۞۞۞
Маленький мальчик каждый раз, слыша эту легенду, с замиранием сердца слушает, слушает то, что давно знает наизусть и сам без малейшей неточности может повторить. Но всё равно хотя бы раз в пару-тройку вечеров просит: — Мама, матушка, расскажи мне ту легенду, ну расскажи, расскажи! И женщина, с улыбкой садясь на край ко кроватки, мягко треплет его волосы и, улыбаясь, говорит: — А-Чжань, в мире так много мифов и легенд, почему же ты выбрал именно эту? Почему не сказку о беглом императоре, отравленном самым страшным ядом и спасённом его любимой девушкой? Почему не историю о низвергнутом боге, самым преданным верующим которого оказался ужаснейший Князь Демонов? Почему же тебе больше всего нравится самая мрачная легенда из всех, что я тебе рассказывала? Мальчишка не знает, что ей ответить. Не знает, как объяснить трепет и боль за грудиной, которые появляются всякий раз, как он слышит эту историю. Не знает и сам, чем же именно она его так цепляет, почему он повторяет её сам про себя ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, порой доходя до того, что кажется, будто легенда эта отпечаталось где-то там, в глубине, в темноте его головы, на обратной стороне черепа, отпечаталась, чтобы навеки стать единым с ним целым. За эту легенду проходящие мимо детской дядюшка и отец регулярно глядят на матушку недовольными и осуждающими глазами, а после сквозь пелену сна А-Чжань слышит их тихий разговор за стенкой. Дядя что-то беспрерывно говорит, ругая невестку за сказки, что она рассказывает своему сыну, отец непрестанно тяжело вздыхает и поддакивает брату, заставляя жену понемногу выходить из себя от гнева. Но сегодня до этого еще далеко, отец и дядя ещё не ходят по коридорам, они внизу, в гостиной, смотрят какие-то, как ни странно, умные передачи по телевизору и тихонько, вполголоса их обсуждают. Старший брат Хуань-гэ сидит в своей комнате и наверняка читает очередную жутко скучную книгу, отсчитывая определённое количество страниц до той, после которой можно будет заслуженно отдохнуть и взять какой-нибудь роман в стори тысяч раз интереснее, а в детской маленького А-Чжаня женщина, вздохнув, начинает вновь: — Когда-то, много сотен лет назад…۞۞۞
Многие годы спустя мальчик вырос. И вот он уже не маленький А-Чжань, упоённо слушающий мамины рассказы, а взрослый мужчина, серьёзный человек, в глубине души мечтающий найти своё счастье, свою родную душу, свою любовь… И никогда ни на миг не забывавший той жутковатой легенды, с которой за руку прошагало его детство. Детство ушло пыльными истоптанными дорогами дальше, туда, откуда не возвращаются, а легенда… Легенда, словно верная спутница, подруга, что никогда не предаст, осталась с ним, отпечаталась на изнанке его сердца, застряла в подрёберье и никуда не уходила, сколько бы лет ни прошло. Взрослым намного легче узнать то, что их интересует. Их не сдерживает глупое «узнаешь, когда подрастёшь», их не могут шлёпнуть по рукам, стоит только потянуться к какой-то «не такой» книжке на полке. Впрочем, сейчас и у детей таких проблем особо не возникает, но в детстве Лань Ванцзи, особенно с таким дядюшкой, как у него, он много встречался с подобным. И теперь, в свой первый за всё время работы отпуск, когда его никак не может сдержать отцово «эта поездка абсолютно бессмысленна, там даже смотреть не на что», он быстро собирает рюкзак с необходимыми вещами, садится в поезд и уезжает. А куда? Он, честно говоря, и сам не догадывается, куда мчит его мерно стучащий колёсами по рельсам состав, но надеется, что куда-то туда, в мечты, в долгожданную сказку, где легенды и мифы — неотъемлемая часть реальности, где есть чудеса и волшебство и где ждёт его один несчастный, убитый собственным одиночеством Император. К конечной станции поезд подъезжает с одним-единственным пассажиром, и Лань Ванцзи даже немного — совсем-совсем чуть-чуть — стыдно за то, что всему персоналу пришлось тащиться в такую даль ради него одного. Быть может, не реши он сюда поехать, они бы развернулись на много ли и станций раньше — ведь зачем ехать в самую глушь, где не купишь билет и на поезд не сядешь, если пассажиров, которым туда надо, нет? Но мысль эта вряд ли близка к правде, ведь они обязаны проехать весь маршрут, чтобы если вдруг кто всё же… Лань Ванцзи обрывает эту странную и глупую мысль и твёрдым уверенным шагом идёт по дороге в сторону, куда его послал ближайший указатель с потрёпанной старой надписью «Илин». Там, как он знает, давно уж никто не живёт, но из-за поганой истории место власти не стремятся облагородить этот последний неизученный уголок дикого и древнего Китая. Лес, куда он попадает, пройдя пустынными улочками старого полёгшего руинами города, встречает его частоколом больных и мёртвых серых стволов, скрюченных, будто в смертельной агонии. Всё здесь мучается в этой агонии уже многие сотни лет, ожидая, когда де найдётся тот, кто поверит в старую жуткую легенду, кто найдёт это проклятое место и отыщет в себе силы самолично сюда заявиться. Пробираясь сквозь лабиринт мёртвого леса, Лань Ванцзи не может не заметить, что деревья будто бы сами собой расступаются пред ним, приглашая его внутрь, вглубь, выстраиваются вдоль давно заросшей тропки надёжными стенами, не дающими ему заблудиться, чтобы он точно сумел добраться до начавшего рушиться зловещего дворца. А ведь разрушение замка означает неизбежный конец ещё не успевшей кончиться по своим правилам, не дописанной до конца сказки. Мрачная громада высится перед ним непреодолимой стеной высотою до самых небес, преградой, будто в паутину укутанной вьющимся плющом. Заросли его плотные, стены сквозь них почти не видно, но цепкий взгляд через какое-то время всё же замечает спрятанные под засохшими побегами ворота. Лань Ванцзи отводит рукой ломкие, похожие по хрупкости на старый пергамент, готовый пеплом рассыпаться в руках, лозы и без малейших сомнений входит в чёрный проход. Тут же вдоль сырых стен загораются факелы, пылающие странным зеленоватым огнём и удерживаемые будто бы торчащими из стен каменными руками. А может быть, вовсе не каменными?.. Лань Ванцзи уверенно идёт дальше по лабиринту окутанных жутковатым зелёным полумраком коридоров, какой-то частью сердца зная, куда ему нужно идти, и потому не заблуждаясь. Кажется, будто запутанные проходы ни конца не имеют, ни края, но вот он наконец выходит в просторную залу. Четыре замысловато сложенные из человеческих черепов, в пустых глазницах которых горят призрачные огни, колонны поддерживают высокие, будто само небо, своды. В противоположном конце залы на громадном резном троне полулежит человеческая фигура — по всей видимости, тот, кому когда-то вся эта мрачная роскошь принадлежала. Ноги его перекинуты через правый подлокотник, а спиной он опирается на левый. В вытянутой и безвольно опущенной к полу руке какой-то предмет. Подойдя ближе, Лань Ванцзи понимает, что это кувшин из-под вина. Весь облик здешнего хозяина сводит чем-то горьким и больным, бесконечно усталым, из-под полуистлевших одежд выглядывают не стройные, а попросту тощие ноги. Глаза тёмного властелина скрыты за длинными спутанными волосами, и Лань Ванцзи, чувствуя, будто действительно вправе это сделать, осторожно откидывает жёсткие пряди прочь, тут же громко выдыхая от удивления. Никогда ему не приходилось видеть людей, которые сумели бы переплюнуть в свое время всеми проклятого и ненавидимого тёмного заклинателя в красоте. Очень худое и болезненное, почти мёртвенно-бледное лицо, тем не менее, очаровывает собой: высокий лоб, прямой нос, мягкий изгиб губ, выпирающие скулы и настолько острая линия челюсти, что о неё, кажется, можно порезаться, едва прикоснувшись. Под нижней губой Лань Ванцзи замечает маленькую родинку, и то, насколько сильно его тянет дотронуться до неё, не кажется чем-то нормальным. Впервые жизни не имея сил противостоять собственным желаниям, он поднимает руку и осторожно нажимает указательным пальцем на родинку, ведёт ладонью по впалой щеке, переходит на шею, высчитывая позвонки… Далеко за пределами горизонта последний раз мигает и гаснет, исчезая с небосвода, тысячи лет холодно сияющая в своём одиночестве звезда. Лань Сичэнь вздыхает и ставит чашку с чаем на стоящий рядом с мягким креслом столик, вытягивает длинные ноги, упираясь ими в витую ограду балкона. В противоположном краю вселенной, взорвавшись, загораются две новые яркие звезды, находящиеся настолько близко друг к другу, что ни один учёный-астроном не сумел бы объяснить, почему они до сих пор не столкнулись, уничтожая друг друга. — Надеюсь, ты счастлив, брат, — грустно улыбается Лань Сичэнь, находя взглядом эти две только родившиеся звёздочки. — Надеюсь, ты с тем, по кому тысячу лет тосковал. Желаю вам счастья. В тот же миг тёмный властелин просыпается от тысячелетнего сна, и на незваного гостя в растерянности и страхе смотрят большие нереально чёрные, будто воды бездонного проклятого пруда, глаза. Пухловатые губы с трудом разлепляются, жадно впуская воздух, он шумно дышит и смотрит на Лань Ванцзи, будто увидел призрака. А, быть может, так и есть?.. — Лань Чжань?.. — хрипло и едва слышно шепчет он, поднимает немощную тонкую, почти как у скелета, руку и тут же бессильно роняет её вновь. — Лань Чжань… Это имя, единственное имя, которое он всё ещё помнил сквозь мрак безумия, слетает с губ, похожее на старого и давно знакомого друга, такого родного, что кажется, будто уже въелся под кожу. Лань Ванцзи никогда в нынешней своей жизни не слышал этого имени, с современном мире уже отказались от молочных и вежливых имён, теперь у каждого человека имя лишь одно, но это за душу берущее глубиной своих чувств «Лань Чжань» явно ему знакомо. Непонятно, откуда, но Лань Ванцзи знает, что это — его первое имя в той, далёкой и давно окончившейся, тысячу лет назад отзвучавшей и отболевшей жизни, последний отголосок которой лежит сейчас перед ним, ни живой, ни мёртвый, и с трудом даже говорит. — Лань Чжань… — продолжает бормотать на грани слышимости тёмный заклинатель, он твердит это раз за разом, будто других звуков в мире нет, и смотрит своими нереально чёрными глазами прямо в душу, туда, где что-то маленькое и слабое, до сего момента дремавшее, поднимает голову и вдруг начинает расти, набирать силу. — Вэй Ин… — поддаваясь этому душевному чему-то, роняет Лань Ванцзи давно забытое, да вдруг вновь всплывшее в памяти любимое имя, и клонится ниже, ниже, до тех пор, пока не касается губами чужих мертвецки стылых губ. В тот же миг меняется история, рушится чужим злословьем порождённое злое проклятье, исчезают необъятные высоты потолков, рассыпается пеплом мрачная громада старого-старого дворца, а потухшие и утонувшие в отчаянии и боли глаза загораются юношеским задором и счастьем новой встречи. Вокруг расцветает безоблачная лунная ночь, переливающаяся серебром красок. Журчат вдали вековые мудрые водопады, горные деревья шелестят привыкшей к стылым ветрам листвой, а на крыше учебного павильона стоят двое облачённых в белое юношей. Поверх скрещённых в несерьёзном поединке мечей встречаются глаза-грозы и отражающие яркое пламя янтарные очи, встречаются, чтобы больше никогда и никого вокруг не замечать, растворяясь всецело лишь друг в друге. — Второй молодой господин Лань! — заливисто хохочет первый ученик клана Юньмэн Цзян и улыбается до самых ушей, так, что не улыбнуться в ответ невозможно. — Лань Чжань! Лань-гэгэ! Покажи мне свой дом! — Хорошо, — приподнимает уголок губ второй Нефрит и прячет не успевший познать горя и живой человеческой крови Бичэнь в ножны. — Пойдём, Вэй Ин, — и взмахивает рукой, уводя за собой на полуночную прогулку, запрещённую правилами. Но какое ему теперь дело до правил, когда однажды по их вине он потерял свою родную душу? Теперь Лань Ванцзи знает, что должен делать, чтобы не лишиться своего единственного счастья. Теперь он ни за что не даст ему усомниться в своей верности и преданности, будет всегда лишь рядом с ним, не уйдёт, не бросит, не покинет. Никогда больше, ни за что.