VΛNTΛBLΛCK

Шаг. Лязг арматуры по металлическому покрытию, ещё шаг. Слепой взгляд жёлтых, как моча, глаз устремлён куда-то в пустоту, неисправный нейроимплант в затылке коротит, растекаясь разрядами боли по всей голове и отзывается разноцветными пятнами фантомного света, мелькающими в непроглядной темноте. Ещё никогда Винсент не чувствовал себя таким грязным. Нет, дело даже не в застарелом поте, смешавшемся с пылью и грязью этой колонии, и не в запахе псины, которым от него разило на несколько футов. Эта грязь долго и планомерно въедалась ему под кожу — с липкими прикосновениями начальника тюрьмы, надзирателей и других заключённых, с синяками и ранами, полученными на арене колизея Манокшн, с чернилами для тату, которыми Винсент отмечал свои самые значимые победы. С каждой каплей крови тех, чья смерть на его, Винсента, совести. Крови, в которой Винсент словно купался, которой не мог напиться. Она отравляла его, разъедала изнутри. Шаг. Лязг арматуры по металлическому покрытию, ещё шаг, снова и снова. Нащупывая арматурой путь под ногами, он бесцельно шёл куда глядели его невидящие глаза. Он не знал, куда идёт, и в какой-то степени было даже наплевать. Кожей он чувствовал брезгливые взгляды прохожих, полные омерзения, презрения, и даже разбавленные жалостью. Внезапно что-то ударило его в плечо. — Эй! Смотри куда идёшь, урод! — услышал Винсент откуда-то сбоку. — Я бы с радостью, — он скорчил максимально дебильную рожу и помахал рукой перед глазами, намекая на собственную слепоту. — Да пошёл ты! Нихон-Дзюсо — самая настоящая помойка. Вот только большую часть мусора здесь составляют люди — ненужные, бесполезные, гнилое отребье Земских Республик. Несколько шагов — и импровизированная трость провалилась куда-то в пустоту, а вместе с ней и сам Винсент. Несколько метров болезненного падения, пятнадцать ступенек, оставивших на его теле порцию синяков. В попытке защитить голову, Винсент выронил арматуру. А оказавшись внизу, даже не смог подняться — всё тело отзывалось болью на любую попытку принять вертикальное положение. От осознания собственной беспомощности Винсент лишь тихо заскулил. К горлу подступил вязкий плотный ком, на глаза наворачивались крупные слёзы, живот спазмом скрутило в тугой узел из голода и подступившей истерики. Жалкий, мизерный, ничтожный… а ведь буквально несколько месяцев назад одно его имя внушало страх и трепет. Винсент Рид, известный как Ротвейлер, хан «Иль Терра Маледикти». Теперь — никто. Мусор, выброшенный на обочину. Псина, брошенная на произвол судьбы. И когда он загнётся с голоду или напорется на чей-нибудь нож, никто даже не позаботится о том, чтобы его тело убрали и похоронили, никто даже не проронит и слезинки, не хлебнёт дешёвого пойла в его память. Он слышал шаги прохожих, обходивших его по дуге, слышал их негодование, ядовитые упрёки и издевательское улюлюканье в свой адрес, но ему было плевать. Пусть. В своей жизни он уже пробовал унижение на вкус, и сейчас принимал его как должное. Он не просто упал с лестницы — он пал, скатился с вершин пиратской империи прямо в эту сточную канаву, наполненную этими людьми как дерьмом. Быть ниже их всех — вот что было по настоящему смешно. И Винсент не стал сдерживать смех. Тихо захихикал, давясь слезами. Захохотал, задыхаясь от подступившей к горлу горечи и вдыхаемой пыли вперемешку со смогом. Гомерически засмеялся, выплёскивая наружу разразившуюся истерику вместе со всем её гноем, полубезумно гогоча во всю глотку. Пусть. Пусть эти никчёмные подобия людей тычут в него пальцами, крутят у виска и смотрят, как на умалишённого. А ведь они будут правы — Винсент и в самом деле сошёл с ума, вопрос лишь в том, что настигнет его быстрее — бесславная смерть или забвенное безумие. Блаженное, сладкое, тягучее безумие, в котором Винсент Ротвейлер видел единственное спасение своей искорёженной, покрытой гнойными нарывами его собственных грехов, души. Когда же истерика отпустила его, прекратив душить липкими щупальцами, лишь чистое упрямство заставило его подняться на четвереньки и ползти. Куда — хер его знает. Лишь бы ползти. Лишь бы не оставаться на одном месте. Его движение прервало очередное столкновение. Удар головой о что-то твёрдое, металлическое, вызвал сноп фантомных искр перед глазами. Помотав головой, он лишь улёгся прямо на решётчатое перекрытие и принюхался. Пахло гнилью, тухлятиной и чем-то недавно сдохшим. Пахло помойкой. Где-то неподалёку что-то ритмично хлюпало, это хлюпанье изредка раздавалось тихими мужскими стонами. Вскоре это прекратилось, и кто-то гнусаво произнёс: — Вот, держи свою плату! Раздался шелест и тихий хлопок. Тяжёлые шаги, сначала приближающиеся, а после удаляющиеся туда, откуда приполз сам Винсент. А следом другие — тихие, словно крадущиеся. В отличие от первых, эти подошли к нему вплотную. И этот кто-то, легонько тряхнув его за плечо, тихо спросил: — Тебе плохо? Хотелось огрызнуться, рыкнуть что-то вроде «уйди нахрен!», но желудок Винсента предательски заурчал, словно бы умоляя хотя бы об огрызке яблока. Раздался шелест, запахло скисшей синтетической ветчиной, затхлым сыром и завядшей зеленью. — Вот, поешь. Это всё, что есть, ты уж прости… И тут гордыня, всё это время не дававшая Винсенту хотя бы шепнуть «подайте», сдалась без боя. Несвежий сендвич казался ему благословением ангелов, святым Граалем. Подняв лишь голову, он протянул руку, пытаясь найти вожделенную еду, но нащупал лишь воздух. — Ты… ты незрячий, да? Вот, — неизвестный взял его за руку и вложил половину сендвича прямо в ладонь. Ощутив пальцами шершавость засохшего хлеба, Винсент был готов наброситься на пищу, словно голодная собака, однако голос разума тут же остановил его: не спеши, ешь медленней, иначе три недели не питавшийся желудок попросту пошлёт тебя нахер! Неизвестный помог ему усесться вертикально, а сам плюхнулся рядом, разворачивая вторую половину сендвича. Винсентова алчность, услышав этот шелест, возмутилась, — дескать, почему только половину, а не весь? — но он поспешил заткнуть ей хавальник. Он понимал, что этот человек, кем бы он ни был, заработал эту еду, пусть и таким грязным способом. А он, Винсент, даже крохи его объедков не заслужил. Именно, не заслужил. Он не имел права даже на единую мысль, что кто-то может поделиться с ним своей скудной трапезой. Он продолжал жевать сендвич, откусывая маленькими кусочками, медленно, методично, а по щекам всё так же текли слёзы. Он не заслуживает доброты к себе. Не после того, что сделал. — И давно ты тут? Это тебя здешние так покоцали, или… — …«или». — Понятно. И откуда ты? — А тебе разве не наплевать? — Винсент слепо покосился, но повышать голос не стал. — Вообще-то наплевать, просто интересно. Прости. — Забей. — Так… — незнакомец откусил свою порцию и чутка понизил тон до вкрадчивого шёпота. — Ты не выглядишь обычным калекой-оборванцем — мускулистый и вполне себе симпатичный. Полагаю, зрение ты потерял недавно, и тебя просто выбросили на обочину. — Так и есть. — И кто же эти мерзавцы? — Те, кто ещё недавно мне пятки лизал. Прости, не хочу об этом говорить. — Ладно, ладно… Дожевав свою половину сендвича, Винсент лишь прижался к стене и запрокинул голову, позволяя гуляющим в подворотне сквознякам обдуть его шею. — Пошли. — Куда? — Ко мне домой. Один ты долго здесь не протянешь, подкармливать тебя никто не станет даже за отсос. Пойдём. — Оставь меня здесь. — Нет, нет и нет. Если ты тут сдохнешь, я лишусь места работы. Кто станет трахаться в подворотне со жмуриком? Ты чего, дружище? Ну пошли! — Тебе с этого какой толк? — Если ты загнёшься, меня будет мучить совесть и бла-бла-бла, ну ты знаешь… Ну же! — незнакомец легонько потряс Винсента за плечо. — Будешь моим другом. Будем вместе пить краденую бадягу, трахаться по четвергам и вместе торговать телом в этой подворотне… всё же лучше, чем сдохнуть тут и вонять на весь район. А ещё я отлично сосу. Ну, пошли же! — Ниже мне уже не пасть… — проворчал Винсент и всё же протянул руку. А поднявшись на ноги, резко ухватил паренька за горло, прижал к стене и придушил. Легонько, чтобы только напугать. — Ты хоть знаешь, что за чудовище ты тащишь домой? — зарычал он, слепо пялясь в его лицо. — Ты хоть представить можешь, скольких людей я убил? Сколько жизней отнял и покалечил? Я вырезал их десятками, сотнями, тысячами! Убивал людей без разбору, пытал их до смерти, сжигал в яме с зухами… я изнасиловал своего адъютанта, который служил мне. Я заслужил такой участи, о какой только подумаешь — обосрёшься! И что ты мне предлагаешь? — он ещё раз тряхнул парня, словно куклу. — Дружить? Трахаться? Вместе сосать всяким кретинам за жратву? Ты вообще в своём уме? — Может и не в своём, но это как-то неважно, — прохрипел парень, пожимая плечами. Опешив от такого нелепого ответа, Винсент ослабил хватку. — Только мне тоже, кроме своей ссаной жизни, терять, по сути, нечего. И я, конечно, не священник, и не Иисус Христос, отпущения грехов и спасения души не гарантирую. — Да ты рехнулся… — Как и все в этой дыре. Будь ты зрячим, сразу бы заметил, что здесь нет людей без бед с башкой. А то, что ты там натворил… Один человек, которого я знал, сказал мне: нет грехов, которые нельзя искупить, есть ошибки, которые следовало бы исправить. Эти слова, сказанные будто вскользь, сотней иголок вонзились Винсенту туда, где должно быть сердце. Как он может так легко это говорить? Как смеет? Отпустив паренька, бывший хан отступил на шаг и покосился. Парень успел подхватить его, обняв поперёк поясницы и закинув его руку себе на шею, и потащил за собой. — Пошли, злодей. Я живу тут недалеко, у меня можно помыться и отдохнуть. Меня, кстати, зовут Саймон. Фамилии нет, да и кому она тут нужна? А ты? Как тебя звать? — Винсент Рид, к вашим услугам. — Ёрничаешь, это хорошо. Мы поладим! — Да иди ты к чёрту!