Осколки горячего сердца

В Сумеру наступала душная летняя ночь. На улицах не было ни единой души. Лишь светлячки изредка показывали свой замысловатый танец. Выходной. Аль-Хайтам ненавидел выходные, предпочитая им новое исследование в должности секретаря. Шторы задерживаются, сил чтобы радоваться не остаётся. По своей привычке Аль-Хайтам кипятит чайник, заваривая травы на двоих. Но кружка остаётся нетронутой. Хайтам озирается, скользкое ощущение постоянной слежки не прекращалось. Оно ползло очень быстро. Раньше Хайтам принимал его с облегчением в попытке скрыться от надоедливых глаз в тени теплого дома. Но сейчас оно давило всё сильнее. Одиночество… Стены окружили его со всех сторон, всё дальше загоняя в клетку, а он продолжал ставить вторую кружку на стол. Слева что-то очень сильно кололо. Видимо осколки слишком остры. После операции по спасению малой властительницы Кусанали прошло около двух недель. Сумеру ликовал, долгожданная свобода ощущалась глотком свежего воздуха. А Аль Хайтам дышать не мог. С рациональной стороны его поведение не поддавалось никакой логике. Даже великие мудрецы называли его состояние простой тоской. А тоской ли? Или же чем-то большим. Работа дом. Работа дом, если бы секретарь был поездом, то точно смог бы похвастаться своей определенной пунктуальностью. Дверь каждый раз открывалась в надежде увидеть его. Его Кавеха. Аль-Хайтам давно смирился с мыслью, что Кавех его. Хоть и до последнего отрицал. Отрицал даже тогда, когда вновь поставил вторую кружку на стол, а затем заглянул в комнату архитектора и принялся вдыхать его аромат от подушки. Ее давно не касалась блондинистая голова. На прикроватной тумбе горой не валялись заколки. Локоны давно не образовывали гнездо. Руки не касались пушистого одеяла, заворачиваясь в клубок. Ему не хватало его. Его Кави. По началу секретарь свои чувства пытался объяснить беспокойством. — Аль-Хайтам умеет переживать? — и снова эта улыбка, дарующая свет, всплывала в памяти как вчера. Аль-Хайтам не просто переживал. Он не мог уснуть, кошмары всё чаще посещали секретаря. А стены давили с новой силой, щупальца одиночества обвивали со всех сторон, утягивая глубже. Тысяча мыслей пролетали за одну секунду и сводились к одной. Страх. Хайтама окутывал страх, полз по венам, оставаясь в кончиках пальцев. Осколки давили сильнее, прорезали ребра, не оставляли возможности собраться и вздохнуть. Хайтам терялся внутри себя, впервые пытаясь вернуться обратно. От Кавеха вестей всё также не было. Дни проходили в напряжённом молчании и попытках не разорвать людей в клочья. Доска объявлений, некогда пестревшая их несуразными перепалками, пустовала. На ней не виднелся размашистый и замысловатый почерк архитектора, вызывающего Аль-Хайтама на бой в очереди на мытьё посуды. На ней не виднелся аккуратный и убористый почерк секретаря, пытающегося своё право на отдых отстоять. Аль-Хайтам отдал бы всё, чтобы вновь увидеть слегка напряжённое лицо, руку, выводящую очередную бранную заметку. Он не выдержал и подключил все свои связи. Учёные уверяли, что архитектор успешно завершил работу над одним из своих самых любимых проектов и даже отправился домой. Но несколько дней назад случился обвал. Колонна не выдержала нагрузки, есть пострадавшие и жертвы. Сердце Аль-Хайтама, а точнее всё что от него оставалось, на секунду пропустило удар. Казалось осколки не могут распасться на что-то более меньшее. А он смог. Дрожь. Отчаяние. Боль Аль-Хайтам еле находит силы, чтобы доползти до дома, оповестить всех жителей о своем отъезде и собрать вещи. Всё чётко по плану, всё как он предполагал. Но вот одна маленькая деталь… У него нет сил. У великого мудреца Аль-Хайтама не осталось сил. — Я дома — до дрожи знакомый голос, открытая дверь и пыльный порог. Подсознание играло с Аль-Хайтамом злую шутку. Давило на самое больное. Он задыхался. Слезы бежали все чаще. Архитектор садится на колени напротив, притягивает ближе. А Хайтам поддается, хватается как за спасательный круг. Не хочет отпускать ни на секунду. Никогда. Кавех стирал дрожащими пальцами широкие дорожки, и что-то тихо шептал. Аль-Хайтам тянулся в ответ, бережно обводил ссадины и синяки, целовал больные места. И был..... Счастлив, впервые за долгое время. Счастлив сидя на полу прихожей его неуютного дома в объятиях с настоящим солнцем его жизни. Две руки покоятся на крепких плечах секретаря, а Кавех доверчиво шепчет: — Знаешь почему я успел спастись? — Хайтам молчит, не нарушает хрупкий момент. — Врачи сказали, что меня спасло чудо, или человек, который верил в то что я буду жить. И оно ведь сработало. Я жив. Жив, благодаря тебе. Аль-Хайтам вздыхает и притягивает ближе. Впивается в губы, пытается передать то, что сидело в осколках. А Кавех отвечал. Трепетно отвечал на мольбы остаться. И был не против. — Я буду рядом, Хайтам, — и после слов по венам течет тепло, пальцы сплетаются в единое целое, губы горят от терпких поцелуев. А осколки медленно возвращаются на своё законное место. Больше не режут хрупкую душу, больше не стучат под ребрами. Становятся горячо любимым сердцем. И возвращаются к двум теплым кружкам.