не помню, когда в последний раз видел его не таким изможденным.

*** ... по ощущениям, он будто закрылся ото всех. я не помню, когда в последний раз видел его не таким изможденным. даже несмотря на то, что я вижу его каждый день и что-то да крикну легкомысленно смешное вслед, он остается таким же выпотрошенным и разбитым. этот его мрачноватый взгляд, горький прищур глаз с отражением практически кроваво-душевных кульбитов ума, губы, растянувшиеся в тонкую жесткую линию, которые вот-вот да сожмутся ещё сильнее, что ни поза - так бесконечное напряжение мышц, всего тела; строго расположенная голова на плечах, вечно ноющие плечи... что-то давно потухло в нем. делая сознательное усилие не выставлять напоказ весь скопившийся шлак, он выдает напряжение, вызванное окружающими, за бесконечную собранность, пребывая одиозным самому же себе. продолжает выдавать сомнение за щепетильность, полное пренебрежение за дипломатичность, рьяную, практически ядовитую настойчивость за решимость, и наконец сопротивление за попытку в уникальность. за всеми теми театральными занавесами, дверьми, заборами, лестничными пролетами, километровыми стенами - что-то ломается. так долго и упорно - никто уже и не упомнит, когда это нечто пребывало не в столь распотрошённом состоянии. сколько можно чинить эту деталь? наступит день, и от неё не останется и следа. она бесмысленна. её назначение тоже. приносило ли вообще оно пользу? склизко-тянучее, жмуще-обжигающее. всегда ли было так? о, ответь мне, человек, смотрящий на меня из зеркала? ***