Свет во мраке

Лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу.

Главной мечтой Тома была свобода. Свобода от условностей, от общественного мнения, от глупых интриг чистокровных родов, от этих вечных игр во власть и волю к ней… свобода, может, и от смерти даже? С некоторых пор Тому холодно. Нет, камин всегда хорошо натоплен, а в кровати так много одеял, что хоть утони в этих бесчисленных перинах. Его холод… несколько иного рода. Каждое утро он просыпается, чтобы снова почувствовать его — холодное дыхание Госпожи за его спиной. На запястье Хель всегда висит цепочка с часами, чьи стрелки она бездумно крутит пальцами. «Ты бессмертен. Ты ведь именно этого и желал, не так ли?» — молчаливо вопрошает у него дочь Лофта. У госпожи всегда есть её господин. Господин, который неизменно стоит над ней. Господин, которому она принадлежит. Смерть никогда не принадлежала самой себе. Всегда был Он — Повелитель. Гарри. Мальчик, сбежавший из странной средневековой сказки. Смоль длинных вечно лохматых, даже когда убраны — небрежно убраны — в косу или хвост, волос, зелень изумрудных глаз (две Авады, убившие и воскресившие в бессмертие его нового коленопреклоненного, но не прекращающего свою бессмысленную борьбу раба)… Гарри холоднее и равнодушнее смерти. Он как вода, замёрзшая в лёд, в вечную мерзлоту, застывшая в вечном ожидании весны, которой больше не будет. Он — настоящее, прошлое и будущее некогда «Великого Тёмного Лорда», ныне павшего пред ним, пред его холодным и бесстрастным ликом. Гарри столь нетороплив и спокоен, что с трудом можно поверить в то, что обладателем этого пульсирующего органа, пронзающего его нутро раз за разом является именно он. Больно. Гарри научился причинять боль, и заслуги Тома в этом несоизмеримо больше, чем ему на самом деле бы хотелось. Слёзы текут по его щекам. Том ненавидит свои слёзы. Это позор, которому он лучше предпочёл бы мгновенную смерть, которой он больше не достоин. Гарри набирает темп. Том пылает — внутри и снаружи. В первые их такие разы Том даже ощущал что-то вроде стыда за свою слабость, за то, что так легко сдался под чужим напором. Теперь он даже почти не принадлежит себе боле. Ему даже почти доставляет извращенное удовольствие это нескончаемое трение, внутри него (сидеть без боли он теперь не скоро сможет), это почти приятно ощущать эту абсолютную заполненность внутренней пустоты чужим ледяным пламенем… В такие моменты, доведенный до самого края, ощущая в самом деле что-то вроде маленькой смерти, он почти хочет, чтобы Гарри в самом деле любил его. Чтобы эти холодные пальцы вытерли слёзы с его пылающих щёк, чтобы ледяные руки забрали причиненную самим же Господином боль, чтобы Гарри… простил его? «Ненавижу тебя! Чёртов Ридлл! Гори в аду! Хочу уничтожить тебя!» — кричит Поттер в его голове, и темп который он берет становится почти невыносимым, словно он хочет в самом деле убить в конце свою ничтожную и слабую подстилку. Бьёт его по лицу, в каждую пощёчину вкладывая всю ту боль, которую когда-то принёс в его жизнь ублюдочный Лорд Волдеморт. «Ты видишь кем я стал? Ты видишь, во что ты меня превратил?! Не….» Том чувствует его семя внутри себя, и это приносит странное облегчение. Неужели, это закончилось? Что-то горячее и соленое падает на щеку Риддла, который даже про боль от удивления забывает. Гарри плачет. Это странно, как если бы Хель вдруг решила уйти в нирвану или принять монашеский постриг. Гарри… Том ведь заслужил подобное отношение, в чём же дело? Слёзы текут по мраморно бледным щекам Поттера, словно ледник его сердца тает, объятый пламенем чужой боли. Магией Гарри залечивает разбитое лицо Марволо. «Том… я…. Прости… Что же я творю! Мерлин… Боже, Том, я… это снова… оно словно… оно не должно было быть сильнее… я ведь…» Так разбиваются ледяные глыбы, так приходит неожиданная весна, сжигая остатки минувшей зимы. Так в руины превращаются холодные крепости, позволяя на своем месте расцветать болезненно шипастым кустам алых роз… Том смеётся, смеётся своим хриплым, каркающим смехом, захлёбываясь собственной болью…. Они сломаны. Их двое. Теперь всё правильно.