Сад под сердцем

Сетт кашляет. Задыхается. Чуть ли не наизнанку выворачивается, пытаясь убрать из горла сухие колкие стебли, мешающие дышать. Мешающие жить. Акана свободны от низших людских болезней и презирают благословленных любовью. Канмеи свободны от печальных людских болезней и сочувствуют проклятым любовью. Сетт не акана и не канмей, он серединка наполовинку, невозможное, но случившееся — и он заклеймлен опавшими лепестками, опутан цепкой лозой человечьей заразы. В его легких с каждым натужным вздохом скребутся мертвые листья, неспособные даже дать цветов — он зверь, он дух, он мелкий, но все-таки бог, и цветам невозможно закрепиться в его легких. Тем не менее вот они, раскрошенные до неузнаваемости мертворожденные стебли, лезущие из груди ломкими стрелами. Слишком упрямые, чтобы дать ему жить без колючей боли в горле. Слишком мертвые, чтобы убить его самого. Поселившиеся в его теле, кажется, навсегда. Ведь его любовь далека — так же далека, как круглый бок полной луны над головой. Так же далека, как таинственно подмигивающие с бесконечной высоты звезды. ☆☆☆ Афелий никогда не говорит. У духов бывают увечья, конечно. Кто-то может забыть себя, кто-то — застыть в одном и том же бесконечном кошмаре, а кто-то сам по себе тот еще кошмар. Однако Афелий не выглядит раненым или недовольным своей судьбой. За него всегда говорит его сестра — быть может, это часть их сил. Афелий просто молчит, глядя темными глазами, кажется, в самое сердце, пока Сетт развлекает их с сестрой своими рассказами. Легкий смешок, мимолетное движение взгляда, крошечная морщинка между бровей — Сетт ловит малейший знак или движение с голодом, причины которого сам до конца не понимает. И от сосредоточенного внимания Афелия становится теплее в груди. Что-то резко царапает в горле, вынуждая закашляться посреди рассказа. Чужой острый взгляд разит точнее любого кинжала. — Уф. От этих ваших благовоний дышать нечем. Он улыбается в ответ, показывая зубы в быстрой усмешке. Кивает, соглашаясь. В горле колет еще острей. Как-то так все это и началось.

☆☆☆

Афелий исчезает так же внезапно, как наступает летний рассвет. В одно мгновение яркая ночь привольно раскинута по небосводу, а в другое — бледнеет под солнечными лучами. Истончается. Неумолимо быстро. Бесшумно. Словно испаряясь. Не оставив ни слова, ни строчки. Сетт хрипит совсем уж безнадежно, выкашливая кровавую труху. Листья бессердечно помяты, и даже если бы он захотел узнать, что за колкий чертополох поселился в его сердце, он не смог бы понять по этим изломанным остаткам. В груди разливается тупая ноющая боль, и неясно, поселилась ли она от мертвых цветов или от непонимания чужого ухода. Внезапного. Словно вор, Афелий ушел — и унес вместе с собой Сеттово сердце. Лучше бы матери не видеть, что стало с ее непутевым сыночком. Насколько тоскующе-привязанным он стал. Насколько сильно позволил невозможной человечьей болезни пустить в нем корни. Насколько он стал зависим от чужих веселых взглядов и небрежных касаний… Насколько Афелий стал ему важен. Словно жить без него стало решительно невозможно. Сетт затирает кровь на земле ногой, отказываясь признавать рвущуюся наружу слабость. Он не человек. Он силен. Он сможет обойтись и без спокойного ласкового участия. Он сможет… …он не сможет, понимает Сетт, когда боль в груди — пекущая боль от прорастающих сквозь ткани цветов и болезненное недоумение оставленного позади, покинутого, ненужного — заставляет царапать землю тупыми ногтями. Ему стоит что-то сделать. К примеру, найти Афелия. Как-то так все это и продолжилось.

☆☆☆

Идти, не обращая внимания на ставшую привычной боль, легко. Гораздо сложнее плутать по спутанным следам упрямого духа ночи. Он сам не знает, чего же он ищет: ответов? Возможности признаться? Бросить в лицо упрек в позорном бегстве? А может, простой благосклонной улыбки — увидеть и умереть, сдаться на милость удушающих цветов? Сетт не знает. Но он знает, что с каждым шагом, с каждым осторожным легким вздохом, в его груди все больше и больше оживают мертвые когда-то растения. Незаметно поначалу наливаются зеленью тонкие стебли, не крошась больше на острые лоскутки. Перестает колко першить в горле. Листья все еще бритвенно-остры, но больше не жалят сухими острыми кончиками нёбо, будто сжалившись. Сетт чувствует — его цель близко, и это придает ему новые силы. И когда он находит Афелия… как будто только больше истончившегося, исхудавшего, почти прозрачного… цветы — степная полевая трава, теперь он видит точно, нет ни красы, ни яркого цвета в его нежданной, нежеланной болезни, только длинные острые лепестки с черным венцом созревших семян сверху — взрываются болезненным ростом, заставляя тяжело привалиться к ближайшему дереву. Сетт силен — но болезнь коварный враг, бьющий исподтишка, и он заходится болезненным кашлем, ощущая жуткое шевеление цветов внутри… совершенно не замечает, как к нему подбегают легким быстрым шагом, осознавая чужое присутствие только когда прохладные руки касаются плеч. И болезнь словно уходит вглубь, давая наконец сделать хоть один жадный, дрожащий вдох. Афелий отступает так же быстро и бесшумно, как и подходит, но Сетт не намерен отпускать его так просто. Не теперь, когда на губах все еще чувствуется соленый привкус крови и горький — сока (теперь уже) живых цветов. Он делает осторожный шаг. — Привет, мункейк. Я соскучился. Еще один шаг. — Знаешь, я тут понял, что ты мне нужен. Очень нужен. Последний шаг. — Ну же, улыбнись хотя бы. Ты что, совсем мне не рад? — Я говорила тебе — он достаточно упрям, чтобы найти тебя, — музыкой ветра звучит чистый смех Алуны. — И достаточно глуп, чтобы полюбить. Он дергает плечом. И все же улыбается. Подходит снова, близко-близко, нежный взгляд и уверенное касание. Отрывисто кашляет в кулак. Раскрывает ладонь, протягивая ее беззащитным жестом. На ней лежит простой цветок, измазанный кровью. Пять лепестков, обманчивая невинная желтизна… ядовитый, убивающий сок. Любовь Афелия не менее жестока, чем оставшиеся Сетту острые листья, не несущие цветов. Возможно, это их личное проклятье. Одно на двоих. Но пока они вместе, Сетт готов терпеть даже сад под сердцем. Он улыбается, широко и открыто: — Люди говорят, что от поцелуев эта напасть проходит. Проверим, мункейк? Афелий тянется к нему первым. Как-то так все это и закончилось.