Свет во мраке

Grabt mir ein Grab im Wasen, Deckt mich mit grünem Rasen, Mein Schatz hat’s Grün so gern. Wilhelm Müller «Die Liebe Farbe»

Он стоял у кромки пешеходной трассы, как витязь на распутье; темные кудри рыцарским шлемом покрывали не преклоненное чело; вместо эфеса тяжелого меча, рукоять легкой волшебной палочки была сжата меж его тонких пальцев. Тис, 13,5 дюймов, перо Феникса. Машины с шумом проносились вдоль обочины, не притормаживая ни на секунду возле знака с ограничителем скорости, оповещающим, что здесь место пешеходного перехода. Это было странное чувство нахождения в центре безумной карусели, когда все проносятся вокруг тебя в безумном калейдоскопе многоцветья и лишь ты один стоишь, растерян и неподвижен. Белый шум. Этими словами охарактеризовал бы он сейчас ту единственную музыку, что никак не могла прекратить бить по барабанным перепонкам его измученных ушей. Было громко до звенящей глухоты, до призрачного безумия в мареве снова не случившегося рассвета. Наверное, лучшим вариантом было бы на самом деле ослепнуть и оглохнуть, чтобы хоть чем-то оправдать отсутствие света и звука в этой вечной предрассветности. А может, он и впрямь ослеп и оглох, и тогда всё происходящее было лишь бредом его воспалённого разума, которому он по глупости — или по незнанию — продолжал наивно верить. Здесь не было светофора, только знак — на черно-белом фоне — корявая фигурка недочеловечка, так же, как и он сам, совершенно не умеющего перейти эту мордредову дорогу. И полосы. Белые на черном асфальте — как клавиши кривых клавикордов. Наверное, он лучше бы играл ХТК Баха, чем страдал сейчас вот этими не-попытками перебраться на другую сторону от проезжей части. Сквозь рев десятков — сотен — моторов прорвался вой, протяжный, как крик раненной волчицы, потерявшей волчонка. Желтое пятно на фоне общей серости каплей приторно кислой горчицы на воротничке социального работника сразу бросилось в глаза, отвыкшие уже, было, от яркого. «Псих», — прошептал он иссохшимися губами, которые, казалось, уже больше никогда не заговорят. «Интересно, за мной?» — повисло несказанным в воздухе. Рука невольно откинула прядку с лица, открывая лучший обзор. Утробные завывания сирены приближались в своей неотвратимости. «Том», — коснулся его ушей тихий шепот, слух обострился, словно он в самом деле был душевнобольным (впрочем, он и правда почти был достоин этого гордого звания). «Том», — голос звучал так тихо, словно говорящий был при смерти. «Том, мантикору тебе под мантию, ответь, если слышишь!» Ответить? И как он должен был это сделать, когда то единственное слово, слетевшее с его уст забрало все последние остававшиеся силы, оставив только хриплый кашель да саднящее горло (право слово, некоторые непристойные мысли были здесь совершенно не уместны). «Ты, красноглазый ублюдок, — начинал злиться голос. — Лысая твоя черепушка, клянусь прахом твоего ублюдочного папаши и лапой несчастного крысиного твоего прихвостня!.. если ты не ответишь, Томас Марволо Риддл, я… клянусь, я больше не буду с тобой разговаривать!» Теперь в голосе была странная обида, пока он, не двигаясь с места и щурясь от непривычной яркости ослепительного полуденного солнца, пытался вникнуть в суть произносимого. Честно говоря, пока что смысл претензий оставался для него… загадкой. Томас Марволо Риддл… да, кажется его и правда так звали… когда-то. «Это не мое имя, — на пробу прошептал он. — Ты ошибся. Меня зовут по другому…» Холодный смех морской пеной коснулся все ещё слишком чуткого слуха. «И как же тебя зовут, Том?» Он ещё не вспомнил. Нет. Пока — нет. Но он точно знал, что ненавидел это имя больше всего на свете. Что было в этом имени что-то грязное, отвратительное: дикая смесь кровосмешения, незаконнорождения и… изнасилования души и тела разом. Если бы такой исход был единственным возможным, он предпочел бы остаться без имени вовсе. Но он знал, точно знал, что у него было другое имя. Прекрасное, смертоносное, восхитительное в запретности свершенного убийства. — Волдеморт, — произнес он на грани слышимости, все ещё не способный перекричать белый шум. — Мое имя Лорд Волдеморт. Он ощущал собственную весомость, как растущий в груди шар тепла, как зарождающуюся искру магии на кончиках пальцев. У него было имя. У него было такое имя, что не каждый смел произносить его вслух. «Правда? — уточнил голос с ноткой сарказма. — А ведь когда я брал твое тело, ты вовсе был не против называться и Томом… Или же мне теперь и в постели обращаться к тебе не иначе, как… мой лорд?» Это было неправильно. Том даже не видел своего собеседника, но от одного гортанно-низкого «мой лорд» зрачок почти полностью залил радужку, а частота пульса стала столь высока, что сердце того и гляди готово было выпрыгнуть из грудной клетки… так выразился бы по крайней мере кто-то, склонный к поэзии и мечтательности. Неромантичный и куда более прагматичный Том назвал бы свое состояние… мм… возбуждением на грани оргазма. Это было незаконно иметь такую власть над Темным Лордом. Тем не менее, у обладателя загадочного голоса эта власть, по всей видимости, была. — Покажись, — с трудом сохраняя самообладание, приказал Волдеморт. Звонкий смех был ему ответом. «Дорогу нужно переходить на зеленый свет», — проникновенно произнес голос, все это время находившийся, очевидно, внутри него — не иначе. Это была полнейшая бессмыслица. — Здесь нет светофора, — произнес Риддл, словно это должно было изменить всё. — Посмотри, — голос был теперь повсюду, обволакивая разве что не убаюкивая, — посмотри мне в глаза. Две бездонных зелени глядели на него двумя смертными приговорами. Взгляд надо было отвести. Непременно надо было отвести взгляд… «Дорогу нужно переходить на зелёный свет…» Изумрудные глаза глядят лукаво, выжидающе. Это приглашение: не на казнь ли? Он делает этот ублюдский шаг… Желтое пятно, стремительно увеличивающееся, и нарастающий вой сирены — последнее, что слышится и видится ему. Горел. Зеленый.