Париж, 1919

***

В тот вечер мы ужинали в «Анджелине», маленьком уютном кафе, расположенном недалеко от Альберт-Холла. Нашим намерением было просто насладиться трапезой, а затем посетить концерт Хейфеца, который после своего большого успеха в Америке снова гастролировал по Англии и Европе. Однако, несмотря на всё то, что мы предвкушали это событие, в итоге мы так и не добрались до зала на концерт. Мы устроились за нашим обычным столиком, который был установлен отдельно в небольшом углублении, что давало нам больше уединения. На самом деле там были многие другие посетители, которых можно было увидеть; «Анджелина» была модным местом для шикарной компании. С другой стороны, мы были там, потому что еда нам подходила, а хозяин любил Холмса, который однажды решил для него какую-то деликатную проблему. Как следствие, наш столик всегда был свободен и удовлетворялись любые особые пожелания. Нашим первым блюдом в этот вечер был довольно вкусный суп из лука-порея, которым я наслаждался, когда Холмс заговорил. Его слова были обманчиво небрежными, но я знал этого человека достаточно долго (с той знаменательной встречи в лаборатории Бартсе в 1909 году), чтобы моё внимание было мгновенно привлечено. − Уильям Хейз − я уверен, вы помните его по той маленькой истории с рубином «голубиная кровь» − навсегда покинул Лондон. Я, конечно, помнил об этом деле, хотя он всё ещё томился в моих записях ненаписанным. В этой истории были определённые аспекты, которые нельзя было изложить на бумаге для ознакомления широкой публики. Несмотря на то, что слова Холмса привлекли моё внимание, я не отвечал, пока не доел последнюю ложку супа. − Вот это сюрприз, − сказал я затем, опуская ложку в свою пустую тарелку, чтобы показать, что я готов к жареному цыплёнку. − Я думал, он был вполне доволен своим положением в музее. Холмс промычал что-то в ответ и действительно доел свой суп. Затем он откинулся на спинку стула и оглядел столовую. Без сомнения, он делает выводы, которыми на самом деле не стоило делиться со мной, но этот человек ничего не может с собой поделать. Через мгновение он снова обратил своё внимание на меня, но прежде чем он успел заговорить, вернулся официант, с моей курицей и лососем Холмса. Он также освежил наше вино, прежде чем оставить нас одних. Я радостно оглядел свою тарелку. Курица была идеально хрустящей, картофель − маслянистым, маленький пучок спаржи аккуратно уложен рядом. Теперь Холмс усмехнулся. − Всегда приятно наблюдать за вашим неподдельным восторгом от хорошо приготовленной еды, мой дорогой. Я приподнял бровь, глядя на него, и тихо заговорил: − Я человек со здоровыми аппетитами. Холмс аккуратно нарезал лосося и не смотрел на меня. − Вы нераскаявшийся негодяй, доктор Уотсон, − стихо сказал он. Мы оба спрятали улыбки и несколько мгновений ели молча. Затем Холмс заговорил снова. − Хейз был очень обеспокоен нынешней атмосферой в Лондоне. Он и его друг решили, что Париж − более благоприятное место для проживания. Я прожевал картошку, и масло с солью приятно смешались у меня на языке. − Неужели всё действительно так ужасно? Тем более что я не могу себе представить, чтобы Уильям Хейз вёл особенно бурную жизнь. − На самом деле нет, не больше, чем мы сами. − Холмс отхлебнул немного вина, а затем промокнул губы салфеткой. − На самом деле, Майкрофт делал смехотворно тонкие намёки на то, что мы не должны закрывать глаза на возникающую политическую обстановку. − Лосось, должно быть, был особенно хорошо приготовлен, потому что Холмс вернулся к нему. Я нахмурился, глядя на безупречную спаржу. Несмотря на годы, в течение которых я был знаком с Майкрофтом Холмсом, меня всё ещё немного выбивало из колеи то, что британское правительство в лице этого сурового существа знало о наших личных отношениях. − Он знает, насколько мы осторожны. − Как ни странно, я почувствовал вспышку гнева. − Чёрт возьми, я выдумал целый брак в «Стрэнде», чтобы обеспечить прикрытие. Холмс протянул руку под стол и, скрытый белой скатертью, положил её мне на колено. − Мой брат ценит то, что мы являемся образцами вежливости, Джон. То, что он назвал меня по имени, дало мне понять, что он беспокоится о моём настроении. Я похлопал его по руке, чтобы заверить, что со мной всё в порядке. Это была всего лишь маленькая ложь. Он убрал руку. Мы оба покончили с едой и выбрали кофе и, поскольку хозяин настаивал, немного торта. Как обычно, Холмс поддразнивал меня по поводу моей любви к сладкому. К несчастью, в этот раз наш разговор, казалось, привнёс в выпечку привкус горечи. Холмс, по большей части, просто крошил свой торт вилкой. − Майкрофт указывает, имея на то веские основания, что в нынешних условиях даже наше публично безупречное существование может не защитить нас. У меня есть враги, и несколько слухов дошли до нужных ушей... − Он пожал плечами с гораздо меньшей беспечностью, чем, без сомнения, намеревался. − Даже не все в Скотленд-Ярде бросились бы на мою защиту. Я слишком яростно отодвинул свою кофейную чашку. − Так каков же его совет? Что мы поселимся в разных домах и начнём ухаживать за добровольными вдовами? Несмотря на серьёзность разговора, лёгкая улыбка тронула губы Холмса. − Мой брат слишком благоразумен, чтобы даже допускать подобные мысли. И, на самом деле, он вообще не делал никаких предложений, а просто предупреждал меня. Какого дьявола вообще нужны предупреждения? Внезапно я почувствовал смертельную усталость. − Вы простите меня, дорогой, если я сейчас не в настроении для концерта? Вы, конечно, должен пойти, но... Но Холмс покачал головой. − Я думаю, мы оба предпочли бы остаться в наших комнатах этим вечером. Мне пришло в голову задаться вопросом, смогу ли я когда-нибудь снова чувствовать себя в безопасности даже в этих любимых стенах. Через несколько минут наш счёт был оплачен, и мы попрощались с владельцем. Наконец, когда мы оказалсиь на улице, нас обоих переполняли неопределённые эмоции. − Приятный вечер, − сказал Холмс через мгновение. − Не прогуляться ли нам немного? Это меня устроило, и мы отправились в направлении Бейкер-стрит. Несправедливость ситуации глубоко ранила меня. После войны, в течение тех трёх лет, в течение которых мы были разлучены, когда я работал в одном полевом госпитале за другим, а Холмс выполнял опасную шпионскую работу в тылу врага, разве теперь мы не имели права на немного мира? Немного счастья? Наша любовь больше никому не причинила вреда. Мы беспрекословно служили королю и стране, и это время будет преследовать меня вечно. Дни, наполненные кровью и смертью, а ночи − страхом и беспокойством за Холмса. И теперь та же самая страна была готова осудить и уничтожить нас. − Это нечестно, − пробормотал я, зная, что говорю как драчливый школьник, и нисколько не заботясь об этом. − Что есть, то есть, − ответил Холмс. Мы выбрали маршрут с небольшим движением, и когда наступила ночь, наши руки встретились и сжались. − Мы могли бы последовать примеру Хейза и его друга, − сказал Холмс через некоторое время. − Париж − приятный город, даже если и не Лондон. − Вы предлагаете нам переехать во Францию? − Это казалось нелепой идеей. Лондон и Шерлок Холмс были неразрывно связаны, будто душа города обитала внутри этого человека. Его радость по возвращении в Лондон, на Бейкер-стрит, после долгих лет войны была безграничной. Как он мог даже помыслить о том, чтобы удалиться навсегда? − Что бы мы там делали? Холмс пожал плечами. − Преступность существует повсюду, и у меня действительно есть кое-какие контакты во французской полиции. Вы могли бы писать свои рассказы как там, так и здесь. Я даже не потрудился упомянуть о своей медицинской практике, которая к тому времени свелась лишь к эпизодической работе местоблюстителя. Мы пошли дальше. − В Париже есть музеи и концерты. Кафе и кондитерские для ваших кондитерских нужд, − поддразнил он. Я знал, что юмор был направлен на то, чтобы успокоить меня; это едва ли сработало, но мягкое усилие было оценено по достоинству. Подъехал пустой экипаж, и он махнул ему рукой, очевидно, решив, что нам пора возвращаться домой. Оказавшись там, мы заверили нашу дорогую миссис Хадсон, что нам больше ничего от неё не нужно на ночь, а затем заперлись в своих комнатах. Было ещё очень рано, но я поднялся в комнату наверху, где предусмотрительно хранился мой гардероб, и переоделся из вечернего костюма в пижаму и халат. Когда я вернулся в гостиную, то увидел, что Холмс сделал то же самое. Хотя ночь была не особенно холодной, он развёл огонь, скорее для утешения, чем для тепла, и налил каждому из нас виски вместо обычного портвейна. Пламя на какое-то время заворожило меня, так как «Лафройг» слишком легко соскользнул вниз. − Я полагаю, мы могли бы переехать в Париж, − пробормотал я через несколько минут. − Очевидно, это возможно, и теоретически мы могли бы быть счастливы. − Пока мы вместе, всё возможно. − Эти слова были верхом романтики для Шерлока Холмса. − Включая счастье. − Он встал и подошёл к окну, глядя на Лондон. Больше разговоров не было, огонь медленно угасал, и, наконец, я осушил свой бокал и встал. − Идите в постель, Шерлок. − Я не стал дожидаться, последует ли он за мной, что он, конечно же, и сделал. Всего через несколько минут мы уже лежали, прижавшись друг к другу, и смотрели на звеёды через окно; редко можно было увидеть их так много из-за тумана, который так часто окутывал город. И, по логике вещей, тот факт, что мы могли видеть звёзды именно в эту ночь, не был разумной причиной для принятия важного решения. Но я был бывшим солдатом, который убил отравителя, чтобы спасти Шерлока Холмса, после того как познакомился с ним всего один день. А также быть человеком, который почти так же быстро влюбился в детектива. − Я не хочу переезжать в Париж, − сказал я, запуская пальцы в мягкие локоны. − Несмотря на опасность, с которой мы можем столкнуться, оставаясь здесь? − в постели его голос всегда был мягче. − Уходил ли я когда-нибудь от опасности? Холмс усмехнулся. − Спрашивает герой, достаточно храбрый, чтобы оказаться в постели с известным сумасшедшим. Мы оба снова посмотрели на небо. − Я полагаю, мы увидели бы те же звёзды в Париже, − пробормотал я между поцелуями в виде бабочек на самой восхитительной шее в Лондоне или Париже. − Нет, эти звёзды принадлежат только этому городу, − сказал Холмс, прежде чем повернуться, накрыть меня своим обнажённым телом и вжать в матрас. − Это поэзия или просто незнание вселенной? − спросил я. − Дерзкий парень, − сказал он, прикусив мочку моего уха. И вот мы занялись любовью под пристальными взглядами этих лондонских звёзд, и это было почти таким же актом неповиновения, как и выражением страсти и преданности. Это было твёрдое заявление о том, что Холмса и Уотсона никто не выгонит из их дома. Лондон был таким домом и всегда им будет. Шерлок Холмс был его хранителем, и воздух города становился приятнее от его присутствия. Из этого, конечно, следовало, что я буду на его стороне, несмотря ни на что, что судьба (или британское правительство) решит бросить нам. Звёзды были вечными в небе над городом, древними и молчаливыми хранителями. В тот момент мне показалось, что точно так же Холмс и Уотсон каким-то образом всегда будут здесь, на Бейкер-стрит, 221Б, разгадывать тайны Лондона. Будь то поэзия мыслей или заблуждение, это дало мне ощущение покоя. На ум пришла цитата, которую я где-то видел. Что касается меня, то я ничего не знаю с уверенностью, но вид звёзд заставляет меня мечтать. Кто это сказал? Мой разум был слишком затуманен сном, чтобы что-либо помнить, и всё, что имело значение, так это тот факт, что мы с Холмсом лежали, прижавшись друг к другу, покрытые потом и липкие от остатков наших занятий любовью, медленно дыша в унисон, как один, соскальзывая в объятия Морфея. Мы спали, и мне снился сон.