Покуда Апокриф...

Дова ...Жилы, в которых течёт кровь дова, прочно оплетают душу и сдерживают её в теле, а сердце — покрыто окаменевшей драконьей чешуёй — этого почти достаточно, чтобы спуститься в Обливион и выжечь его дотла. А кровавые нити, оплетающие разум, то и дело тянутся к нему. К тому, чьё бытие вне времени и пространства Тамриэля наполнено вечным мучением неволи и отчаяния. Пробуждающие сны Маркуса с детства мучили кошмары. В них мальчишка оказывался один в жутком лабиринте, сыром, пахнущем плесенью и пылью. Стенами здесь служили высоченные стеллажи, набитые пыльными книгами до отказа, а позёмные ветра то и дело шуршали полуистлевшими страницами, что валялись повсюду. Над головой — мерзкое, зелёное небо с болотными разводами вместо облаков, а под ногами то и дело появлялись лужи мерзкой жижи, из которой к Маркусу тянулись склизкие чёрные щупальца или смотрели жёлтые, как моча, огромные глаза с бесформенными зрачками. По коридорам то и дело сновали чудовища — четырёхрукие летающие существа с щупалцами на мордах и зубастыми пастями на телах, и великаны с рыбьими головами, полными острых шипов ртами и недоразвитыми плавниками на локтях и голенях. Один их вид внушал нечестивый ужас, от которого стыла кровь в жилах. Амулеты Мары и Аркея, висевшие над его кроватью, не помогали, как и зелья. Маркуса с детства мучили кошмары. Пока в этих кошмарах не появился ОН. Он не был похож на этих чудовищ. Одетый в робу из шкур этих существ, он скрывал лицо за медно-золотой маской, такой же мерзкой на вид как и это место. — Ты что здесь делаешь, малец? Его голос пробирал до костей. Низкий, гулкий словно колокол, полный отчаяния и одиночества. — Это не место для детей. Как ты сюда попал? Маркус не мог ответить. Его тело было парализовано смесью страха и восхищения. — Неужели Садовод Людей опустился до такого? Неизвестный в маске подошёл к Маркусу вплотную. — Кто ты? Боль и удовольствие: смешать, но не взбалтывать Мирак уже не считал времени, проведённого в Апокрифе. После второй сотни лет это становилось всё менее и менее важным. «Запомни, мой мятежный Мирак, ты здесь навечно» Эти слова, сказанные Хермеусом Морой вскользь, крепко въелись в память чернильным пятном, а с ними и нечестивая вонь Апокрифа. Да, у Мирака была какая-то власть над этим местом. Но и она была чисто номинальной — пусть животинки Моры и слушались его беспрекословно, это не перекрывало того, что Апокриф заполучил его в свою власть. Не выбраться. Не освободиться. Небо Апокрифа, всё такое же мерзко-зелёное, давило на него и дышало своими ядовитыми миазмами, а шелест книг потихоньку убаюкивал надежду. Ещё сильнее на него давил Хермеус. Садовод Людей любил свои игрушки своей странной, извращённой любовью. Даже спустя сотни лет он словно не мог наиграться Мираком, каждый раз находя всё новые и новые пытки для его разума. Иногда Мора подвергал его телесным истязаниям: хватал щупальцами поперёк горла и срывал всю одежду, оставляя полностью нагим. Растягивал, словно на дыбе, обхватывал щупальцем член и яички, больно сдавливая, а другим, толщиной со спицу, лез прямо внутрь органа столь глубоко, что Мирак чувствовал его где-то внутри — извивающееся, дрожащее, оно вилось где-то внизу живота и стучалось о стенки мочевого пузыря. Жестко насаживал на ещё одно щупальце, толстое и склизкое, от которого его зад едва не рвался, и которое распирало его живот изнутри. И ещё одним щупальцем Мора лез ему в глотку, не давая дышать — и тут бессмертие, подаренное Мираку им же, играло злую шутку: Драконорожденный даже не мог потерять сознание, и был вынужден терпеть всю ту боль, распирающую, душащую, терзающую изнутри и снаружи. Мора, взирая на него с высоты неба Апокрифа, явно наслаждался своими деяниями — с его подачи десятки щупалец обвивали его во всех самых нежных местах, даруя нечестивое, грязное и позорное наслаждение на грани невозможного, от которого хотелось убить себя. Невозможно. Невыносимо. Больно. И всё это — в одно время и на глазах у доброй сотни лукеров и искателей. Словно Даэдрический Принц пытался унизить его как можно сильней. Но даже доводя до почти агонического исступления, мешая боль и удовольствие и ломая Мирака физически, Хермеус Мора до сих пор не смог разгадать главную загадку Апокрифа — волю Мирака к жизни и его грёзы о свободе. А у Мирака был свой секрет — даже в Апокрифе он видел сны. Сны, которые он разделял с имперским мальчишкой, чьи глаза такие же синие, как небеса Тамриэля. Мара милостива Маркус рос, мужал с годами, и из субтильного мальчишки превращался сначала в прекрасного, крепкого телом и духом юношу, а после — в рослого, статного и широкоплечего мужчину, одарённого зрелой, по-настоящему мужественной красотой. Свою жизнь он связал со служением Императору, вступив сначала в армию, а после — в ряды Пенитус Окулатус, но злые боги рассудили по-иному — и теперь, клеймённый позором среди своих и едва не сложивший голову на плахе в Бруме, он служил Ситису и Матери Ночи. Но каким бы руслом ни текла его жизнь, он всегда знал, что где-то в Обливионе есть некто, кому он, Маркус, небезразличен. И однажды он вытащит Мирака из глубин Апокрифа, сделает своим и никогда не отпустит. Будет проводить с ним ночи за беседами и занятиями любовью, обязательно покажет ему звёзды, которые лучше всего видны в безлунные солитьюдские ночи, будет купаться вместе с ним в озере Илиналта голышом и пить крепкие вина, горланя самые непристойные песни скайримских нордов. Ради него Маркус готов лично задушить Императора и послать к Мерунесу Матерь Ночи. И да будет Мара милостива к ним обоим. Апокриф на двоих Есть в Апокрифе место, где у Хермеуса Моры не было власти. Этот карманный план, в котором у Драконорождённого была полная и безоговорочная власть, Мирак построил сам. Выстроил из собственных амбиций, знаний и силы воли, словно из кирпичей, населил искателями и лукерами, созданными из его же стремлений, и поместил это маленькое измерение в одну-единственную тетрадь — Чёрную книгу Мирака, его личный дневник. В который даже самому Хермеусу Море не было хода. Однако, уединиться там ему не удалось. В один прекрасный день? вечер? ночь? он повстречал там мальчика, одиннадцати лет на вид. Как оказалось, бедолага попадал сюда каждую ночь, ложась спать, и бродил по лабиринтам лже-Апокрифа в одиночестве. Пока однажды Мирак не нашёл его. С тех пор Мирак был не один. Теперь у него появился смысл отслеживать дневные циклы Тамриэля, сверяться с внутренними часами, чтобы в нужный момент переместиться в свой личный Апокриф и провести как можно больше времени со своим маленьким другом. Единственным другом, перед которым Мирак мог снять осточертевшую маску. Поначалу Маркус боялся Мирака. Всё же, проведённое во владениях Моры время наложило на его лицо свой отпечаток: лицом и телом он исхудал, глаза пропитались ядовито-зелёным свечением неба Апокрифа, под ними залегли глубокие тени, а некогда чёрные, словно крылья воронов Ноктюрнал, волосы тронула седина. Но со временем Маркус свыкся. И даже освоился в поддельном Апокрифе, с интересом листал книги, в которых Мирак хранил накопленные знания. Сам Мирак с радостью учил новоприобретенного друга всему, что знал: искусствам, наукам, истории времён правления драконов, и даже магии. Маркус был любознателен и впитывал знания как сухая земля впитывает долгожданную влагу: этим мальчишка напоминал Мираку Азидала, его верного друга и любимого мужа. От воспоминаний о супруге сердце Мирака сжималось и обливалось кровью. Хермеус Мора часто пытал его, показывая мерзкие видения, в которых Азидала истязают, калечат, сжигают на костре или топят жители Солтстейма, неведомо как свергшие драконьих жрецов. Эти видения отравляли его душу, сжимали сердце тисками и вонзались в разум раскалёнными гвоздями. И Мирак сломался бы. Но он смирился. Свыкся. Хермеус Мора отнял у него свободу, но любовь для Принца Судеб всё ещё непостижимая материя. И Мирак не даст ему этих знаний никогда. Он отпустил Азидала и смирился с потерей. Теперь нужно лишь надеяться, что его щупальца не доберутся до Маркуса. А мальчишка рос у Мирака на глазах. И для самого Мирака, привыкшего к медленному и мучительному течению времени в объятиях Моры, время словно ускорило свой бег, оставляя его далеко позади: мальчишка рос, юноша мужал, и... что дальше? Мирак не был готов увидеть его старость. Он не хотел отпускать своего человечка, своё солнышко, что светило для него одного в сырой и затхлой тьме Апокрифа. Наставник Можно ли влюбиться в человека, который живёт по ту сторону грани Обливиона? Маркуса угораздило. Мирак был добр. Маркусу, которого мать вырастила одна-одинёшенька, он был сродни отцу и наставнику. Учил, заботился, поддерживал. Маркус доверял ему одному. Рассказывал обо всём — о соседских детях, задиравших его, о девчонке, которая его высмеяла, о том, что проснулся утром с влажным пятном на простынях и даже о тайных мыслях, которые заставляли его сердце биться чаще, и о том, как реагирует на эти мысли его тело... по крайней мере определённая его часть. Мирак не стал его высмеивать. Он рассказывал, как меняется тело мужчины в переломном для него возрасте, и что мокрое пятно на простынях — это не «обоссыш», а дар Дибеллы, неконтролируемый выброс семени, такое бывает. И мыслишки, которые заставляют член Маркуса твердеть, а его самого краснеть от стыда — тоже дар Дибеллы молодым парням и девушкам. Рассказал о том, что взрослые, связанные друг с другом узами Мары люди занимаются любовью, как учит Дибелла, даря друг другу наслаждение и взывая к милости Мары, чтобы та ниспослала им благословение на рождение ребёнка. Рассказал... много чего рассказывал. О любви, о браке, о мужском и немного о женском теле. Без ужимок и обиняков. — А ты когда-нибудь был женат? У тебя есть дети? Маркус стеснялся задать этот вопрос. — Нет, детей у меня не было. Я был в браке с мужчиной. — А разве такое возможно? Маркусу вспомнилось, как он видел на улице двух легионеров, державшихся за руки. У обоих на пальцах были одинаковые кольца. — Иногда. Мара учит нас любить друг друга вне зависимости от пола и происхождения. — А кем был твой муж? Мирак рассказал о мужчине, Драконьем Жреце по имени Азидал. Рассказал о том, как они познакомились, как терпеть друг друга не могли, как потом разгорелась их страсть. И что Азидал, должно быть, давно умер и превратился в лича — могущественную нежить, не способную испытывать чувства. Мирак говорил об этом с такой тоской в голосе, что хотелось прижать его к себе и утешить. Что Маркус и сделал. Обнял. Поцеловал в висок. Поцеловал в губы. Но Мирак его остановил. — Нельзя. Ты слишком юн. И Маркус не стал. Но Маркус рос и мужал, и достигнув двадцати, просто поставил перед фактом: — Я люблю тебя, Мирак. И я хочу тебя. Жар и тлен Мирак собственными глазами видел, как расцветал Маркус. Как горели его глаза, с какой нежностью юноша смотрел на него. И недоумевал: что мог ему дать старый, как свет, измученный и сломанный Обливионом, ставший неполноценным человек, коим был Мирак? Некогда могущественный драконий жрец, обернувшийся против своих хозяев и поплатившийся за свою дерзость, теперь гниющий среди пыльных книг и дышащий ядовитыми миазмами Мирак, который существует разве что в его снах? Разве он достоин того, чтобы ради него Маркус разрывался между Тамриэлем и недо-Апокрифом и рушил свою жизнь? И когда парниша сказал, что любит его, и что... хочет его... Мирак растерялся. Он должен был отказать. Прогнать, закрыться, наговорить гадостей и велеть никогда больше не возвращаться в Апокриф. Не смог. Смалодушничал. Маркус был пылким, жарким, его тело и душа горели от желания, подавляемого им с четырнадцати лет. И теперь, когда он разгорелся страстью, сердце Мирака отозвалось, а дотлевающие угли на дне души снова распалились. Нельзя. Хермеус Мора учует страсть Мирака, он обязательно найдёт и оборвёт все связующие нити, разрушит этот маленький уголок Апокрифа и подвергнет его мучениям уже с новой яростью и изощрением. А заодно и Маркуса. Нельзя... Но Мираку было плевать. Маркус был молод, целовал жадно, любил страстно. И тленная душа Мирака словно оживала, резонировала с ним. Мирак словно сбрасывал годы прожитой жизни вместе с осточертевшей робой, льнул к жаркому молодому телу. В тот день Мирак снова разгорелся. Маркус впился в губы Мирака неумелым, но требовательным поцелуем, умоляя о большем. Сорвал с Мирака робу, разорвал на себе рубашку и скинул штаны и отбросил подальше. Притянул к себе, покрывая поцелуями шею, оставляя на коже следы от зубов и яркие засосы, гладил руками некогда налитые сталью, но ныне усохшие мышцы груди, спины и ягодиц. — Люблю тебя... люблю... — жарко шептал, опаляя дыханием кожу. — Маркус! — Мирак был слишком растерян, чтобы отвечать, но тело, долгие годы знавшие лишь истязающие ласки Хермеуса, уже не слушалось его: им двигали те же привычки, что и с Азидалом. Сам того не понимая, Мирак ласкал Маркуса так же, как и Азидала, там же, где и Азидала, так же... как будто Маркус и был Азидалом. Легонько пощипывал соски, царапал подушечками пальцев вдоль рёбер, зарывался всей пятернёй в короткие волосы и прижимал к себе, словно пытаясь слиться с ним в единое целое. И еле успел материализовать широкую кровать, на которую они в исступлении завалились. — Маркус... подожди! Не так быстро! Маркус замер. — Я что-то сделал не так? — Я... Я просто хочу научить тебя кое-чему. Ляг на спину и позволь мне самому всё сделать. Маркус, несмотря на всю пылкость, оказался на редкость послушным. Улёгся на спину, широко расставил ноги и положил руки под голову на манер подушки. — Я так хочу тебя, — прошептал Мирак ему в губы и невесомо коснулся соска. — Клянусь небесами Тамриэля, каким красивым мужчиной ты стал! — Мирак! — Такой взрослый, мужественный, — Мирак смотрел ему в глаза, при этом подушечками пальцев очерчивая каждую мышцу на животе. — Такой... живой, — он запечатлел поцелуй на его ключице и повёл пальцами от пупка вниз, вдоль полоски волос к паху. — Такой тёплый... — Мирак, пожалуйста! — Такой чувствительный... — Мирак нежно обхватил яички Маркуса, перекатывая в пальцах, оставил ещё один поцелуй на его соске и опустился ниже, становясь на колени между свешенных с кровати ног. Обхватил второй рукой ствол и нежно провёл вверх-вниз. Подался вперёд и обхватил губами головку, пробуя на вкус, лизнул уздечку, ещё раз провёл рукой, полностью закрывая головку крайней плотью и снова оттягивая её вниз. — Такой... мой... — Мирак, что ты... — Чшш... — Мирак погладил его от колена, по бедру и до живота. — Ты мне доверяешь? Не дождавшись ответа, он вобрал член Маркуса в рот до половины, сжимая губы вокруг ствола, и приласкал языком. Вынул, снова лизнул головку, обхватил пальцами под корень и широко мазнул по стволу от основания до уздечки. Снова взял в рот, на этот раз глубже, и головка члена упёрлась ему в горло. Маркус хрипло застонал, выгибаясь и толкаясь в горячую тесноту рта Мирака, ещё глубже. Казалось бы, после такого обязательно должно стошнить. Но Мирак лишь насадился на член несколько раз, вызывая у любовника волны сладкой дрожи по всему телу и, вынув его изо рта, снова передавил у основания. — Рано, милый. Не сейчас. Как бы сильно Мирак ни ненавидел Хермеуса Мору, именно сейчас он был благодарен Садоводу Людей за то, что напрочь лишился блевотной реакции. Теперь остаётся надеяться, что Мора не лишил его упругости нутра. Мирак поднялся на ноги и снова прильнул к Маркусу, жарко целуя. — Ты же хочешь меня... — Не столь вопрос, сколь утверждение. Он не ждал ответа, он видел по глазам. Маркус смотрел на него с таким вожделением, что его синие глаза темнели от бесстыдной жажды, а его член стал твёрже эбонита. Мирак не стал медлить. Оседлав любовника поперёк живота, он материализовал из воздуха флакон с лавандовым маслом, налил немного на ладонь и завёл за спину, щедро смазывая член Маркуса. Ещё порция масла — и он погрузил сразу два пальца в собственный зад, не столь растягивая, сколь утверждаясь — он всё ещё достаточно тугой, чтобы подарить любимому удовольствие. — Мирак... Хочу тебя! — Маркус пылал и задыхался, изнывая от желания. Руками он вцепился в бёдра Мирака, оставляя синяки на столетиями не видевшей солнца коже. — Хочу тебя всего, я... — Давай, малыш! Не сдерживайся! — простонал Мирак, направляя член Маркуса внутрь себя и медленно насаживаясь. — Стони! Кричи! Пусть весь Обливион знает, как тебе хорошо! Как ты меня хочешь! И Маркус не стал сдерживаться. Надавил на бёдра Мирака и толкнулся внутрь, заставляя стонать. Мирак вцепился в его плечи, оставляя на коже лунки от ногтей, застонал с ним в унисон, глядя прямо в глаза из-под полуопущенных век, не в состоянии отвести взгляд, а мысленно гнал своих лукеров и искателей прочь. — Да! Да! Ещё! — рычал он сквозь зубы. Рукой Маркус обхватил член Мирака, при каждом движении бившийся о его лишённый мышц живот, и стал водить вверх-вниз, в такт собственным толчкам. — Кончи для меня, малыш! Прямо внутрь, — захрипел Мирак. — Я... я сейчас... Боги! — Маркус рычал в исступлении, толкаясь быстро и рвано. Мирак чувствовал жар и пульсации внутри себя, от которых хотелось кричать. И Мирак кричал. Его гулкий, грудной голос эхом гулял среди книжных стен и улетал далеко-далеко вверх, в лживое небо их личного Апокрифа, в один момент принявшее насыщенно-изумрудный оттенок. — Мирак! — вскрикнул Маркус и, вколачиваясь как можно глубже, излился и обмяк в один миг, тяжело дыша. Следом, не в силах сдерживаться, кончил и Мирак — горячее семя потекло по руке Маркуса и вниз, на его живот. Силы в одночасье покинули Мирака, и он свалился с Маркуса, тряпичной куклой падая ему под бок. Какое-то время они провели в молчании, переводя дыхание. — Мирак, я... — Молчи. Я знаю. Рукой Мирак огладил грудь Маркуса, вверх к шее, стёр пальцами слёзы с его щеки. — Ты плачешь? — Я счастлив. Однажды я вытащу тебя отсюда. И не отпущу. — Знаю, знаю. Я верю тебе, — Мирак накрыл ладонью его щёку и заглянул прямо в глаза. — Я люблю тебя. Между сном и явью — Ты мне нравишься, ростбиф. Давай жить вместе? Маркус посмотрел на оборотня с недоверием. Этот седой, но рослый и широкоплечий норд, время от времени пахнущий мокрой псиной, давно подбивал к Маркусу клинья, даже несмотря на то, что рядом ошивается его жена. Отвечать на откровенные заигрывания на грани домогательств Маркус не стал и давал жёсткий отпор каждый раз. Ссориться с Астрид и усложнять себе жизнь он не хотел и не собирался — это раз. Изменять Мираку он ни за что не станет — это два. А оборотня это только сильней заводило. — Ну, что скажешь? — Женатые меня не интересуют. — А как насчёт заниматься любовью втроём? — Без меня. Однажды дошло до того, что в Арнбьорна полетела бутылка с элем. Но Маркус не мог не признать, что оборотень — дикий, до невозможного самоуверенный и скверный характером, но такой притягательный — тоже ему нравился. — Да брось... Думаешь, я не слышу как сладенько ты стонешь во сне? — Чего? — Назир спит как мёртвый, но даже у него встаёт от твоих стонов и шёпота, — Арнбьорн склонился над сидящим за столом Маркусом. — От таких сладких стонов даже у драугра встанет. Особенно когда ты кончаешь без рук. Рваное дыхание, сладкое, тягучее... Маркус оскалился. То, что нёс этот пёс, уже не лезло ни в какие рамки. — Волчья кровь не даёт мне нормально спать. А от твоих стонов у меня стоит колом, — хищно улыбнулся оборотень, шепча Маркусу на ухо. — Ты такой аппетитный, такой сладкий... — Иди к Мерунесу, — отрезал Маркус, встал из-за стола и поспешил покинуть убежище. — Кто такой Мирак? — парировал Арнбьорн, сложив руки на груди. Маркус остановился у самой арки, медленно развернулся и приподнял бровь. — Что? — Мирак. Это твой любовник? Или какой-то новый даэдрический принц, которому ты поклоняешься? Маркус побледнел. — Откуда ты знаешь это имя? — Откуда? — захохотал оборотень. — Откуда я знаю это имя? — он подошёл к Маркусу вплотную и приблизился лицом к лицу. От оборотня пахло хвойным лесом, кровью и дымом костра. Жар его дыхания опалял кожу, а глаза излучали чистую, почти звериную похоть. — Этой ночью ты стонал и извивался во сне. Я не смог удержаться от соблазна и приласкал тебя, а ты... Ты и назвал меня этим именем. Звон пощёчины пошёл эхом по всему убежищу. Оборотень сначала злобно оскалился, зарычал по-звериному, но нападать не стал — сам ведь понимает, что заслужил. — У Назира для тебя есть контракт, — проворчал Арнбьорн и удалился. Сплюнув на землю и грязно выругавшись, Маркус всё же пошёл к Назиру — контракты не ждут. Получив наводку, он покинул убежище, как и планировал. Сегодня он переночует в фолкритской таверне, а завтра отправится на Полулунную лесопилку. Третий лишний? Мирак пребывал в смятении. Маркус не ластился, лишь приобнял и положил голову Мираку на плечо, пребывая в странном расположении духа. — Маркус? Что с тобой, тебе нездоровится? — Нет, что ты... Всё нормально. Я просто... — Маркус терялся, словно боясь взболтнуть лишнего. — Маркус, — Мирак сел напротив любимого и посмотрел в глаза. — Я же по глазам вижу. Что-то не так, и я... — Есть один... человек, — Маркус отвёл глаза. — Ну, почти человек. И он... — Ты влюбился... Мирак не знал, что думать. Его Маркус, его свет во тьме Апокрифа, встретил другого — или другую? — и понял, что жить нужно реальностью, а не фантазией, коей для него оставался Мирак. Ядовитая ревность кольнула где-то внутри, но вместе с тем драконий жрец почувствовал облегчение. Маркусу будет лучше с ним — ней? — в реальном мире, в Тамриэле, чем с Мираком в этом затхлом и насквозь фальшивом измерении, где даже сам Мирак не чувствовал себя настоящим. — Влюбился? Нет, что ты... Он... — мямлил Маркус. — Он просто привлекает меня... ну... телесно. И он постоянно заигрывает со мной, иногда переходя все мыслимые рамки. — Вот как... — Мирак поджал губы. — А ты? — Я? Я... — Мой тебе совет — поддайся. Вы с ним в реальном мире, а я... — Мирак, прекрати. — ...старый, никчёмный узник Апокрифа, не способный дать тебе настоящщего счастья, — отрезал Мирак. — Я знаю, ты любишь меня таким, какой я есть, но поверь — я не смогу дать тебе ничего, кроме этой фантазии. Ты для меня всё, — Мирак прильнул к Маркусу, обнимая и пряча лицо в изгибе его шеи. — Но Девятерыми молю, отпусти. Отпусти себя, отпусти меня, и не делай из меня центр мира. Потому что я не позволю тебе остаться в Апокрифе навечно. Здесь тебе не место. — Я знаю. Когда же Маркус ушёл — проснулся, — Мирак тяжко вздохнул и поспешил покинуть свой личный Апокриф, чтобы не делать себе ещё больней. Сегодня Маркус проведёт ночь с другим мужчиной — или женщиной? Неважно, — а после, может быть, больше не появится в их личном Апокрифе. На следующую ночь Маркус не явился. Бессонница Назир, ублюдок, «забыл» упомянуть, что этот Херн и его жёнушка — вампиры. Но контракт есть контракт, и столь «незначительное» осложнение вовсе не повод его не выполнять. Однако Маркус даже не предполагал, что этот контракт напрочь лишит его сна. Потому что вампиры не спят. Пока Маркус разбирался с Херном, его «очаровательная» жена подкралась со спины. Длинные и бритвенно острые клыки прошли сквозь кожаную броню убийцы и впились в плечо. Всё тело свело судорогой. Найдя в себе силы сопротивляться, он всё же нанёс Херну последний, смертельный даже для вампира удар и оттолкнулся назад, упал навзничь и придавил Херт весом своего тела. Барахтаясь с ней в грязи около лесопилки, он сражался за свою жизнь. Херт была сильна, но недостаточно ловка, и в итоге она встретила свою окончательную смерть, пригвозженная к столбу торчащим из её рта стальным кинжалом. Красивая смерть. Ситис будет доволен, в отличие от Молаг Бала. Нужно возвращаться в убежище. Бабетта должна знать, как вылечить эту срань и предотвратить его превращение в вампира. К его разочарованию, Бабетта не знала. Лишь похлопала своими кукольными глазками и пожала плечиками, поджала губки и развела руками. Маленькая дрянь. Мучения души — Ты плачешь, мой милый Мирак? Хермеус Мора прозорлив. Даже сквозь уродливую маску Мирака увидел его слёзы. Увидел его слабость. Мирак понял, что пропал. — Я работал с реагентами, от испарений которых режет глаза, — Мирак выпалил первое, что пришло в голову. — Эта маска не защищает от едкого дыма. — Испарения? — в голосе Садовода Людей сквозили недоверие и живой интерес. — Испарения, — подтвердил Мирак. Вряд ли Принца Судеб удовлетворила столь жалкая ложь, но Хермеусу Море хватило наглости притвориться, что он ею доволен. Мирак был уверен, что его мучитель при любом удобном случае обернёт её против него самого. И тогда Мираку будет очень — очень! — больно. Но единственное, что волновало Мирака сейчас — это то, что Маркус больше не являлся. Уже больше месяца Мирак ждал его — а в глубине души распускались цветы тревоги, в груди вились колючие лозы, шипы которых вонзались в размякшее сердце. Мирак метался по своему личному Апокрифу, словно загнанный зверь, а в Апокрифе Хермеуса Моры всё так же стискивал собственное сердце в кулаке, принимая жестокие ласки Даэдрического Принца. Садовод Людей может ломать его сколько угодно, пытать, истязать, насиловать самым изощрённым и унизительным образом — он всё стерпит. Он выдержит. Он вернётся в Тамриэль и найдёт своё солнце. А если не найдёт — отомстит тому, кто его забрал, будь то человек, мер или зверолюд, да хоть Даэдрический Принц. Пора смахнуть пыль с Культа Мирака и воспользоваться «забытой» Чёрной Книгой. Прощай, Тёмное Братство Визара. Габриэлла. Фестус. Назир. Предательница Астрид. Их тела Маркус сложил в ряд, пока Бабетта читала молитвы Ситису, а Арнбьорн, не в состоянии вернуться в человеческий облик, сидел в углу и стенал от боли. Даже если раны, нанесённые мечами Пенитус Окулатус, пусть медленно, но заживали — рану от предательства любимой жены не исцелит даже дар Хирсина. — Сука ты, Астрид! Как ты могла? Как посмела нас предать? — стенал оборотень, баюкая обожжённую факелом руку. — Я доверял тебе! Все мы доверяли! Как ты могла? Прав был этот дурак Цицерон, ты нас погубишь! Зачем? Зачем ты нас погубила? Почему? — Слышащий... — вкрадчиво шепнула Мать Ночи Маркусу на ухо. — Ты ведь видишь, как ему больно. Как рана, нанесённая кинжалом предательства, источает яд. Утешь его, Слышащий, облегчи его страдания. — Я не стану его убивать, — процедил Маркус. — Нет, Слышащий. Не убивать, — голос Матери Ночи стал ещё тише. — Смерть не станет ему избавлением, а лишь приумножит мучения. Ты же видел, как он жаждал твоей любви. Даже когда кровь в твоих жилах остыла. Согрей его этой любовью. Подари ему новую Жизнь. — Кто ты и что сделала с Матерью Ночи? — хмыкнул Маркус, но Мать не ответила. Подойдя к зверю, Маркус положил руку на его загривок, почесал за ухом. Арнбьорн снова зашёлся рыданиями, а после схватил Маркуса в охапку, словно куклу, прижал к себе и истошно завыл. — Ну, ну, здоровяк! — Маркус погладил оборотня, пытаясь успокоить. — На то воля Ситиса. На то воля Ситиса... — Ненавижу её... — заскулил Арнбьорн. — Не-на-ви-жу! — Тише... Всё прошло. Пора отпустить. Тела погибших предали огню на острове посреди озера Илиналта, у камня Леди. После — вынесли гроб с мощами Матери Ночи из фолкритского убежища и отдали Дураку Червей. Попрощавшись с Матерью, Маркус потребовал освободить их с Арнбьорном от обязательств перед Ситисом в обмен на вечное молчание о Братстве. Бабетта же ушла восвояси, только её и видели. Остались они с Арнбьорном наедине. — Что будем делать? — спросил Арнбьорн, глядя на развороченную тараном дверь убежища. Ему всё же удалось вернуть контроль над своим телом и вернуться в человеческое обличие. — Хочу излечиться от вампиризма. — Я слыхал, маг при ярле Морфала владеет секретом освобождения от власти Молаг Бала. — Тогда отправимся туда немедленно. — А после? У меня есть мысль, пусть она мне самому не нравится. У меня есть... были друзья в Вайтране. Может, удастся обзавестись жильём. — У нас всё ещё есть деньги за контракт на Императора. Однако в Морфале Маркуса ожидало разочарование — маг Фалион, исцелявший от вампиризма, давно мёртв. А по пути в Данстар их с Арнбьорном схватила стража Империи. Маркуса — за убийство Императора, Арнбьорна — за превращение в зверя. Культ Мирак был полон решимости. Даже если его замысел провалится, даже если Садовод Людей выкорчует его душу из тела — попытаться стоило. Чёрная Книга, что осталась в подземелье под храмом Мирака, подала признаки жизни, тёмные щупальца влияния уже опутывают умы жителей Солтстейма. Глаза наши были слепы Ныне мы прозреем Осквернить Камни Всесоздателя нечестивыми святилищами — меньшее из зол, доступных Мираку в достижении цели. После их можно разрушить, а порабощённых жителей острова — отпустить с миром. Остаётся лишь одна маленькая загвоздка: Хермеус Мора вскользь упомянул, что в Скайриме объявился Драконорождённый — такой же как и Мирак, дова в теле смертного. Его появление на Солтстейме может нарушить планы Мирака, и единственный способ этого избежать — это сделать Довакина их частью. Он заманит Драконорожденного в Апокриф и поглотит его душу. Нужно отправить вооружённых культистов в Скайрим. Немедленно. На свободу — Эй, ты! Не спишь? Голос светловолосого норда выдернули Маркуса из раздумий. Повозку, в которой его везли, трясло на малейших ухабах, но Маркуса эта тряска лишь успокаивала, если не убаюкивала. Арнбьорна везли в другой повозке, связанного цепями по рукам и ногам. — Что же ты такого натворил, что тебя посадили с нами, имперец? — Убил кое-кого. О том, что этим «кое-кем» был сам Император, он благоразумно решил промолчать. А то, что его везут на плаху — было ясно как день: белобрысый норд, сидящий напротив него, был одет в броню Братьев Бури, скайримских мятежников, а другой, коренастый, чей рот был завязан грязной тряпкой... — Проклятые Братья Бури! — сокрушался мужичок в рванье, занимавший место наискосок от Маркуса. — В Скайриме было тихо, пока вас сюда не принесло. И Империи ни до чего дело не было! Если бы они вас не искали, я бы украл вон ту лошадь и рванул в Хаммерфел! Эй, ты! — он обратился к Маркусу. — Нам с тобой здесь не место. Это за Братьями Бури Империя охотится! — Мы сейчас все братья по судьбе, ворюга. — А ну, все заткнулись! — гаркнул стражник, управлявший повозкой. — А с ним-то что не то, а? — мужичок покосился на норда с кляпом на лице. — Попридержи язык! Перед тобой Ульфрик Буревестник, истинный король Скайрима! — Ульфрик? Ярл Виндхельма? Но ты же вожак восстания! И если тебя схватили... О боги! Куда нас везут? — Казнить, — отрезал Маркус. — Шор, Мара, Дибелла! Кинарет! Акатош! — запричитал конокрад. — Боги! Помогите мне! Раздражает. Маркус то и дело поглядывал за спину Ульфрика, туда, где в следующей по пятам повозке, связанный по рукам и ногам, ехал Арнбьорн. В голове судорожно вертелись мысли: вырваться, вытащить Арнбьона, сбежать. Сбежать. Сбежать. Вот только из-за солнечных лучей зудела кожа, а тело сковывала слабость. Будь ты проклят, Молаг Бал, ты и твоя «милость». Нужна кровь. Много крови. Их привезли в крепость Хелген. Плаха уже ждала своих жертв, палач с упоением и предвкушением точил топор. А ещё на площади был Туллий — тот, под чьим началом Маркус служил несколько лет. Тот, кого Маркус уважал, и в чьих глазах пал как предатель. Туллий сначала смерил Ульфрика презрительным взглядом, но не удостоил и словом. Но к Маркусу подошёл, посмотрел в глаза с таким разочарованием во взгляде, что душа сворачивалась. — Не думал, что снова увижу тебя, легат Маркус. Среди имперской стражи пошёл шепоток. «Тот самый легат Маркус? Резник из Брумы?». Хотелось сплюнуть сквозь зубы — Марон рачительно позаботился о том, чтобы слава о преступлениях, которых Маркус не совершал, долетела до скайримских земель. На одно мгновенье небо над Хелгеном застлала чёрная тень. А после — с неба посыпались горящие камни. Простите, генерал. Пинок в живот — и Туллий упал навзничь, а Маркус зубами схватился за рукоять стального кинжала, торчащего из-за халявы генеральского сапога. Пробуждающие сны: новая встреча — Скоро настанет час, когда... Что? Мирак обернулся и незамедлительно применил парализующее грозовое заклинание. — Кто ты? И как смеешь врываться сюда? А-а... Ты из Драконорождённых. Я чувствую это. Но всё же... Всё шло по плану. Драконорождённый клюнул на приманку, и дорожка из хлебных крох привела его в храм Мирака, прямо к пьетдесталу, на котором покоилась Чёрная книга «Пробуждающих снов». И теперь незадачливый Довакин валялся плашмя у его ног. Кто он? Его лицо Мирак не мог рассмотреть из-за капюшона с маской, закрывающей лицо. Данмер? Нет, у данмеров глаза просто красные, а у этого — светящиеся. Вампир? Неважно. Он умрёт так или иначе. — От твоей руки погибла парочка драконов. Невелика заслуга. Ты даже не представляешь себе, какими силами на самом деле владеют Драконорождённые! Муль Ква Див! В глазах Довакина странная смесь чувств — страх, неверие, смятение... Пусть. Пусть боится. Страх — худший враг воина, он ослабляет хватку на мече и путает мысли. — А это царство тебе не по зубам. У тебя здесь нет власти. И Солтстейм тоже будет моим — это тольлко вопрос времени. Я уже полностью контролирую разум его жителей. Скоро они закончат строить мне храм, и я наконец-то вернусь домой. Его сбитое дыхание едва доносилось до ушей. Вызвано это действием заклинания или запугиванием — Мирак мог лишь гадать. Но его задел немой вопрос в глазах Довакина: «как так?». И разрез глаз казался знакомым, и эти брови... О, Мара! Это же... Сердце Мирака снова облилось кровью. Воды памяти явили ему образ, который он уже отчаялся увидеть снова. Когда-то эти глаза казались глубиной тамриэльских небес, сейчас же от них веяло кровавой стужей Хладной Гавани. Неужели это и есть причина, по которой Маркус его покинул? Но подтвердить или опровергнуть свои догадки Мирак не мог — Принц Судеб взирал на них обоих с высоты проклятого неба Апокрифа, и всё, что оставалось — отступить. Надеть маску оскорбительного пренебрежения, оседлать Саротара и улететь прочь. — Отправьте его туда, откуда он пришёл. Он может подождать моего прибытия вместе со всеми остальными обитателями Тамриэля. Не ты, не ты, не ты — Значит, этот твой Мирак — настоящий мерзавец и деспот? Маркус не ответил. Лишь одарил Арнбьорна колким холодным взглядом. — Нет, ты объясни мне, ростбиф, — оборотень подсел поближе, сграбастал Маркуса в объятия и ткнулся носом в изгиб шеи. — Кто он, этот Мирак? Как ты с ним связан? И почему звал его, когда кончал во сне? — Если я расскажу — ты не поверишь. — Может и не поверю. Но тем не менее, должен знать. Ну же, окорочок, расскажи мне. Маркус был не рад тому, что случилось. И почему это происходит. У Айварстеда, у подножия Монавен, на них напали неизвестные в странных костяных масках. Говорили что-то об истинном Драконорождённом, но когда с их уст сорвалось имя Мирака... В тот момент мёртвое сердце Маркуса предательски кольнуло. Нет, нет, нет! Мирак не мог! Культисты искали именно Довакина, но никак не Маркуса. А то, что Маркус и есть Довакин... Мара милостивая, как так? И сейчас, сидя у потайного выхода из храма Мирака, Маркус не знал, что думать. Худшие его страхи подтвердились: Мирак обезумел и позволил Хермеусу Море сломать себя. Тогда, после столкновения с культистами, он ещё мог тешить себя надеждой. Сейчас же... — Мирак всегда был со мной, в моих снах, с самого моего детства. Даже будучи по ту сторону Обливиона, он всегда оставался со мной, и ради него я продолжал жить. Но теперь... Видеть его там, в измерении Чёрной книги, каким он стал... почему, Арн? Неужели моё исчезновение сломало его? Тот Мирак, которого я знал, и тот, которого увидел сегодня — его словно подменили! — Маркус сглотнул вязкий ком, вставший поперёк горла. — Я никогда не видел его таким. Арнбьорн лишь пожал плечами. Он мало что понимал, но смотреть на Маркуса, подавленного внезапным откровением, не мог. — Я вытащу его оттуда. Или убью. Он слишком долго страдал. — Но зачем? — оборотень положил руку на плечо Марка. — Каким бы он ни был, я всё ещё люблю его. Садовод Людей — Ты струсил, Мирак? Снова вскользь, невзначай, но так... требовательно? Осуждающе? С неприкрытым обвинением? С неприкрытой ревностью? Мирак наивно полагал, что Принцу Судеб уже нечем его удивить. Но он был не готов услышать неподдельные чувства в гулком, подавляющем волю голосе Даэдрического Принца, старше которого лишь Алдуин и сам Нирн. Ему удалось вывести Хермеуса Мору на эмоции: никак повод гордиться собой. — Он не представляет угрозы. Он слабак, — безучастно ответил Мирак на выпад. — Он мне не ровня. — Но он проник в Апокриф. Через твою Чёрную книгу, — уже обесцвечено промолвил Мора. — Твой старый храм больше не является твердыней, как и ты сам. Ты слабнешь, Мирак. Гаснешь. А этот Драконорождённый... Я не знаю его судьбу, но чувствую силу. Он станет великолепной тебе заменой. — Решил от меня избавиться, Херма-Мора? — Мирак специально назвал его этим именем, ненавистной кличкой, которую Даэдрическому Принцу дали скаалы. — Решил дать тебе шанс. Докажи, что достоин оставаться подле меня. Но если ты задумаешь предать меня, — шею Мирака обвило щупальце, перекрывая дыхание и кровоток. — Думаешь, я не знаю про твою маленькую секту, милый мой Мирак? Не знаю про святилища, что возводятся на Солтстейме? Лицо Мирака посинело под маской, а тело уже стало обмякать в липких объятиях Садовода Людей. Но это отлично скрыло испуг, который мог сыграть Море на руку и дать ему очередной козырь против Мирака. — Ты убьёшь Драконорождённого, или же умрёшь сам. Победитель сможет вернуться в Тамриэль, проигравшего же ждёт мучительная смерть, — Мора ослабил хватку и уронил Мирака на мощёную дорожку. От прилива кислорода закружилась голова и потемнело в глазах. Схватившись за горло и хрипло отдышавшись, Мирак лишь взглянул вверх, наблюдая, как вездесущие глаза и щупальца Хермеуса Моры растворяются в зловонных клубах миазмов, заменявших Апокрифу небо. Острое перо — Ты уверен? Маркус не был уверен ни в чём. Ни в том, что Мирак — всё ещё тот Мирак, которого так любил Маркус. Ни в том, что поступает правильно. Ни в том, что будет дальше. Садовод Людей — мучитель и сатрап, который играет судьбами смертных, как иная девчушка соломенными куклами. Жизнь Мирака для него — ничто. Он прозорлив, как никто иной, и вряд ли Маркусу удастся провести его. Но нужно хотя бы попытаться. Оружие Маркуса — кровь дова, нечестивое благословение Молаг Бала и дар Мары, не дающий сердцу обледенеть окончательно. Он был готов разворотить Апокриф до основания, смешать его зловонное небо с не менее зловонными водами, даже если ради этого придётся запродать и перезаложить душу всем остальным Принцам Даэдра. — Береги себя, окорочок, — Арнбьорн положил руку Маркусу на плечо и оставил невесомый, почти отеческий поцелуй на его виске. — Как бы то ни было, возвращайся живым. Я люблю тебя. И буду ждать. Даже если ты спасёшь своего Мирака и вернёшься к нему. Зря он это сказал. Теперь Маркусу придётся вдвое тяжелей. Понимать, что риски высоки, будущее перед глазами зыбко, а за спиной остаётся любящий человек, который от него зависит если не физически, то духовно. Их с Арнбьорном обручила Мать Ночи. Но с Мираком Маркуса связывают узы куда более прочные, но если порвались и они... ... — Итак, ты в моих владениях, — этот голос, досель незнакомый, гулкий и заунывный, звучал словно отовсюду — видимо, сам Хермеус Мора решил поприветствовать его в своих чертогах. — Ты ищешь запретные знания, которые до сих пор получил всего один, — голос Принца Судеб сквозил пренебрежением, несмотря на елейную вежливость. — Утоли свою жажду знаний в бесконечных хранилищах моей библиотеки. Возможно, у тебя хватит ума раскрыть многочисленные секреты, хранящиеся здесь. Если так — добро пожаловать. Маркус лишь сцепил зубы. Принц Апокрифа может умасливать его сколь угодно — у Маркуса есть цель. Есть любимые люди. И все эти бесконечные знания, хранящиеся здесь, ему даром не сдались. — Возможно, тобой движет глупость или трусость, — продолжил рассуждать Принц. — В таком случае ты в опасности. Прочти книгу снова и беги, покуда Апокриф не завладел тобой! Неприкрытое запугивание, ха! Глупость — возможно, но уж точно не трусость. Предать любимого — вот она трусость. Оставить его на вечный произвол, в заточении по ту сторону Обливиона, растоптать его грёзы о свободе подлунного мира — вот что есть трусость. Растоптать собственное сердце — вот что есть трусость, глупая ты жижа из глаз и щупалец! И Маркус, упрямо следуя зову своей драконьей души, прокрадывался мимо снующих повсюду искателей и лукеров, разгадывал хитроумные шарады и, словно по наитию, продвигался вглубь Апокрифа. Вот только в конце пути его ждал лишь сам Садовод людей. За проявленную смелость он наградил Маркуса щедрой сделкой: второе Слово Силы, часть Туума «Подчинения воли», и ещё одно — в обмен на знания, которые хранил вождь Скаалов. Все вы, Даэдрические Прицны, одинаковые. Песня Дова Мирак злился. На себя — за то, что не хватило тогда духу сорвать с Довакина капюшон и маску, — на собственную трусость и малодушие. На Хермеуса Мору — за то, что он есть, что излишне проницателен. За то, что имеет власть играться людьми как куклами. «Победитель сможет вернуться в Тамриэль, проигравшего же ждёт мучительная смерть». Нужно лишь дождаться новой встречи и выяснить, кем является этот Драконорождённый. Если он не Маркус — он умрёт. Если же Маркус... ...тогда Мирак пожертвует собой. Нужно лишь вынудить Маркуса пожрать его душу. И тогда они останутся вместе — до скончания времён. Но как? Маркус не захочет поднять на него меч — не хватит духу? Не захочет причинить боль любимому? Мирак был уверен — какова бы ни была истинная причина, Маркус не станет. Можно было бы притвориться, что Маркус ему безразличен. Что Мирак использовал его, чтобы вернуться в Тамриэль и захватить власть над Скайримом, Сиродилом и частью Морровинда, выжечь Саммерсет дотла, поработить жителей Эльсвейра и Чернотопья... Но Маркус не поверит. Нет. Он умный мальчик, а Мирак не сможет ему соврать. Выход есть. И есть мизерная лазейка. Насколько Мирак мог знать, старый нетопырь Партурнакс ещё жив. Наверное, всё ещё сидит на Глотке Мира и ждёт возвращения Алдуина. Партурнакс знает, как вернуть к жизни Дова, вызвать его душу из чрева его пожравшего и заставить вернуться в тело, как вдохнуть прежнюю жизнь в кости. Это будет трудно, но возможно — сам Мирак не раз проделывал это с Саротаром, Крузикрелом и Релоникивом. Мирак не сомневался — Партурнакс поможет. Главное, чтобы Маркусу хватило духу. На вершине Апокрифа Маркус шёл наощупь. Он мог лишь догадыватся, что ждёт его под обложкой «Пробуждающих снов», и как поступить, если перед ним встанет выбор — жизнь Мирака или его собственная. Сторн выторговал у Хермеуса Моры шанс, отдав свою жизнь в обмен на третье Слово Силы. Тяжкое бремя долга перед ним легло на плечи Маркуса, и это бремя он будет волочь до конца. Маркус преодолел эту часть Апокрифа, почти не встретив сопротивления. Бой с Саротаром длился недолго. Маркус подчинил его полным Ту’умом «Подчинения воли», подмяв под себя его намерения. Слишком легко. Слишком быстро. Словно Мирак уже расставил силки и ждёт, пока его наивный Маркус попадётся. Мирак ждал его на вершине самой высокой башни Апокрифа. Стоял у Стены Слов, повернувшись к ней лицом. — Подойди. Его голос звучал сталью клинка и властью едва ли не самого Алдуина. Но Маркус не стал подчиняться. — Мирак! — Маркус сорвал с себя маску и капюшон. — Посмотри на меня! Это я! Это же я, Маркус! Мирак! Ты не узнаёшь меня? Мирак обернулся на зов. Его уродливая маска всё так же отливала ядовитой прозеленью в медно-золотистом металле, а глаза... Глаза полны горечи, разбавленной безысходностью. — Прости, — процедил он и вдохнул во все лёгкие. Маркус побледнел бы, не будь его кожа и без того синевато-белой. Его драконье сердце заиндевело страхом, а к горлу подступила горечь. Мирак был потерян, и сейчас он собственноручно погубит Маркуса. Простите, Сторн и Фрейя. Простите, генерал Туллий. Прости, Арнбьорн. Я вас подвёл. — Гол Ха Дов! Тело, казалось, не хотело слушаться, душа оцепенела. Маркус не мог даже пальцем пошевелить — теперь он полностью принадлежал Мираку. Не отдавшись, но будучи отнятым силой. — Подойди, Маркус. Не воспротивиться. Подавленная воля забилась где-то на дне души, а тело слушалось беспрекословно. — Вслушайся в шёпот Ротмулаг на этой стене. Ты слышишь их? «Зии» — Вслушайся и внемли им. Изучи их, ощути всем естеством. «Лос» — Впитай их в себя, как впитываешь другие слова Криков. «Дии» — Почувствуй их власть и прими её. «Ду» — Давай, мой хороший, — шептал Мирак. — Ты должен. Ради меня, ради... того, другого, — он отошёл на несколько шагов. — Повтори их! — Зии Лос Дии Ду! — обессиленно выдохнул Маркус, ощущая привычные токи энергии в своём теле. Такие же, как тогда, у Седобородых, когда те обучали его «Безжалостной силе». — Ещё раз! — Зии Лос Дии Ду! — уже громче процедил Маркус. — Не слышу! — Зии Лос Дии Ду! — уже орал Маркус. — Используй этот Ту’ум! Кричи! Давай же! — Зии Лос Дии Ду! — Ту’ум сотряс небеса Апокрифа, заставляя драконов Мирака разлететься прочь. И едва Слова Силы коснулись Мирака, цепкие холодные объятия «Подчинения воли» ослабли, а с затуманенного разума спала пелена. — Нет... Боги, нет! Мирак! — он бросился к любимому, подхватывая обмякающее тело и срывая с него уродливую маску. — Что я наделал... Боги! Что я наделал? — Забери... мои кости... — хрипел Мирак, выдыхая собственную жизнь, пока из его рта и носа текли струйки крови. — Найди... дракона по имени... Партурнакс. Он знает... знает... — Мирак! Мирак, очнись же! — Он не очнётся, — на плечо Маркуса легло мерзкое, скользкое щупальце. — Он сделал свой выбор. Он так стремился освободиться от моего влияния, что предпочёл убить себя твоими руками. Я доволен тобой, Драконорожденный. Страницы моих Чёрных книг отныне открыты для тебя. Однажды ты превзойдёшь Мирака и заменишь его на престоле Апокрифа, станешь проводником моей воли. А тело Мирака, лишённое души, истлело за считанные мгновения. — Сгори весь твой Апокриф вместе с тобой, — прошипел Маркус, доставая «Пробуждающие сны» из перевязи на поясе. — Мне от тебя ничего не нужно, демон. — Зря. Очень зря, — снисходительно засмеялся Садовод Людей. — Однажды ты вернёшься сюда, чтобы остаться навсегда. Такова судьба всякого, кто хоть раз открывал мои Чёрные книги. Реквием Когда Маркус вернулся в Нирн, над Солтстеймом уже смеркалось. И никто не ожидал увидеть в его руках скелет, одетый в безобразную робу с костяными наплечниками. И уж тем более — слёзы на его лице. — Мирак... мёртв? — Мирак больше вас не побеспокоит, — прохрипел Маркус, давясь слезами. — Окорочочек... — Арнбьорн уселся в снег рядом с ним и приобнял за плечи. — Давай, миленький плачь. А я поплачу вместе с тобой. И Маркус заплакал. Сначала он тихо хныкал, причитая, с каждой фразой всё громче и громче, и вскоре он уже вовсю кричал и стенал, проклиная Садовода Людей и весь его Апокриф, а Арнбьорн вторил ему волчьим воем. Фрейя разогнала зевак, собравшихся поглазеть на «спасителя Скаалов», пусть даже не понимала, в чём дело. ...К полуночи тело Сторна предали огню. Для Мирака, по просьбе Маркуса, приготовили гроб, дно которого устлали ветвями снежноягодника, и в который скелет первого Драконорождённого положили, предварительно сняв с него богомерзкое одеяние. Это одеяние Маркус потом сжёг, а маску — погрёб под каирном неподалёку от храма Мирака. Там ей и место. — Значит, ты связан с Мираком драконьей кровью, и это позволяло вам видеться долгое время. Да уж, неисповедимы пути Всесоздателя, — Фрейя поджала губы, отпивая крепкого эля. Стоя над заколоченным гробом рядом с Маркусом, она ждала объяснений. — Он вовсе не хотел захватывать Солтстейм. Он всего лишь хотел вернуться, — понуро выдохнул Маркус. — Я не оправдываю его методов, нет. Но и ты пойми его. Он жил в том мерзком измерении, в заточении, с Меретической эры, и всё это время искал выход. Он просто хотел домой. — Может и так. Кто я такая, чтобы судить? — И не суди. — Окорочочек, ты как? — Арнбьорн подкрался со спины, как всегда. — Проплакался, но легче не стало. Но... Фрейя лишь кивнула и удалилась, оставив их наедине. — Перед смертью он сказал, чтобы я нашёл одного дракона, Партурнакса. Сказал, что он знает... а что именно — не успел. — Партурнакс, Партурнакс... Погоди-ка! Разве не так зовут предводителя этих старых пердунов, Седобородых? — Если он — дракон... Арн, я понял! — в глазах Маркуса засиял проблеск надежды. — Алдуин возвращал драконов к жизни, ты сам видел! Оборотень нахмурился — для него ход мыслей Маркуса был несколько сложным. — Может, Партурнакс поможет воскресить Мирака? Покидая Солтстейм Две недели Маркус провёл в поисках Чёрных книг. Ради одной из них пришлось прирезать того старого трепача Телвани, но цель и средства... Однако незадача — эти богомерзкие книги не брал ни обычный огонь, ни магический, ни даже драконье пламя — Маркус и Кричал на них «Огненным дыханием», и даже поработил пролетавшего мимо дракона и заставил его использовать на них огненный Ту’ум. Всё тщетно. И Маркус принял решение отвезти их на материк и там спрятать. Глубоко. Так, чтобы никто не смог достать. ...Гьялунд Пуд Соли оказался тем ещё недоноском. Убедить его отвезти на Солтстейм было тяжко. На обратном пути он заломил цену и отказался брать на борт «лишний груз», намекая на гроб. Арнбьорну удалось разрулить всё грязным трюком: он намекнул пройдохе, что кто-то совершил на него Чёрное Таинство и Мать Ночи уже ждёт его в Пустоте, но за услугу Тёмное Братство согласилось дать ему десять-пятнадцать лет отсрочки. В итоге Маркус и Арнбьорн всё же добились своего, и к утру следующего дня уже погружали гроб и сундук на нанятую телегу. Зов Драконорожденного — Ни за что. Ты не готов. Арнгейр был непреклонен. И отпускать Драконорождённого к предводителю Седобородых не собирался. — Готов, не готов — мне плевать. Я должен видеть Партурнакса, во что бы это ни стало. — Мой ответ — нет. Маркус был готов выть и лезть на стену. По прибытию в Айварстед пришлось вынуть кости Мирака и замотать нераспадающийся скелет в льняную ткань, как драугра. Маркус нёс мощи любимого все семь тысяч шагов, не отпуская ни на миг. И теперь, встретив Седобородых на заднем дворе Хротгара, он упёрся лбом в стену их упрямства. — Подержи его, Арн, — Маркус передал кости оборотню и набрал побольше воздуха в лёгкие. — Пар Тур Накс! Ту’ум сотряс облака — должно быть, его было слышно до самого Солитьюда. Вульфгар и Борри уже было открыли рты, чтобы осадить Довакина, как с неба опустилась крылатая тень. — Дрем Йол Лок, — гулкий и скрипучий голос дракона заставил Седобородых расступиться. — Кто воззвал ко мне? Кто стремится к тинвак со старым дова? А-а, Довакин... Я чувствую... — Партурнакс, мне... — Приветствую, вундуник. Но сначала — есть формальности, которые должно соблюдать при встрече двух дов. Сначала нужно представиться. Зин. Хейв. Испытай мой Ту’ум, сравни его с моим, Довакин! По давней традиции сперва говорит старейший. Арнбьорн благоразумно спрятался за спиной Арнгейра. — Слушай мой Ту’ум, ощути его костями своими! Борись с ним, если ты Довакин! Йол Тор Шуль! Поток пламени, хлынувший из пасти дова, окутал Маркуса с головы до ног, опаляя одежду и обволакивая кожу жаром. Накидка истлела в пепел, кожаная броня местами вздулась и полопалась. — Теперь покажи себя, приветствуй меня не как смертный, но как дов! — Йол Тор Шуль! — ответил Маркус, окатывая дракона пламенем не менее жарким. — А-а-а-а-а-а... Да! Сошседов лос муль! Давно мне не доводилось говорить с сородичем. — Арн! — Маркус кивнул оборотню, и тот поднёс кости Мирака ближе, положил перед драконом. — Партурнакс, мне нужна твоя помощь. Это... важно. — Кросис. Я не имею власти над мёртвыми, как нагадинок йоррэ. Но... Эти квет... кости! Нетленные, словно у дова, но не йоррэ... Он был таким же? Довакином? — Верно. Это Мирак, первый Драконорождённый. — Тародис Мирак? — Партурнакс подполз ближе, словно не веря своим старым глазам. — Пар бозик Мирак, бросивший вызов тур Алдуина? Маркус кивнул. — Кросис. Вернуть дова к жизни может лишь Алдуин. Или же его крид... убийца. — Это был я. Что мне делать? Как вернуть его? — Я не стану спрашивать о причинах. Лишь научить, как призвать ри... сущность дова из своего чрева и вдохнуть его в эти квет. От дракона к Маркусу потянулись нити. Такие же нити, как и тогда, от Мирака, несущие знания и видение. Эти знания словно впитывались в само сердце, разносились по телу с кровью. — Назови его имя, сделай его Ту’умом. Облеки его в слен и сош, постарайся прислушаться к зову его зи... духа! Маркус стал на колени перед костями, прислушиваясь к себе. «Мирак!» — позвал он мысленно. На миг показалось, внутри что-то шевельнулось. — Мирак! — уже вслух позвал он. — Мирак, ты меня слышишь? Мирак! — Зови его! Позволь ему идти на зил зуль... твой зов! — продолжал наставлять его дова. — Облеки этот зов в ту’ум и попытайся снова! — Мир Аак! — Крик обжёг горло. — Мир Аак! Мир Аак! Внутри словно поднимался шторм. Что-то рвалось наружу, нужно лишь выпустить. — Мир Аак! — с каждым Криком Маркус чувствовал, слышал, как Мирак звал в ответ. — Мир Аак! Внезапно кости стали дымиться. — Снова! — Мир Аак! С каждым Криком кости разгорались всё больше, и в этом огне обрастали плотью. Маркус видел, как на них нарастают мышцы и сухожилия, как они покрываются кожей, как вьются под ней нарастающие органы. И продолжал Кричать. Ту’ум сотрясал небо над Монавен до самой ночи. Седобородым, видимо, надоело, и они скрылись в своей крепости, а Партурнакс оставался до тех пор, пока Мирак не сделал судорожный вдох. — ...Как холодно! — слабо улыбнулся Мирак, — Маркус? Ты здесь? — он открыл глаза, пытаясь понять, где находится. — Дрем, старина. Рад тебя видеть. — Дрем йол лок, Мирак, — ответил Партурнакс. — Добро пожаловать обратно в Тазокан. — Мирак! — просипел Маркус. — Мирак, ты... — У тебя получилось! — губы Мирака растянулись в улыбке. — Малыш, у тебя получилось! Маркус расплакался. Бросился к нему, уткнулся носом в его шею и разрыдался. Стал целовать лицо Мирака, судорожно, жадно. — Оставлю вас, — Партурнакс тактично удалился восвояси, поднимая крыльями клубы снежного крошева. Маркус рыдал, захлёбываясь, сжимая Мирака в объятиях. Словно боялся, что тот окажется лишь иллюзией и снова исчезнет, растворится снежным маревом. Но нет. Мирак был настоящим, из плоти и крови. Тёплым. Живым. И таким же любимым. — Боги, Маркус! Ты меня сейчас раздавишь! — Мой, мой! Не отпущу! Не отпущу, слышишь? — Я не уйду, — Мирак приобнял своего любимого за плечи, хлопая по спине, как тогда, в их лже-Апокрифе. — Не уйду... Холод ветров, господствовавших на Глотке Мира, пробирал до костей. Небо над ними чёрное, усеянное россыпью звёзд и увенчанное убывающим Масером. Маркус плакал, словно ребёнок, а Мирак всё гладил его по затылку и спине. — Значит, ты и есть тот самый Мирак. Не стыдно тебе? — Арнбьорн уселся в снег рядом с Маркусом, едва тот проплакался и успокоился. — Мне нечего стыдиться, — Мирак попытался хотя бы сесть. — А ты... — Знакомься, это Арнбьорн. Ну... тот, о котором я тебе говорил, — перебил его Маркус, утирая заплаканные глаза. — Ты так насмерть замёрзнешь. Пошли внутрь, одолжим у Седобородых хоть какую-нибудь одежду. — Эй, Арнбьорн! — Мирак вцепился в руку оборотня. — Спасибо. Что не оставил его одного. Любимый горноцветик Маркус лежал в постели, вслушиваясь в мерное сопение спящего на его плече Мирака и возню Арнбьорна под боком. Проклятие Молаг Бала не позволяло погрузиться в сон, лишь в короткие зыбкие дрёмы без сновидений. Было тихо... насколько возможно. И лишь неясное, мерзкое ощущение копошилось под черепом и не давало насладиться отдыхом. Внезапно потянуло затхлой сырой вонью. Подняв голову, Маркус увидел россыпь мерзких жёлтых глазёнок, пялящихся на них троих из дальнего угла. Моргание эти зенок сопровождалось не менее отвратным хлюпаньем, с которым во тьме извивались десятки мелких щупалец. Принц Судеб всё же раскрыл их маленький обман. — Уходи! — зашипел Маркус, поднимаясь на четвереньки и закрывая собой спящего Мирака. — Не отдам, слышишь? Не отдам! Убирайся! — Рано или поздно, — заунывно-воющим голосом ответил Мора, — он вернётся ко мне. И ты, Маркус, тоже будешь моим. Так или иначе. С этими словами отвратительное месиво из глаз и щупалец растворилось в тени, оставляя после себя лишь сыростные миазмы Апокрифа. — Что это было? — проворчал Арнбьорн. — Садовод Людей пришёл за своим любимым горноцветиком, — процедил Мирак. — Он не отвяжется. Он не любит делиться своими игрушками, никогда не любил.