Как же ты заебала со своей праативщиной

При открытии двери в квартиру, дымом воняет пиздец. Тогда Зеле хватает хозяйкин фикус в злоебучем фарфоровом горшке и с размаху кидает его вниз. Разбивается не громче, чем окно соседского балкона и чем визжит соседка снизу, мол, пиздец, фашисты. – Больше думай курить в доме, сука! – кричит вслед Зеле и уточняет, – Поняла? Понятно, блять? – снизу кашляют и почти в истерике кричат. – Ты нормальная!? Это вообще нормально!? – А нормально прокуривать мне квартиру, пизда ты тупая? Нормально лёгкие мне портить, а? – конфликт исчерпан, больше никто вообще в доме курить не будет. *** Не очень понятно, зато очень качает – для Брони, но какую же хуйню слушает Броня, это просто невыносимо – думает Зеле. Она идёт к ней вниз, хочет постучать дверь, но она открывается с первого стука – она вообще не закрыта. Зеле перешагивает порог, и дома у Брони просто странно. Во-первых, очень грязно. Во-вторых, там куча эзотерического бреда. И исписанной бумаги. И конечно же играет какое-то говно. Зеле уже просто становится ее жалко. – Эй. Броня. Послушай. Просто послушай. Это пиздец, – на что Броня ухмыляется, отрываясь от очередной полуисписанной во всех направлениях бумажки, и говорит, что это постмодерн, и только в постмодерне делается постмодерн. Зеле не понимает ровным счётом нихуя, просто убавляет самостоятельно музыку с ее проигрывателя, идёт к ней на кухню и заваривает им двоим по чашке чая. Из одной отпивает и даёт ее в руки Броне, мол, подержи. Вторую выплескивает на Броню, стоящую в каком-то балахоне миллиониксэлевого размера, кстати с ужасом замечая за закрытой дверью балкона землю и осколки того самого фарфорового горшка. – А это блять? Постмодерн или пиздец? – Броня сперва вздрагивает, потом расплывается в теплой улыбке. Будто говоря, что Зеле в полушаге от того, чтобы все понять. – Не отвечай, – Зеле снимает с себя толстовку и стягивает с Брони одним движением через верх мокрую тряпку, ей же промакивает ее живот, про себя отмечая, что Броне настолько насрать на все вокруг, что она даже не носит белье, и небрежно продевает голову Брони через горловину толстовки, мол, донаденешь сама. – Сейчас я вернусь с ведром, а тряпка у нас уже есть. Когда Зеле наконец домывает пол, скидав всякую магическую хуйню в пустой ящик тумбы, который нашелся, когда она отодвинула наконец тумбу, а не, как казалось, столик, от батареи и развернула, а бумажки на-столик-сверху-в столик-и-тэ-дэ-уж-слишком-их-много-и-слишком-уж-они-нужны-Броне, она поворачивается на Броню, которая до сих пор держит остывший чай Зеле. Берет кружку и отхлебывает, сперва собираясь поставить кружку на ту же тумбу, потом почти одергивая оттуда с отвращением руку и споласкивая ее в итоге (снова засрать свежеубранную хату Броня сможет и без ее участия), возвращается к Броне, смотрит на нее и говорит: – Поэтому живопись я люблю больше, – и уходит. *** Спустя N дней Зеле приходит смска: «ТЕПЕРЬ Я РИСУЮ». Она сразу чует неладное и, подышав на дорожку, бегом спускается на этаж ниже. За вечно незапертой дверью Броня стоит голая. Зеле восклицает что-то матерно-возмущенное, но жестом ее затыкают, и каким-то образом по итогу псевдо-диалога удается понять, что ей нужно раздеться. Снимая трусы, Зеле думает о том, что если квартира сгорит из-за миллиона ебучих свечек, то пусть она хотя бы успеет схватить на улицу какую-нибудь футболку. Зеле косится на прикрытую дверь и делает шаг вперёд. И тогда Броня аккуратно прикладывает к челюсти Зеле ручку кисточки. Приближается близко-близко, настолько, что Зеле слышит ее дыхание так четко, что будто чувствует его на всем своем теле. Броня ведёт кисточкой по подбородку и шее, обводит ключицы, как бы это ни было заезженно, обводит плечи, подрисовывая уходящие с них на руки лёгкие, набросочные крылья, обратно разворачивает кисть ручкой и продолжает вести ей вниз. Она ведёт до груди и аккуратно рисует на ореолах глаза (окей. Окей), с сосками, торчащими вместо зрачков, а Зеле только внимательно следит и почти не дышит. Броне наверное даже льстит все то внимание, которое Зеле ей уделяет. Она легонько улыбается и мягко поднимает руку Зеле вверх и так же аккуратно опускает, потом снова поднимает, и так же поднимает вторую. Наученная опытом общения, Зеле начинает послушно махать нарисованными крыльями, и Броня снова ведёт ручкой по ее животу, обводя, но не прорисовывая наверное все органы, а потом спускается до лобка, который Зеле так тщательно брила накануне, как предчувствуя, и останавливается. – Смотри внимательно, Зеле, – вкрадчиво говорит Броня. – я долго думала: это – модерн в живописи, – она еле сдерживает улыбку и секунд за десять рисует на лобке Зеле подробный анатомичный хуй. – А это – постмодерн, – говорит она и начинает судорожно его лизать, тыкая в соски-глаза пальцами, пока Зеле не прекращает махать крыльями и не вскрикивает, устало-охуевше почти отпрыгивая назад. Броня довольно быстро слизывает всю краску, вскакивает и смотрит на Зеле. Зеле, потирая переносицу, смотрит на нее и говорит: – Я все поняла, не надо на меня срать.