In the morning

      Чайльд просыпается раньше обычного из-за звонкой трели певчих птичек, сидящих на ветках дерева прямо перед распахнутыми окнами и насмешливо глядящих на предвестника своими глазками-бусинками. Тарталья, фыркая и жмурясь, сначала прячется под одеялом, пытаясь согреть ледяные плечи, затем утыкается лицом в подушку и трется носиком о ткань, ни в какую не желая расставаться со сном и, кажется, уже даже обратно проваливаясь в пучины грез. Но настойчивые пернатые плутовки перескакивают с ветки на ветку, перелетают крошечное расстояние до подоконника, на котором принимаются прыгать, громко цокая коготками по дереву, и взмахивать крыльями, шурша перышками. Чайльд, дернув нижней губой, протирает жутко слипающиеся глаза. Сколько прошло с того момента, как он, обессиленный и полностью выжатый, рухнул на постель и заснул? Может, часа четыре, а может, даже меньше. Он не уверен. Зато тело, хранящее сладкие томные воспоминания о горячих поцелуях и прикосновениях, помнит все. За окном, не считая надоедливых курлыканий, медленно разливается рассвет, видна только одинокая полоска. Ещё совсем рано: небо до сих пор хмуро-синее, в воздухе витает ночная свежесть, прохлада, тишина и некая атмосфера того самого утра, когда время посвящается только себе. Одна из птичек издает игривый клекот. — Из вас вышел бы превосходный куриный бульон, — недовольно ворчит парень, наконец, выпуская из вялых лапок сон, и садится, в следующую секунду сдавленно охая и густо краснея — поясница напоминает о себе несильной тянущей болью, такой глухой и едва заметной, но очевидно намекающей об активном времяпрепровождении этой ночью. Между упругих ягодиц, ещё горячих и ласково розовых после грубых шлепков, до сих пор влажно и растянуто. Мышцы машинально сжимаются от подобного непривычного ощущения, что Чайльд, прижимая к горящим щекам ладони, вспоминает, каким волшебным было это чувство заполненности. Птички глумливо переглядываются между собой, словно осуждая и обсуждая юношу, разделившего этой ночью постель с мужчиной — Чайльд сердито косится на них, затем смотрит на вторую сторону кровати и, стараясь не издавать лишнего шума, поднимается на дрожащие ноги, подхватывая с пола полотенце. Потом выясняет, что дрожат у него не только ноги, но ещё и руки, да и все тело. Обернув полотенце вокруг бедер, Чайльд не отказывает себе в удовольствии отвернуться от пернатых созданий и потянуться во весь рост. Косточки приятно хрустят, кровь циркулирует, и сонное состояние медленно отходит. Он плещется в ванной комнате почти с час, оккупировав деревянную бочку, тихонько мурлыкает в горячей воде и намыливается. Закончив, тщательно вытирается, закалывает отросшую челку набок и возвращается в спальню. Осматривает свою изрядно помятую одежду и решает, что ничего плохого не случится, если он совершит крошечный набег в гардероб хозяина дома. — Серьезно? — охает он, шокировано уставившись на целый ряд абсолютно идентичных белых рубашек перед собой. Сбоку, слева, висят четыре одинаковых плаща, справа чёрные брюки. На специальной отведенной под украшения полке свёрнуты ремни, на небольшой подушечке покоятся кольца. Чайльд едва не фыркает, забирая с вешалки одну рубашку и накидывая на плечи, натягивает свое белье и идет на кухню. К этому моменту уже вовсю занимается рассвет, заливая пространство солнечным светом, к которому Тарталья присоединяется подобно одному из искрящихся лучиков. Слушая голодно урчащий живот, Чайльд принимается за завтрак. Моет овощи, разбивает в миску яйца, ловкими движениями взбивая их, затем режет бекон, крошит зелень и собирает все заготовки в две части: одну на салат, а вторую на яичницу. Спустя несколько минут он накладывает на стол и довольно кивает себе, но вспоминает про десерт и думает, что пару блинчиков лишними не будут. Чайльд, увлекшись готовкой, не сразу замечает движение за спиной, потому вздрагивает, когда к загривку прижимаются горячие губы, а в поле зрения появляются черные руки, опустившиеся на края тумбы, заключая предвестника в ловушку. Золотые узоры на этих крепких руках красиво переливаются под светом, привлекая внимание и заставляя задержать дыхание. — Доброе утро, Аякс, — простое прикосновение губ к загривку сменяется на нежный поцелуй, который, не отрываясь, ведут к чувствительному месту за ушком. Прикусывают мочку, легко оттягивают и отпускают, опаляя горячим и тяжелым дыханием, от которого у Тартальи по всему телу пробегают мурашки, а коленки подгибаются. В голове сразу всплывают недавние постыдные образы, когда он громко стонал и выгибался, сходя с ума от рычащего рокота в ушки. Щеки вспыхивают. — М-м-м, как вкусно пахнет. Так бы и съел. Чайльд не осмеливается спросить, зачем тогда бывший архонт кусает его в плечо, ведь он вовсе не похож на блинчик, чтобы его ели, но только неловко хихикает, когда хватают за талию, щекоча бока пальцами. Притесняют к чужому телу так крепко, что юноша чувствует каждый рельеф мужчины. Особенно твердый бугорок, уткнувшийся ему чуть выше копчика. Становится жарко. — Доброе, — бубнит парень, возвращая внимание к стопке уже готовых блинчиков, которых он как раз собирался полить медом, баночку которого держал в правой, а ложку в левой, но его бесцеремонно прервали. Чжун Ли прикусывает загривок, пролезая двумя руками под рубашку и ладонями обнимая худой живот. Гладит пальцами нежную кожу, очерчивая пресс, задевает края нижнего белья, надавливает на повздошные кости, из-за чего Чайльд ягодицами упирается в чужой пах и роняет сладкий стон. Все места, которые Чжун Ли ночью пометил своими зубами и губами, начинают чесаться, требуя, чтобы к ним прикоснулись, и Тарталья откидывает голову на широкое плечо, чтобы мужчина поцеловал его в шею. Предвестник переступает ногами, хватается за края столешницы и облизывает пересохшие губы, прикрывая глаза. Возбуждение пробегается от макушки до пят, обжигающей волной собирается в низу живота, раскаляя все нервные окончания. Архонт что-то говорит, не переставая ласкать языком и губами шею, оставляет на светлой коже шаловливые пятнышки, пока Чайльд в этой тесной ловушке млеет и тает. Вдыхает во все легкие запах архонта, наслаждаясь его прикосновениями и нежностью, которую никогда ни от кого не получал. Зато теперь ее настолько много, что парень теряется, не зная, за что хвататься. Хочется за все сразу. — Очаровательный, — вдруг голос Чжун Ли оказывается слишком близко, а низкий тембр будоражит все нутро — Тарталья стонет, приподнимаясь на носочки, когда с него стягивают белье. Раздражающая ткань сваливается на пол, а на голые ягодицы ложатся большие ладони, сминая половинки и раздвигая. Рубашка задернута на пояснице, открывая соблазнительный вид, куда Чжун Ли смотрит с особым удовольствием, а после касается большими пальцами дырочки. Чайльд выгибается, отодвигая тарелку с блинами и опираясь на локти, рвано дышит, стоит одному из пальцев огладить вход и осторожно войти. Мышцы до сих пор расслаблены, потому принимают последовавшие за большим пальцем другие без проблем. Сжимаются вокруг них, и Чжун Ли глухо рычит. — Всю ночь ты выстанывал мое имя, выгибался на простынях, изливался, трепетно содрогаясь вокруг, скакал верхом, царапая мне грудь, — у Тартальи мутнеет перед глазами, и он не знает, как еще больше ему покраснеть, — просил глубже и сильнее, жестче и быстрее. Рубашка становится лишней преградой между ними, но никто не обращает на нее внимания. Чжун Ли склоняется к другому ушку, принимаясь шептать туда: — Такой сладкий, ласковый. Связь с миром у Тартальи разрывается насовсем, он прячет лицо в ладонях, сгорая от стыда, но противиться своему желанию не может, двигая бедрами и кусая губы. Между ягодиц умещается толстый член, увитый венками и такими же узорами, как на руках и на половине тела архонта, который марает крестец в предъэякуляте. Чжун Ли входит в него одним неспешным толчком, вырывая из груди предвестника выдохи, останавливается глубоко внутри. Чайльд скользит локтями, жмется щекой к холодной поверхности и мычит, прогибая спинку. Мужчина скользит обратно, наблюдая, как колечко неохотно отпускает его, сжимаясь на головке. Но Чжун Ли выскальзывает полностью, наблюдая за белесой ниточкой, протянувшейся от уретры головки к судорожно сжимающейся дырочке, а затем входит вновь, из-за чего предвестник вдруг вздрагивает и стучит ладошкой — налитая тяжелая головка члена скользит вдоль набухшей от острого возбуждения простаты. Надавливает, дразняще тараня комочек, тем самым заставляя Тарталью звонко стонать и скрестись лапками об опору. От чувства заполненности кружится голова, в которой на данный момент жужжит рой постыдных мыслей, кои Чайльд не в состоянии контролировать. Чжун Ли наклоняется над ним, одной рукой опирается о столешницу, второй обхватывает член парня, собирая в ладонь яички и перекатывая их, кольцом из пальцев ведет к головке. Целует в загривок, льнет грудью к спине, отмечая про себя, что предвестник в его рубашке выглядит мило и как-то по-особенному притягательно. Толчки из медленных и тягучих перерастают в более размашистые и глубокие, бедра влажно бьются о ягодицы, внутри которых пульсирующими стеночками сдавливают крупный член, что выворачивает края дырочки, бесстыдно хлюпающей на каждое движение. Чайльд кончает первым, толкнувшись в ладонь архонта, натягивается, что-то проскулив в собственные руки, обмякает, рвано дыша. Легкие горят, мышцы ног горят еще больше, и предвестнику кажется, что он сейчас упадет, но Чжун Ли держит крепко, вбиваясь с огромной амплитудой. Бедра грубо бьются о ягодицы, снова порозовевшие и разгоряченные. Через пару толчков Чжун Ли входит полностью, изливаясь где-то глубоко внутри, сжимает ягодицы и рычит. Золотые глаза вспыхивают. — Аякс? — зовет его Чжун Ли, осторожно выскальзывая и наблюдая, как по стройным бедрам потекла его сперма. Дракон довольно урчит. Чайльд чувствует себя ни живым, ни мертвым. Мышцы сладко тянут, в ушах до сих пор громко, пот струится по шее, рубашка противно липнет к груди и спине, но так хорошо, что Чайльд заурчал бы, подобно наевшемуся сметаны коту. Еще и лег бы пузиком верх под заботливые поглаживания Чжун Ли, который подхватывает его на руки и несет обратно в спальню. Аккуратно опускает на постель, подтягивает к предвестнику одеяло и уходит на кухню, где на подносе умещает завтрак и возвращается, кладя ношу на прикроватную тумбочку. Парень, увидев голого архонта при свете, прячется под одеялом, что-то пикнув. Сверху раздается теплый смех, а затем предвестника находят в коконе и ловят. Чжун Ли целует его в нос, горячие красные щеки и лоб. — Не думаешь, что после всего произошедшего… странно прятаться? Тем более от меня. Признаться честно, Тарталья никогда не думал, что их отношения в принципе могли перерасти в нечто подобное. Особенно в горизонтальное положение, и особенно в те отношения, в которых сдержанный Чжун Ли окажется очень чутким партнером. Партнером, с которым уютно и комфортно. Чайльд жмется к его груди, пряча пунцовое лицо, не понимая, от чего ему так неловко, что либо кричать от переполняющих эмоций хочется, либо глупо хихикать, либо спрятаться где-то, где его не найдет никто. Чжун Ли вздыхает, залезает под одеяло и обнимает смущенного парня, целуя его в макушку и гладя по лапкам, переплетает пальцы и, поднеся руку к лицу, целует тыльную сторону ладони. — Посмотри на меня? — просит архонт, и Чайльд, фыркая, поднимает взгляд, но не успевает спрятаться обратно, когда его ловят и целуют в губы. Чайльд возмущенно пыхтит, однако отвечает со всей присущей его натуре страстью. Отстраняется из-за нехватки воздуха. — Ласковое солнце, — шепчет Чжун Ли. И Чайльд снова рдеет, а затем агрессивно нападает на Властелина Камня, заваливая того на лопатки. Спальня заполняется смехом и шорохом подушек, которыми они принимаются драться, пытаясь одолеть друг друга. По скромному мнению Чайльда, уснувшего на груди Чжун Ли, это идеальное утро выходного дня.