп, словно банку со сладким джемом!.. вот так... без лишних прелюдий. Кизами оскалил белые зубы. — я был предельно искренен с тобой. настала твоя очередь вскрыть свои чувства, хотя я и так вижу их насквозь. ты же хочешь поиграть с его внутренностями? потрогать сердце, из которого ускользьнула последняя искра ничтожной жизни? от частого дыхания очки Моришиге запотели, а позднее — съехали с переносицы. мысли-пиявки наводняли больную голову. самый сладкий сон (и кошмар любого нормального человека) стал его персональной реальностью. сколько не скрывайся, а мир раскусит твои грязные слабости, и сейчас в лице мира выступал сам Юуя Кизами. — я не против... — какой же ты чудной! Сакутаро хмурится. затем разворачивается к телу и присаживается рядом — по-щенячьи восторженно. он смотрит, жадно заглядывает внутрь: из расселины туловища виднелись рёбра, прикрывающие жилы и мясистый слой дермы. потрясающе. окровавленными пальцами ученик сжимает рукоять кинжала и делает неглубокий надрез... а Юуя не может упустить такое зрелище. — обопрись на колени, я тоже хочу наблюдать. — чего ты там не видел, — бросает Моришиге, тут же прикусывая губу от такой внезапной дерзости — видимо, сам удивился. — э-э? — вопросительно смеётся Кизами, и в этом смехе прослеживаются нотки рычания. — уж извини, не каждый день я потрошу на пару чьи-то кишки! а у тебя это входит в ряд увлечений? — с недавних пор — да. — губы ученика вспорхнули, но он попытался скрыть эту эмоцию. — раз уж ты открыл мне секрет, то и я сделаю это, — реплику рассекла короткая пауза, — из уважения. мертвецы... успокаивают меня. как ни странно, но человек, подобно ликорису, раскрывается и начинает цвести лишь после смерти. лезвие вторгается в слепую кишку, и та вываливается из брюшной полости заодно с аппендиксом, пачкает брюки. — а как по мне, так в моменте! вопли образуют предсмертную симфонию, и тогда свершается модуляция. жертва молит о пощаде, сожалеет, наполняет душу звуками отчаяния!.. Юуя дышит рыча и прижимается дрожащей грудью к чужой худощавой спине. его рука, вспотевшая и настойчивая, сползает на запястье Сакутаро и тянет к аппендициту Кенсуки. — ...и умирает. — п-превращается в нечто прекрасное, словно соскабливающий излишки мяса с кости острющий нож... — тебе нравится всё усложнять? — он срезает воспалённый отросток рукой товарища, скалит зубы в сытой ухмылке —горячая. — нет, — с замиранием дыхания шепчет юноша, — п-придавать... — и начинает дышать через рот. — занимательности. Сакутаро чудной, и Кизами думает, что хочет проглотить его целиком. разжевать, выпить пот и обглодать бёдра — в общем, съесть, иронично-насмешливо не оставить и живого места. от таких мыслей Юуе хорошо. он с трудом подавляет внезапный порыв извращений, пачкая товарища новым прикосновением — за талию. Моришиге, увлечённый исследованием вспоротого брюха, не замечает ничего подозрительного. только в собственном животе становится невыносимо жарко, и даже без постороннего вмешательства внутренние органы скручиваются в узел, а сердце с грохотом ударяется о рёбра, ломает кости. ступор отбивает в черепной коробке похлеще давления, ядро самоконтроля трескается на куски. Саутаро опомнился лишь тогда, когда рука Юуи огладила бока, как бы невзначай остановившись на колене. он чувствовал дыхание уже не в затылок — в щёку — и, скосив глаза, встретился с нечеловеческим взглядом почти вплотную. — чего застыл? будто призрака увидел, — поправляя очки товарища, мурлыкнул лукавый бес. — или ты внезапно ослеп? лишь сейчас Сакутаро заметил, насколько непристойно он на деле выглядел: чуть разведенные колени, напоенный исступлением взгляд... боже. — это... необходимо прекратить... если кто-то зайдёт... — прервался он, — никогда моё эстетическое наслаждение не заходило так... далеко... — правда что ли? — Кизами говорит низко, с особым придыханием и накрывает огромной ладонью чужой возбуждённый пах. — насто-олько далеко? — господи! н-нет, — как можно спокойнее, тише, всё ещё зажимая кровавый нож меж пальцами. — ты н-не... не... — аха-ха, я ведь даже ничего и не сделал. — лжёт, нагло лжёт и не краснеет. — лишь только рассказал о деталях убийств в неких подробностях... неужели тебя это так заводит? или больше нравится копаться в чужих кишках? — пальцы сжимают эрекцию, словно на пробу, на что Сакутаро горячо выдыхает сквозь зубы. — смотри, ты превратил груду фарша в нечто невероятное... слова Юуи ощущаются, как патока, выжигающая слизистую носоглотки и уши: — хочешь быть похожим на него? я вырву твои зубы, заставляя глотать одни раздробленные кости. расковыряю ногтями эти, — пальцы взбираются выше, оттягивая чужую нижнюю губу, — дёсна. хочешь? и Моришиге уже не может сдерживать улыбки за челюстями — никак, не получается! в его ладони — преимущество, чёртов нож, но почему-то и им не выходит воспользоваться! конечности словно окаменели — застыли, успев наспех вспороть поджелудочную железу Кенсуки. всё внутри сжимается в один комок возбуждения. — н-нет, — он мотает головой, щекоча своей мягкой волоснёй скулу Кизами. — а мне кажется, ты только этого и ждёшь! лыба во все тридцать два зуба — дразнишься, что ли? — нет-нет, не подумай... это... — обстановка накаляется хлеще, чем в самых пикантных сериалах времён двухтысячных, — простая физиология... Юуя хохочет — обжигающе и снова глубоко в ухо. — самому-то не смешно?! я-то могу рассказать шутку: для некрофила любовь до гроба не больше, чем флирт. — ты... больной... — вот как? Сакутаро прикусывает язык и понимает: ох как зря сейчас он это ляпнул. — мы слеплены из одного теста, дружок, зазубри это как мантру перед сном. — слова юноши теряли смысловую составляющую, заполняя Моришиге тёплым мёдом — целиком. безо всяких усилий на его ремне звякнула пряжка, и попытки сбежать безнадёжно рухнули в грязь. — тише-тише, не отвлекайся. гляди вниз. а иного выбора и не было. сзади — всепоголощающее тепло, спереди — ничего интересного, а внизу... изуродованное тело (точнее то, что от него осталось) и набухший от воздержания собственный член. сколько ж он просидел в столь непристойном виде? позорище, не меньше. давление на черепную коробку — невыносимо, однако стыд затмевает любые другие, в том числе и телесные ощущения. а Кизами играет на контрастах, словно на ксилофоне палочками из-под роллов. он щипается, цепляя нежную кожу, царапает бока. Моришиге не выдерживает: хватается ладонями за петли кишечника, скользит, и к засохшим пятнам крови прибавляются свежие новые. в ноздри ударяет запах гнили и собственного предэякулята — н-да, биология здесь проходила на максимум. возбуждённый на грани с болью член непроизвольно дёрнулся, когда Юуя как бы невзначай подцепил его крайнюю плоть ногтем. Сакутаро смотрел чётко вперёд, дыша, словно загнанная вусмерть псина на полигоне. происходящее кажется полностью правильным и закономерным. происходящее (они клянутся) не вызывает никаких лишних вопросов. в неконтролируемом порыве Моришиге вспарывает кишку мертвеца где-то в районе слоя жилистой мышцы. из надреза вытекает бесцветная жижа — и юноша закусывает губу в приступе немого восхищения, поджимает пальцы на ногах. Кизами совершенно не помогает, но, кажется, шепчет очередную мерзость куда-то в затылок и сжимает шею юноши, словно шиповник. Сакутаро запрокидывает голову навстречу, и его губы вздрагивают в несмелой улыбке: — сильнее... — как скажешь. и от новой хватки у кисараговца скручивает пищевод. одичавшее сердце трепещет, щёки краснеют, с уголка рта тянется слюна. руку с кинжалом стягивает конвульсия — и Моришиге судорожно трясёт. глаза наливаются слезами, и он закашливается, когда Кизами пережимает трахею у самого основания. возбуждение настигает апогея, и Сакутаро стонет: неприлично-несдержанно и во все лёгкие. он содрогается, кончая на свежие внутренности — конвульсивно и без стимуляции руками. пальцы тонут в брюшной жидкости и собственной сперме, а сознание — в чужом бархатном голосе. Кизами — котёл без дна, где Моришиге сгорает, как груды праха.не люби меня, нет, не люби меня,
будь со мною грубее, активнее.
не проси у меня ты прощения,
соверши надо мной извращение.