стыдно

      Антон знает, что они с Арсением лишены многого. Брака, прав, свободы выражения чувств, безопасности, публичности.       Он это знает. Он знал это и тогда, когда впервые поцеловал Арсения и со скрещёнными за спиной пальцами спрашивал, взаимно ли это. Он помнил это и тогда, когда Арсений ему мягко кивнул и, покрасневший до чёртиков, поцеловал в ответ.       И он не дурак, окей? Он знает. Он все, сука, знает. И он готов на эти лишения пойти ради того, чтобы быть вместе с Арсением.       Возможно, они никогда не вступят в официальный брак. И если с одним из них что-то случится, то второго не пустят к нему в палату, потому что чисто юридически они друг другу никто.       И им, возможно, никогда не суждено погулять друг с другом за руку по вечерней Москве, и Антон никогда не сможет поцеловать его на публике, да им даже вместе не стоит нигде появляться, честно говоря.       Но все это кажется второстепенным, когда он смотрит в радостные голубые глаза напротив. Или когда он целует созвездия родинок на чужой спине. Или когда Арсений засыпает, уставший после спектакля, в его руках в их съёмной квартире.       Они многое вместе пережили — технички, пилоты, семь лет на ТНТ, новый старт на СТС, кучу шоу, много глупых ссор и годы осторожного хождения на носочках вокруг этого непонятного притяжения друг к другу.       Но Арсений тогда сказал «да», сказал «ты мне тоже нравишься, Шаст», и все тяжёлые дни копания в самом себе и дни в фейковых отношениях показались одним мгновением. Из камня на плечах они превратились в перья и стали его новыми крыльями. Он стал счастливым — по-настоящему.       Но невидимая цепь никуда не делась. Она будто всегда была туго надета на них двоих. Наверное, Антон ее просто не замечал первое время — он правда был окрылён. Да, не считая того, что ему уже за тридцатник, он чувствовал себя маленьким мальчиком, которому на Новый год подарили самый желанный подарок.       А потом розовый фильтр наконец исчез, и потихоньку некоторые вещи в его жизни начали больно колоть в самое сердце.       Вот как сейчас, например.       Они с Арсением вместе приехали в офис — один день выходного ничего не дал особо, но они валялись все утро и день в полной тишине, вылезли из постели лишь ближе к вечеру, поужинали, и потом Арсений до самой ночи рассказывал о спектакле, делился закулисными историями. В офисе они были первыми приехавшими, и в ожидании парней они просто молча сидели рядом, держась за руки.       Парни о них знают, узнали первыми и единственными. В целом, ничего не сказали.       Дима хмыкнул, кивнул, мол, поздравляю. А вот Стас с Серёжей поморщились. Неприятно так, показательно почти. У Антона тогда неприятно скрутило все тело, а Арсений до конца дня ходил никаким. Не совсем толерантное отношение у них — не новость. И если Серёжа в какой-то момент смог привыкнуть, перестал возмущенно вздыхать, то до Стаса за полгода так и не вышло достучаться.       Тот все еще делал недовольное лицо, кривился на сцепленные руки и просил не при нем «вот это вот все». Обидело ли это? Еще как.       Но это для Антона стало лишь еще одним фактором в жизни, с которым надо ужиться. Хотя — бред. Они при парнях-то ни разу не целовались, господи боже. За руки лишь держались да садились рядом. Но Стас делает из этого драму. Настоящее предательство и серьезную проблему.       Антона не сильно ебет это. А вот Арсения — да. И первые полгода он не замечал. А вот сегодня — заметил.       Он тянется вперед, обхватывает лицо рукой и прикасается губами мягко и осторожно. Арсений улыбается, прижимается своими по-детски совсем.       — Фу, — раздается вдруг, и это совсем не притворное «фу».       Скорее очень даже настоящее, полное отвращения. Так говорят, когда видят раздавленного голубя на улице. Антон тут же отпускает чужое лицо из своих ладоней и поворачивается.       Это Стас, по голосу ясно. Становится неприятно, будто кто-то ударил в солнечное сплетение. Арсений рядом с ним, кажется, бледнеет.       Стас не здоровается. Кивает, поджав губы, и садится напротив, поднимая взгляд на Арсения. Его взгляд — полный осуждения. И такой Антон видит впервые. Настолько открытый, настолько концентрированный.       Рука Арсения выскальзывает из его руки, но Антон не спрашивает. Лишь кидает быстрый взгляд на сидящего рядом Арсения, но тот сосредоточенно смотрит вниз, на пол.       Они дожидаются Сережу, погружаясь в процесс обсуждения нового шоу, и Антон забывает об инциденте и об убранной руке. Он пытается еще пару раз сплести руки, но Арсений лишь упорно убирает свою.       И с этого самого «фу» это начинается.       Стоит попытаться взять Арсения за руку, как тот увиливает — не берет, пока есть кто-то еще. Отсаживается, чтобы не касаться друг друга, старается вообще не обращаться к Антону. Не смотреть так часто.       Не выходит вместе на перекур — пообниматься в тишине, пошептаться обо всем на свете.       И это напрягает. Так напрягает за две недели, что он не может не спросить.       — Арс, — зовет он, нервно прокручивая розу ветров на пальце.       Арсений с вопросительным «а?» медленно топает с кухни, отпивая из кружки что-то. Он выглядит мягким в домашних штанах и футболке, с волосами во все стороны из-за того, что валялся на диване. И Антону хочется ничего не спрашивать, а просто сжать его в объятиях и не отпускать.       Но он находит в себе силы спросить. Потому что ему это нужно.       — Можем поговорить?       Арсений тут же напряженно застывает, смотрит с небольшой паникой в глазах. Антон не любит видеть его таким, но вопрос так и чесался где-то в горле долгое время уже.       Он осторожно кивает, садится на диван рядом, упираясь коленями в колени, смотря в глаза. Антон набирает побольше воздуха, побольше смелости и, прикрыв глаза на секунду, наконец говорит.       — Что-то случилось между нами?       Арсений удивленно раскрывает глаза, мотает головой тут же.       — Нет, а почему ты спрашиваешь? — отвечает он тихим голосом, и Антон слышит скрытый в нем ответ.       Другой. Противоположный. Он Арсения знает уже наизусть, назубок. И каким бы чудесным тот ни был актером, Антона ему обмануть сложновато.       — Ты в последнее время словно шугаешься меня. Не берешь за руку. Не садишься рядом.       Арсений слишком уж наигранно фыркает и с искусственной ухмылкой дергает бровями.       — Я буквально вчера скакал на тебе, о чем речь вообще? Ты что, забыл? Могу напомнить.       Его тонкие пальцы тянутся к ногам Антона, но тот просто перехватывает их своей ладонью, сжимает несильно. В глазах Арсения все больше и больше страха.       Антон не хочет быть причиной этого.       — Не сейчас, Арс, — выдыхает он, качая головой и опуская взгляд на их сцепленные руки.       — Ну вот же, держу, что не так? — чуть более обеспокоенно говорит уже Арсений, ерзает нервно. Набирает в грудь воздуха.       — Не здесь. А в офисе.       И тут же сдувается, словно шарик. Антон знает, что во что-то попал только что. Он не знает, хорошо ли это.       Арсений сглатывает нервно, поджимает губы. Все в его движениях кричит «некомфортный разговор». Но Антону нужно узнать, потому что эта ситуация буквально плавит ему мозги.       — Это… не так, — выдавливает он из себя, но звучит так фальшиво, что и сам себе не верит.       — Это так. Ты даже смотреть на меня будто боишься. Или не хочешь. Я не понимаю, сделал я что-то? Дома же все хорошо.       Арсений начинает молчать. Просто опускает голову и смотрит упорно в обивку дивана, будто там есть ответы.       — Но месяц назад все было хорошо, я не понимаю, что случилось? Ты же знаешь, что можешь мне сказать, Арс. Если я где-то веду себя как мудак, и не замечаю, ты мне скажи.       Но ответа нет. И каждая секунда молчания начинает пугать все больше и больше.       — Арс, не молчи. Ты же знаешь, что нам нужно говорить друг с другом. Мы молчали столько лет, и к чему это всегда приводило? К недопониманию. Я все что угодно вынесу. Правда. Скажи мне, что нужно исправить.       Пальцы в его руке прекращают сжиматься в ответ, а расслабляются и выскальзывают из хватки. В темноте вечера лица Арсения не разглядеть, но небольшой лучик света с кухни даёт увидеть нахмуренные брови.       Антон вздыхает тяжело и откидывается спиной на диванные подушки. Тревожный звоночек в голове превратился в самый настоящий колокол и трезвонит сейчас во всю мощь.       — Арс, — шепчет он в тишину квартиры устало, прикрывая глаза.       — Что? — еще тише отвечает Арсений, тон его голоса отдаёт горечью.       — Ответь мне.       Каждая секунда ожидания кажется просто настоящим кошмаром — Антон крутит кольцо на пальце и думает, что еще пара секунд, и он открутит палец к чертовой матери. Или его нервная система просто не выдержит, и он отключится прямо тут, на диване.       — Давай… не будем об этом сейчас, Шаст, — жалобно почти просит Арсений, но этот ответ поселяет еще больше тревоги в сердце Антона.       — А когда, Арс? Когда?       Он понимает, что повышает голос немного и давит. Но почему Арсений не может просто ответить?       — Не… сейчас.       — На твоем языке это значит «никогда», — цокает Антон, поднимая взгляд на съёжившегося напротив него Арсения.       Тот сидит сгорбившись, будто пытается стать одной точкой и исчезнуть. Но голос его твердый, уверенный. Нервный.       — Не «никогда», хватит. Ты давишь.       — Блять, Арс, — выдыхает Антон, проводя ладонью по лицу. — Это ебет мне мозги, и я хочу понять, что не так!       — Ты драматизируешь и создаёшь конфликт из воздуха, — отвечает ему Арсений, и с каждым словом его тон становится все более язвительным.       — Ты ведешь себя в офисе так, будто меня и знать не знаешь — это я драматизирую, значит?       На закатывающиеся в ответ глаза что-то внутри вспыхивает злостью. Но он лишь набирает воздуха в легкие в попытке успокоиться.       — Я так себя не веду! — взмахивает Арсений руками. — Мне что, теперь ходить и твои следы от обуви на полу в офисе целовать, раз мы вместе? Ты чего от меня хочешь?       — Ты знаешь, что я не об этом! И ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, я же вижу!       Антон ненавидит ссориться. Он ненавидит серьезные разговоры тоже. Но больше всего он ненавидит недопонимание. Особенно с Арсом.       Но тот специально не отвечает. Хотя по глазам Антон все понял еще в первую минуту.       — Все, что я понимаю пока что, это то, что ты решил поорать на меня после тяжелого рабочего дня, — говорит он своим самым сучливым тоном и отворачивается корпусом.       — Да еб твою мать, ты что, за дурака меня держишь? Я тебя знаю как облупленного, хватит ломать комедию. Все ты понял, просто не хочешь мне говорить. Типа сам справишься, да?       — А ты решил, что я несамостоятельный и без идеального Антона Шастуна не справлюсь, да?       Весь этот диалог должен был быть другим. Не так он его себе представлял.       Арсений, когда захочет, может быть невероятно невыносимым. Но эту дурацкую стадию они, как ему казалось, уже прошли. Но нет, смотрите-ка. Сидят и ссорятся, словно не обещали друг другу не врать.       — Теперь ты просто язвишь, Арс, — качает Антон головой, поджимая губы и продолжая уже тише и спокойнее. — Что-то случилось, и ты не хочешь делиться со мной. Но это касается и меня. Не понимаю, почему ты так уперся.       — Потому что! — тут же отвечают ему, поворачиваясь.       В голубых глазах напротив злость. Но стоит присмотреться, как она сразу распознается как страх. Антон осторожно сжимает чужую руку своей, поглаживает большим пальцем костяшки.       Ему это нелегко дается, но он обещал себе, что будет стараться ради них. Но Арсений сейчас как настоящая шаровая молния — опасный, только тронь. Один неосторожный вопрос…       Но Антон знает, что, не протяни он сейчас руку, то проиграет. Поэтому он продолжает.       — Арс.       — Да что ты, блять, заладил! «Арс! Арс!». Я же сказал, что не хочу сейчас об этом говорить.       Молния не успокаивается, а лишь ударяет своими разрядами сильнее.       — Ты не хочешь говорить об этом сейчас или вообще? Звучит так, будто ты вообще замять это все хочешь, — упирается Антон.       — Ты не делай вид, что меня понимаешь, хорошо? Нашёлся тоже.       Он вырывает руку и складывает их на груди. Закрытый, колючий.       — Я пытаюсь тебя понять. А ты только отталкиваешь! — непонимающе вскидывает Антон руками, всматриваясь в лицо напротив. — Что-то случилось, и это изменило твое отношение ко мне. Я будто хожу в знакомой мне комнате с завязанными глазами, только вот мебель всю переставили.       Арсений фыркает, нервно стучит ногой по паркету. Весь напряженный, с прямой спиной, будто игла. И сколько бы Антон ни проигрывал в своей голове прошедшие дни, он не может вспомнить ни одного своего неосторожного слова или действия.       — В чем проблема сказать? — пытается он еще раз.       Арсений резко разворачивается, встает с дивана одним быстрым движением и смотрит тяжелым взглядом. Становится неуютно.       — Ты хочешь знать, да? Всезнайкой заделался? Хорошо, я скажу! — вдруг куда громче и четче говорит Арсений, распрямляя плечи, будто храбрясь. — Тот случай, когда Стас зашел. Я никогда не видел столько омерзения в его глазах. Никогда. И он наш друг, ты понимаешь? Друг. А что тогда все остальные?       Антон почти сразу выдыхает. Страх того, что он наделал что-то, исчезает. Все дело в Стасе с его взглядом. Боже мой.       — Ты что, Стаса не знаешь? Он не из толерантных, это же для тебя вряд ли новость.       — Знаю я! — возмущается в ответ Арсений. — Но ты что, не видел его лицо? Да он на нас посмотрел так, будто мы какое правонарушение совершаем!       Он помнит взгляд. И да, было неприятно. Но это Стас. И даже если Стас будет считать любовь Антона к Арсению преступлением, для Антона это будет значить ровным счетом ничего.       Потому что он знает, чего лишился, когда решился быть с Арсением. И он это принял. И готов терпеть.       — И ты решил из-за Стаса и его непринятия наших отношений сделать вид, что их нет вообще?       — Я просто решил, что зачем напоминать всем об этом, когда можно вести себя менее… близко.       — Потому что кому-то не нравится то, что мы вместе? — спрашивает Антон, не веря в произносимые Арсением слова.       Неужели он все еще парится из-за чужого мнения?       — Потому что так комфортнее!       — Кому? — тут же громко спрашивает Антон, поджимая губы и вновь опуская неожиданно поднявшийся тон. — Стасу? А что насчёт нас? Мне вот тоже в нем что-то может не нравиться, это же не значит, что теперь он должен учитывать это! Мы так все с ума сойдём.       — Мне тоже так комфортнее, — качает Арсений головой. — Я не хочу видеть больше ни одного такого взгляда.       Что-то тяжелеет у Антона в груди, но он не может понять, что именно. Сейчас он занят тем, что пытается рассмотреть на лице Арсения намёк на шутку. Но там этого нет.       — Тебе некомфортно со мной? — спрашивает он, сглатывая вязкую слюну.       — Я этого не говорил.       Антон выдыхает, сжимает руки в кулаки, щелкает пальцами. Каждое слово их диалога падает тяжелым камнем куда-то в желудок.       — А что тогда? Мы теперь с тобой будем делать вид, что мы коллеги, а дома уже вести себя как пара? Может, вновь начнем ездить в офис из разных городов? Ну, чтобы точно никого не разочаровать.       Горькие слова выходят сами по себе, и их бы забрать обратно, да поздно. Арсений смотрит на него потерянно, ноздри раздуваются от тяжелого дыхания.       — Шаст…       — Нет, ты мне скажи! — напирает он. — Все те разы, что я брал тебя за руку в офисе, ты чувствовал себя некомфортно?       — Шаст, хватит.       Но остановиться не получается. Потому что обида, непонятно, то ли на Стаса, то ли на Арсения, начинает расползаться по телу, словно яд.       — А когда смотрел на тебя? Обнимал?       — Хватит.       — Скажи же, ну, — говорит он куда спокойнее, но тверже.       С каждой секундой поза Арсения все сильнее выдает его нервозность. Его грудь часто вздымается, хоть и в темноте это не так легко заметить.       — Да мне стыдно! — вдруг отвечает громко Арсений и тут же испуганно застывает на месте.       Его слова — как удар. Сильный такой, неожиданный, который оставляет тебя без звука на несколько секунд. В ушах будто звенит.       — Стыдно?.. — неверяще произносит Антон одними губами.       Арсений смотрит на него широкими, напуганными глазами. Это просто вырвалось, значит. Но это все еще правда.       И Антон физически чувствует, как болезненно сжимается его сердце. Как все внутри вдруг начинает тянуть неприятно, и тело кажется совсем не своим. А чужим. Он опускает взгляд.       Стыдно.       Стыд.       Вот что Арсений чувствует по поводу них. Вот что он чувствует, когда Антон берет его за руку. Когда целует. Любит.       Арсению стыдно быть с ним.       — Шаст, я…       Антону хочется услышать «не это имел в виду». Но слова не звучат. И от этого больнее в сто раз. Он вдыхает затхлый воздух квартиры, выдыхает медленно. Помогает так себе.       Поднять глаза от своих пальцев сейчас — слишком сложная задача. Посмотреть на Арсения же — невыполнимая вовсе.       — Все нормально, Арс, — говорит он, проглатывая горечь на корне языка обратно.       Арсений не отвечает, но в тишине слышно его напуганное частое дыхание. Он стоит на месте, словно олененок в свете фар. Антон не собирается быть той машиной, что собьет его.       — Я пойду покурить, — говорит он совсем безэмоционально, поднимаясь с дивана и смотря только на паркет.       Чужая рука крепко хватает его предплечье, сжимает до небольшой боли. Но ничего больше. Тишина. Антон стоит меньше минуты, ждёт хоть одного словечка, но, так и не дождавшись, выскальзывает на балкон.

***

      На следующий день снимают лишь рекламу — к огромному счастью Антона. У них совместной нет, а ему нужно снять новости для «Контактов».       Шея болит и спина тоже после сна на диване. Он курил так долго, что Арсений уже успел уснуть, свернувшись на кровати поверх одеяла. Антон накрыл его им и ушел в зал. Мысль о том, чтобы заснуть вместе, отозвалась болью в груди. Дурацкое слово не выходило из головы. Крутилось там, словно заевшая пластинка.       Стыдно.       Стыдно-стыдно-стыдно.       — Шаст! — окликают его голосом Димы.       Он встряхивает головой, оттягивает ворот рубашки под пиджаком, который сдавливает горло, как гаррота.       — А? — спрашивает он, пытаясь сделать вид, что лишь не выспался.       А не пялился от растерянности в потолок полночи, пытаясь унять бесконечные мысли в голове.       — Спишь с открытыми глазами? — спрашивает его Дима, сжимая рукой плечо.       У них небольшой перерыв, Стас с кем-то на телефоне, поэтому есть пара минут просто посидеть.       — Было бы круто так уметь, — усмехается Антон, но даже эта усмешка звучит фальшиво.       Направленные прямо на него лампы выжигают глаза, которые, кажется, так и норовят закрыться. Он не может прекратить думать о том, что возвращаться домой не хочется. И здесь быть тоже не хочется. И куда?..       — Много осталось на сегодня?       — Не, — отвечает он Диме, почесывая подбородок. — Еще минут десять, а потом домой.       — А Арс?       Антон осоловело хлопает глазами, нервно жует нижнюю губу.       — Что «Арс»?       Дима хмурится, явно не понимая, что не так с его вопросом.       — Ну… вы же вместе едете домой?       Антон кивает — конечно. Они всегда едут вместе домой. В их квартиру. Где они живут вместе.       Стыдно ли Арсению садиться к нему в машину? Стыдно ли спускаться вместе на парковку? Стыдно ли, когда Антон открывает ему дверь?       — Вместе.       — А он через сколько заканчивает?       Антон не знает, потому что не смог заставить себя сегодня утром и слова Арсению сказать. Они ехали молча, в такой отвратительно неуютной тишине, что хотелось просто в один момент выйти из машины прямо на ходу.       И ведь он даже на него не злится. Он не может. Это же Арсений. На него не получается злиться никогда.       Скорее ему обидно. И грустно. И чертовски неуютно. И, смотря на такую же потерянную физиономию утром, как и у него, захотелось натурально завыть.       — Не знаю, — тихо говорит он и жмет плечами.       Дима на это только как-то подозрительно хмыкает и, еще раз аккуратно сжав плечо, отходит. Антону кажется, что люди, которые потом посмотрят эту вставку, поймут все по его пустым глазам.       — Поз, — неожиданно для самого себя зовет его Антон.       Тот оборачивается, поднимает брови. Антон думает о том, противно ли ему смотреть на них с Арсением?       — Скажешь Арсу, что я буду ждать его в машине, как он закончит, хорошо?       Он видит, как вопрос уже почти вырывается из Диминого рта, который он сейчас слышать не в силах, поэтому качает головой и просит еще раз.       — Пожалуйста.       Дима хороший друг. Лучший даже. Потому что он кивает, поджав губы и кинув взволнованный взгляд напоследок, перед тем как выйти за дверь.       Его съемки все же затягиваются на добрых полчаса, но это даже к лучшему. Чем больше у него свободного времени, тем глубже он закапывается в свои мысли. Ужасно удручающие мысли.       Это всего лишь одна фраза. Сказанная на эмоциях. Но Антону кажется, что он слышит ее в своей голове теперь постоянно. Кидая взгляд на людей вокруг, он теперь думает о том, как они реагируют на них.       Может быть, Антон просто не замечал в чужих глазах того же, что увидел в глазах Стаса? Может, он слишком оптимистичен и не видит того, что видит Арсений?       Что говорят о них за их спинами? Что говорили между собой самые близкие, когда узнали? Удивлен ли был Дима? Что сказал Сережа Арсению?       Говорит ли Стас про них с ними? Ждет ли того, что они разойдутся? Может, надеется, что это лишь ошибка.       Антон не знает. Он, кажется, вообще ничего не знает.       В машине тихо, лишь чуть слышно гудит двигатель. Он стирает влажными салфетками грим, который с него вроде как уже стерли. Ощущение грязи не проходит. Он надеется, что это грим, а не что-то, от чего нельзя избавиться влажными салфетками.       Арсений освобождается через час. Его шаги становится слышно за пару секунд до, и все тело напрягается в один момент. Антон ненавидит это ощущение.       — Привет, — тихо выдыхает Арсений, пристегиваясь одним быстрым движением и поднимая взгляд.       У него уставшие, грустные глаза с синяками под ними. Антон, скорее всего, выглядит так же.       — Привет, — одними губами говорит он, пытаясь игнорировать что-то тяжёлое в груди.       — Как прошли съемки?       Голос такой тихий, такой уставший, совсем не похожий на его обычный тон. Между ними теперь будто какая-то прозрачная стена, и Антон не уверен, что хочет ломать ее сейчас.       Им нужно поговорить, сам понимает, но никакого желания нет.       Потому что он смотрит на лицо напротив, смотрит в чужие глаза, и ему кажется, что ничего, кроме стыда, он не видит.       — Пойдет, — кивает Антон, поджимая губы и поворачивая ключ.       — Ты спал на диване? — спрашивает Арсений, и в его голосе отчётливо слышна обида.       Дороги под вечер загружены, Москва сверкает огнями прямо в лицо. Он кивает, сосредоточенно смотря на светофор.       — Почему?       Он только чудом не фыркает. Почему, да? Хороший вопрос.       — Арс, — качает он головой, не отрывая взгляда от дороги. — Давай… не будем, ладно?       — Как меня заставлять говорить о том, о чем я не хочу, так пожалуйста. А как ты не хочешь, то разговор откладывается, да?       Меньше всего сейчас хочется гавкаться, спорить, кричать друг на друга. У Антона нет на это сил. Поэтому он выдыхает, сжимая руль крепче руками, и качает головой.       — Я за рулем.       — Будто ты дома будешь говорить со мной, — цокает Арсений, и это даже не злит почему-то.       — Почему ты злишься на меня? За то, что ушел спать на диван? Арсений, ты же знаешь, почему я это сделал.       Красный наконец сменяется зеленым, машины впереди начинают двигаться, и можно вновь сконцентрироваться на дороге и делать вид, что ничего такого не происходит.       — Это ты меня так наказываешь, значит? — почти что шипит недовольно Арсений, отворачиваясь к окну.       — Да кто тебя наказывает? — неожиданно для самого себя отвечает он в тон. — Мне было комфортнее лечь на диван.       — Значит, теперь тебе рядом со мной некомфортно, да?       Эта фраза почти что заставляет его засмеяться — какой бред!       — Это не мне рядом с тобой некомфортно, а тебе стыдно быть моим парнем, Арс!       Получается громче, чем планировалось, и Арсений рядом вдруг полностью замолкает, вжимая голову в плечи. От этого еще неприятнее — он не отрицает.       Все так и есть. Вчера не было никакого недопонимания. И сейчас его нет тоже.       Стыдно.       Наверное, он скоро блевать этим словом начнёт.       И Антон всю дорогу до дома ждет хоть чего-то. Хоть кроткого «неправда». Но Арсений молчит, смотрит упорно куда-то в окно. И неясно, что с этим делать теперь.       Дома все так же разбросаны вещи еще с утренних сборов в спешке, на кухне стоит недопитая кружка чая, а на диване лежит подушка с покрывалом.       Говорить больше ничего не хочется. Да вообще ничего особо не хочется. Лечь спать и забыться. Но на часах еще только десять вечера, если лечь сейчас, то завтра он встанет рано. И собьет рабочий режим сна. Но сидеть в тишине квартиры не хочется тоже.       Арсений молча моет руки и проскальзывает на кухню, чем-то гремя, пока Антон наспех переодевается в спальне.       Еще пару дней назад такой свободный вечер был бы настоящим подарком — можно лежать в обнимку, болтать или молча целоваться. Набираться сил в чужих руках.       Но сейчас кажется, что каждая свободная минута лишь еще один шанс сойти с ума. Он запихивает вещи в шкаф и уходит в зал.       Заснуть на кровати — значит выгнать Арсения на диван. Потому что тот явно принципа ради не станет ложиться спать рядом с ним. А Арсений спать на диванах ненавидит — потом жалуется целый день на боль в шее и спине.       Антон не собирается заниматься таким бредом — он Арсения не ненавидит, не злится на него даже. Он просто… немного разочарован, и все.       Поэтому он выключает свет в зале, прислушивается к шуму на кухне, но там тоже тишина. Заваливается на диван, укрывается тонким покрывалом и прикрывает глаза.       Сон, конечно же, не идет к нему. Как назло. Но он упорно лежит с закрытыми глазами, пытаясь понять, что чувствует внутри себя.       Но всего так много, что различить не выходит. Ясно только одно — эта фраза задела так глубоко, что просто перестать про нее думать и замять не выйдет.       Слово «стыдно» словно стало крюком и зацепилось за самое сердце. Больно так, от каждого вздоха будто еще больнее.       Давно ли Арсений чувствует это по отношению к нему? Долго ли молчал?       А самое главное — что с этим делать-то теперь?       На кухне шумит кипящий чайник, после слышно, как Арсений размешивает сахар в чае, и вновь наступает тишина. Такая совсем не домашняя, жутко неуютная. Такая была во времена самых первых гастролей, когда их еще селили вместе.       Это было настоящее испытание — быть в одном номере с еще в то время загадочным и далеким для него Арсением, который просто по непонятной причине раздражал до скрежета зубов.       Это сейчас ясно, что это его мозг так реагировал на «неправильную» влюблённость. Пытался самого себя обмануть, чтобы не переосмыслять половину своей жизни и жизненных устоев.       Антон думает о себе пятилетней давности, и ему по-настоящему жалко ту версию себя. Запуганную, злую, потерянную, сомневающуюся.       Которая затыкала в себе любое проявление интереса, пыталась спрятаться за «нормальными» отношениями, фукала на любое упоминание фансервисных шуток.       Но даже та версия понимала, что что-то из этого ведь правда. К Арсению он и вправду иначе относится.       Долгие годы ментальных истязаний самого себя привели его на этот диван. Вот к чему это все пришло.       И от этого горько очень — неужели им просто не суждено перебороть общество и его давление? Даже это необъятное чувство в груди, которое появляется, стоит взглянуть на Арсения, не может противостоять обычному презрительному взгляду?       Знал бы Стас, как много он сломал одним своим взглядом. Да только Стасу похуй. Он, наверное, даже будет рад. Да и все вокруг наверняка.       Ведь так лучше, так удобнее. А когда твои близкие друзья вдруг оказываются в однополых отношениях, нельзя больше шутить мерзкие шутки, обзываться «пидорами» и «голубыми».       А Антону, видимо, нельзя любить того, кого он любит. Потому что другим, видите ли, противно.       Он эту мысль от себя часто отгоняет — она такая тяжелая, неподъемная совсем. Стоит начать думать в этом направлении, как кажется, что ничего хорошего впереди нет. Только годы вечных пряток, лишений, косых взглядов даже от самых близких. И вечного страха.       И все это терпится ради тихих вечеров рядом друг с другом. Ради улыбок по утрам, ради тонких пальцев на своей коже, ради той почти необъяснимой связи.       Но Арсению стыдно. И Антон, честно-честно, не злится и не обижается на него.       Но страшно и грустно — это одно. А вот стыдно — это другое.       Антону хочется кричать, пока все это противное чувство не выйдет из него. Надорвать горло, сорвать голос к чертям собачьим, онеметь. Но нельзя. Вместо этого он поджимает к себе колени максимально близко, накрывается покрывалом до самого подбородка и прикрывает глаза.       Мама говорила, что, когда не получается уснуть, нужно просто лежать с закрытыми глазами и считать вдохи и выдохи.       Вдох-выдох.       Вдох. Выдох.       Вдох.       Выдох.       Получается вздремнуть, балансировать где-то на грани сна и бодрствования. Он просыпается от прикосновения к руке.       Арсений сидит на полу возле дивана, сжимает его руку своей и смотрит так печально, что ни слова сказать не получается.       Увидев, что Антон проснулся, он грустно улыбается, и эту улыбку Антон просто ненавидит, потому что она означает то, что Арсению сейчас больно. Когда ему больно, Антону больно тоже. Как по правилу какому.       — Прости, что разбудил, — шепчет Арсений, смотря прямо в глаза.       Свет с кухни мягко падает на его лицо, освещая еле-еле, но их лица так близко, что можно рассмотреть каждую ресничку.       — Ничего.       Теплая рука сжимается сильнее, Арсений упирается подбородком в их сцепленные руки и просто смотрит. Пристально так, словно одним взглядом пытается проникнуть под кожу и кости.       Куда-то в самую душу.       — Пойдем спать? — спрашивает он, и в голосе столько надежды, что ответить «нет» чертовски сложно.       Но обманывать себя Антон не хочет — ему все еще нужно побыть одному. Он… не может. По крайней мере, не сегодня.       — Арс… — тянет он, не в силах оторвать взгляда от грустных голубых глаз напротив.       — Прости меня, — выдыхает Арсений, а в голосе его так много эмоций, что Антон захлебывается в них мгновенно.       — Я и не обижаюсь.       Арсений прикрывает глаза, упирается лбом в плечо Антона и просто дышит. Тихо так, но в полной тишине каждый вдох слышно. Они дрожащие, частые, разбивающие сердце.       — Тогда пойдем? — спрашивает он куда-то в ткань футболки.       Но Антон мотает головой и поджимает губы. Ему нужно еще немного времени. Еще хотя бы одна ночь.       Он осторожно гладит рукой затылок, пропуская сквозь пальцы темные завитки волос. Они мягкие и пахнут каким-то свежим шампунем, запах которого он обожает.       — Если бы я мог забрать эти слова, я бы и рта не открыл в тот вечер.       — И я бы никогда не узнал, что тебе стыдно быть со мной, — шепчет мягко Антон в ответ.       — Мне не стыдно быть с тобой! — тут же говорит Арсений, поднимая голову и обхватывая лицо Антона руками.       Привычный жест, совсем бытовой почти, но каждый раз все еще заставляет что-то в теле Антона искриться от волнения.       — Арс…       — Я люблю тебя.       Антон мягко улыбается.       — Я знаю. И я тебя, — кивает он. — Но эти слова никак не решают проблему.       — Мне не стыдно быть с тобой, — настойчивее повторяет он, поглаживая чуть щетинистую щеку большим пальцем.       — Но тебе ведь за что-то стыдно.       Он устало вздыхает, качая головой.       — Пойдем спать, прошу.       — Я останусь здесь, ладно?       Арсений отстраняется, его теплые руки исчезают с лица. Он кажется таким усталым, таким потерянным, но Антон чувствует себя так же.       — Ладно, — говорит он совсем отстраненно, вставая с колен и отводя взгляд. — Спокойной.       Его интонации больно бьют куда-то в солнечное сплетение, но Антон лишь извиняюще поджимает губы, кивая.       — Спокойной, Арс.       Сон так и не приходит.

***

      Идея приходит совсем внезапно — буквально посреди съёмок. И она кажется такой очевидной, что Антон чуть не хлопает себя по лбу.       Куда, как не к маме, можно поехать и просто от всего отдохнуть на недельку? Куда, как не к ней?       Стас удивляется просьбе — спрашивает, случилось ли чего и в порядке ли его мама. Антон просто кивает, не сильно желая вступать в диалог со Стасом.       Тот дает согласие, переносит пару съемок и желает хорошо отдохнуть.       Это, если честно, удивляет. Стас, так сильно пихающий его во все шоу на свете, не похож на того, кто может вот так освободить целую неделю. Антон рад, что у них сейчас не гастроли, с которых сбежать не вышло бы вообще.       Но они скоро — через две недели. И им катать по стране и видеть друг друга каждый день, спать в одном номере. И это будет настоящим испытанием, если весь этот конфликт не разрешится.       Поэтому он доснимает выпуск «Контактов» и ломится домой так, словно самолет сможет вылететь раньше, если он быстро соберется.       Арса дома нет — он в офисе, что-то обсуждает по поводу своих шоу. Обычно Антон его ждет, но утром тот кинул ему «обратно доеду на такси», и на этом диалог как начался, так и закончился.       Антон знает, что бежать от проблем — хуевая идея. Но между ними сейчас слишком сильный напряг, и у него нет сил это выносить. Он лишь надеется, что Арсений поймет его, как понимает почти всегда.       Собрать сумку — совсем не проблема после нескольких лет постоянных гастролей. Это почти уже на автомате — две футболки, одни штаны, ноутбук для работы. Хотя он надеется, что никакой работы ему не перепадет.       Вылет лишь ближе к вечеру, и одному в квартире неуютно.       Они с Арсением не так много времени проводят вместе — из-за съёмок, разных проектов, шоу, театра. И Антон думал, что привык быть дома один.       Но как только они съехались, это перестало быть нормой. Даже засыпать одному стало настоящей проблемой.       Если они в разных городах, то болтают до самой отключки. Полусонными голосами, очень лениво и тихо, но все же даже такое присутствие Арсения помогает легче засыпать.       Арсений возвращается за час до отъезда — он уставший и тихий, на лице лишь отрешенное выражение.       — Привет, — говорит он тихо, разуваясь и проводя ладонью по лицу.       — Привет, Арс, — так же тихо отвечает Антон, выключая какое-то шоу на телевизоре, которое особо и не смотрел.       Оно играло скорее для фона, чтобы мозг не мог в шуме подкидывать ему новых отвратительных и грустных мыслей.       Арсений не подходит к нему и не чмокает в щеку, как делает обычно. Он лишь улыбается как-то уж слишком натянуто и уходит в спальню.       Туда, где на кровати стоит собранная сумка.       Антон задерживает дыхание буквально, не зная, чего ожидать. Ему хочется, чтобы все вновь было нормально. Ему хочется вернуться назад во времени и не спрашивать ничего.       — Что за сумка? — настороженно спрашивает Арсений, возвращаясь в зал, так и не переодевшись.       — Надо слетать к маме на недельку.       Арсений хмурится, садится на диван рядом, смотрит прямо в душу будто. Антону хочется пройтись пальцами по тонкой коже под глазами, стереть эти ужасные мешки.       — Ты не предупреждал, у меня завтра репетиция в Питере, и я…       — Мне надо слетать к маме, — мягко перебивает его Антон, качая головой еле-еле.       Арсений смотрит на него так, будто вообще ни слова не понимает. Словно Антон на другом языке говорит.       — В… смысле? Что-то случилось дома?       — Я хочу… отдохнуть немного.       Потерянное выражение лица тут же сменяется на обиженное.       — От меня отдохнуть, да? — говорит он, и от чужого тона сердце в груди сжимается до размеров монеты.       — Арс, нет.       Но тот лишь отворачивает лицо, поджимая губы и смотря куда-то в стену. По глазам видно — это задело его. Сильно. Антон ненавидит делать больно Арсению, просто терпеть этого не может. Но ему нужно съездить к маме.       Хоть и обида в чужих голубых глазах почти склоняет его к возврату билетов.       — Ты уезжаешь от меня. Не от работы, а от меня, — выдыхает Арсений неверяще, будто сам с собой разговаривает.       — Не от тебя.       — Да что ты! — шипит он, поворачиваясь и смотря прямо в глаза. — Ты со мной не говоришь, в постели не спишь, делаешь вид, что меня не существует в офисе, уезжаешь без меня. Что я еще должен думать, а?       Антон смотрит в усталое лицо напротив и поднимает руки в попытке обхватить его ладонями, но Арсений хлопает по ним, давая понять, что не даст этого сделать.       — Ты знаешь, почему я уезжаю.       — Из-за той тупой фразы? Серьезно? — почти что насмешливо спрашивает он.       — «Тупой»? Арс, ты буквально сказал, что тебе стыдно быть со мной.       — Да я уже принёс извинения! Или ты хочешь ещё? Да я запросто.       Но Антон лишь качает головой, прокручивая кольцо на пальце. Разговор выжал из него последние силы.       — Просто знай, что я уезжаю не от тебя. Тебя я люблю, несмотря ни на что. Но… все, что происходит сейчас между нами, для меня слишком. Я просто хочу поехать куда-то и набраться сил. Чтобы потом решить это все вместе, окей?       Арсений ему не отвечает. Смотрит обиженно, но за этой обидой Антон различает страх.       — Арс, — шепчет Антон, улыбаясь через силу. — Я обещаю тебе, что через неделю мы все решим. Веришь?       — Давай поговорим сейчас, все решим, зачем тебе уезжать? — так же тихо отвечает он, утыкаясь лбом в лоб и прикрывая глаза.       Антон закрывает и свои, жмурится, зная, что ему вот-вот выходить.       — Всего неделя. Ты и не заметишь, — пытается он подбодрить то ли Арсения, то ли себя.       Но он мотает головой, не соглашаясь. Его дыхание частое, нервное.       — Я с ума сойду.       Антон усмехается, целуя невесомо в лоб и вставая с дивана.       — Не надо, — говорит он мягко, проводя рукой по темным волосам.       Сумка будто весит тонну, неприятно давит на плечо в первую же секунду. Возможно, вместо вещей он упаковал туда свои неприятные чувства и не заметил?       Арсений ничего больше не говорит — молча смотрит обречённым взглядом, словно Антон уезжает навсегда. Это и смешит, и греет душу одновременно.       Они точно решат это все, когда Арсений смотрит на него вот так.       Антон еще раз проверяет паспорт, обувается и хватается за ручку двери. Арсений стоит рядом, обнимая себя руками за плечи. И выглядит он таким маленьким, таким потерянным, что Антон не сдерживается и сгребает того к себе в объятия.       — Обещаешь не разлюбить меня за неделю? — тихо спрашивает Арсений куда-то в ворот футболки.       Это такая глупая просьба на самом деле. Ведь Антон прекрасно знает, что не сможет этого сделать, даже если сильно захочет. Арсений, возможно, просто не понимает, насколько сильно Антон упал в него когда-то.       Он смеётся тихо, поглаживая спину рукой.       — Обещаю.

***

      Если честно, то Антон сдерживает слезы всеми силами, когда мама обнимает его у порога.       Он ей не сказал, что приедет, решил устроить небольшой сюрприз. Самолёт как раз приземлился только вечером.       Все же катается в последнее время он домой в Воронеж очень редко — гастроли почти круглый год, а когда их нет, то он либо на съёмках своих проектов, либо на съёмках чужих проектов.       В общем и целом, он занятой гусь, у которого нет времени вообще. И ему стыдно перед мамой немного — он ей не звонит так часто, как следовало бы, не переписывается много.       А когда она все же дозванивается до него, то он либо вот-вот где-то должен быть, либо устал так сильно, что говорить сил уже нет.       Короче говоря, ему стыдно перед ней. Особенно в ту секунду, когда она стоит, открыв рот от удивления, а в ее глазах вдруг виднеются слезы. Антон улыбается ей смущенно, обнимает, наклоняясь, и шмыгает носом тихо.       — Антоша, ты чего это тут? — спрашивает она, хватаясь за Антоновы плечи и смотря красными глазами за стёклами очков.       — Да вот, — мнется он, ставя сумку на пол. — Решил навестить.       Его мама не сдерживается, вновь обнимает крепко. Антон смеётся, но это только чтобы самому тут не разныться.       — Точно ничего не случилось? — спрашивает она обеспокоенно, включая режим взволнованной мамы-наседки.       Он мотает головой, снимает с себя джинсовку и разувается. Мама все смотрит на него, приложив ладонь к груди, и Антон вновь чувствует себя маленьким мальчиком.       — Я как раз ужин готовила, — говорит она, поднимая тяжелую сумку и пытаясь утащить ее в зал.       Антон тут же перехватывает ее, относя самостоятельно. Мама всегда такая… мама. Он, кажется, даже не осознавал того, как сильно соскучился, пока не оказался здесь.       — Это отлично, я как раз голодный, — отвечает он уже из ванной комнаты, намыливая руки мылом, которое пахнет, как его школьная молодость.       Привычка мамы покупать одно и то же.       — Как раз твой любимый борщ, — хлопочет она, все периодически кидая взгляд на него и улыбаясь.       — Ох, мам, ты как знала.       В квартире все так же уютно, каждый угол хранит воспоминания о воронежской молодости. Антон ностальгически смотрит в окно, вспоминая, как выглядывал в нем Макара, чтобы убежать тусить поздно ночью на другой берег.       Борщ мамин — как из сказки. Антону кажется, что он попал в какой-то сон — не хватает только Арсения рядом.       При мысли о нем тут же становится тяжко. Спал ли он? Или не смог уснуть? Антону тоже неуютно засыпать одному в их большой двухместной кровати.       Обижается ли он? Наверняка. Антон же и вправду сбежал от проблем. Глупый, трусливый поступок, он понимает это и сам.       Но впервые за несколько недель дышится легко. Вот здесь, на маленькой кухне с мамой на другом конце стола.       — Как дела там у вас на съемках? — спрашивает мама, улыбаясь так широко, что Антон не может не улыбнуться в ответ.       — Да ничего, новый вот проект снимаем про настольные игры. Все хорошо, все заходит зрителям.       — Ну я и не сомневалась!       Он доедает суп в два счета, потом доедает и добавку и отвечает на сто с лишним вопросов мамы про самочувствие.       «Да, все хорошо. Да, сплю и ем. Да, да, да».       «Нет, никого не нашёл».       Так и хочется тут же взять слова назад и рассказать — вот просто вылить душу хоть кому-то, но маме он никогда даже в ориентации-то не признавался.       Что уж говорить об отношениях.       Ему, честно говоря, страшно до усрачки. Его мама — невероятно добрая женщина. Но люди ее поколения всегда удивляли Антона своей отменной гомофобией.       Кажется, если он увидит на мамином лице что-то похожее на стыд, то распадётся на атомы и исчезнет с лица земли. Наверное, это он пережить не сможет.       Но рассказать жутко хотелось тогда. Да и сейчас. Вот просто банально привезти Арса сюда и побыть пару дней.       В лучших его мечтах мама радовалась за них и относилась к Арсению, как к своему второму сыну. Они бы сидели втроем где-то и болтали бы ни о чем. Мама бы показывала детские фотки, несмотря на Антоновы просьбы, а Арсений бы рассматривал каждую.       Всего этого, скорее всего, никогда не будет. Даже близко к такому. Потому что Арсений не захочет рассказывать, а мама не оценит.       Ей будет стыдно. Наверное, она в таком случае не будет хвастаться на работе. Да постарается совсем об этом не распространяться.       В их квартире так уютно жить и не вспоминать о том, что за ее пределами люди будут ненавидеть их лишь за то, что они вместе.       Когда Антон вспоминает об этом — эта мысль падает на него тяжелым камнем. И он скидывает его с себя из раза в раз. Потому что он знает, что это все бред.       И что чья-то ненависть к ним не сильнее его любви к Арсению.       И если любить его — значит всю жизнь жить с этой тяжестью, то хорошо. Он свыкнется, они свыкнутся. Вместе.       Черт, если они, конечно, смогут решить всю эту дурацкую ситуацию.       — Устал? — спрашивает мягко мамин голос, выдергивая Антона из его собственной головы.       — Есть такое, — кивает он, вставая с кухонного стула и переставляя тарелку в раковину.       Он вызывается спать в зале, успешно раскладывая старый скрипучий диван. На часах уже ближе к одиннадцати вечера.       Арсений, скорее всего, уже спит.       — У тебя точно все хорошо в Москве? — напоследок переспрашивает мама, прежде чем уйти в спальню.       Он очень не любит врать маме. Но кивает и пытается растянуть губы в расслабленной улыбке. Выходит, скорее всего, не очень.       — Да, мам.       — Ну смотри мне, — хохочет она, желая спокойной ночи и уходя в спальню.       Антон укладывается на диван, чуть поджимая под себя ноги. Извечная проблема с его ростом.       В родном доме по-ностальгически уютно, можно на секунду представить, что ему вновь лишь немного за пятнадцать, его парит истеричная учительница по физике и как купить балтику в ближайшем магазине без паспорта.       Нет никакой команды, университета тоже еще нет, ему не приходится вкалывать на площадке по несколько моторов за раз и не приходится терпеть вечные перелёты во Владивосток, чтобы выступить на концерте.       А еще нет ни Поза, ни Арсения, только Макар. Которому он так и не сказал насчёт своих отношений. Зассал, если уж быть очень честным.       После всей этой ситуации ему страшно даже думать о том, что о них думает Позов. Ему так же противно, как и Стасу? Осуждает ли он его?       Дима и его мнение для него слишком важны. И если вдруг окажется, что Дима все это время лишь делает вид, что ему норм (как Стас), то это разобьет ему сердце.       Может, такой же взгляд он не видит от Димы лишь потому, что тот скрывает его лучше некоторых.       Антон со вздохом поворачивается на бок и включает телефон. От Арсения ни одного нового оповещения — лишь лайк на сообщение о том, что самолет приземлился.       Но он в сети — по крайней мере, так говорит телеграмм.       «Все еще не спишь?»       Арсений читает моментально — значит, и вправду не может уснуть.       «неа»       «А как же нормальный режим сна?»       «улетел вместе с тобой»       Антон вздыхает и поджимает виновато губы. Думает, что ответить, но в голове пусто. Он жмет на кнопку вызова.       Арсений берет трубку тут же.       — Привет, Арс.       В трубке слышится какая-то возня и тяжёлый вздох.       — Привет, — отвечает он все же, но в голосе почти нет обиды.       Лишь тяжёлая усталость.       — Не можешь уснуть?       Арсений лишь согласно мычит, не отвечая словами. Не хочет разговаривать, скорее всего. Если уж он настроился молчать, то будет упорно это делать.       — Арс, — просит Антон тихо. — Поговори со мной.       Но он лишь дышит в трубку недовольно. Антон мягко улыбается — Арсения он любит даже тогда, когда он ведет себя, как самый настоящий козел. Просто встает в стойку, и не сдвинешь его.       Вот только Антон с ним знаком с десяток лет — он эксперт.       — Мама борщ приготовила. Обрадовалась, когда я приехал, знаешь. Даже стыдно перед ней. Надо было ей чаще звонить, — говорит он, зная, что с той стороны трубки его внимательно слушают. — Чувствую себя так, будто мне снова шестнадцать. Странно немного.       Он прикрывает глаза, переворачивается на спину и прижимает телефон ближе к уху.       — Иногда думаю о том, что сказал бы мне сейчас шестнадцатилетний я сам.       Арсений опять, видимо, крутится в кровати, потому что Антон слышит какие-то шорохи.       — Тогда я думал, что уже к тридцати точно буду в браке и с детьми. Точно не рассчитывал ни на какую интересную жизнь. Дети, квартира в ипотеку, работа в офисе.       — Жалеешь? — вдруг хрипло спрашивает Арсений, и сердце в груди у Антона тут же начинает стучать быстрее.       — О чем?              — Ну, что все вышло иначе. Что у тебя нет детей, например. Жены.       — Нет, — тут же отвечает Антон, мотая головой, хотя Арсений его и не видит. — Нет, конечно. Я думаю, что я тогда просто не рассчитывал на многое от жизни. Просто думал, что если будет, как у всех, то буду доволен.       Он пытается представить себя в этой обычной жизни, и это в голове больше выглядит, как кошмар наяву.       — А сейчас доволен?       — Да. У меня есть работа мечты, хоть порой она и выжимает из меня все соки. У меня есть деньги, у меня есть друзья, у меня есть человек, которого я люблю. Я счастлив.       — Тогда почему ты уехал?       Антон набирает в легкие воздуха и надеется, что Арсений поймет.       — Потому что каждый раз, смотря на тебя, я думал лишь о том, что тебе стыдно быть со мной, — говорит он быстро и торопливо, будто боясь дать заднюю.       — Шаст, но я же не так сказал.       — Но это имел в виду. И я не обижаюсь. Я понимаю, что мы не выбираем, что нам чувствовать. Просто это неожиданно сильно задело меня.       По звуку из телефона, Арсений встает с кровати и идёт куда-то. Через пару секунд слышно шум улицы. Значит, вышел на балкон.       — Неужели ты никогда себя так не чувствуешь? Чужие взгляды разве тебя не задевают? — спрашивает Арсений как-то уж слишком устало.       — Задевают, но не настолько. Я знаю, что если мы вместе, то, значит, найдутся люди, которые будут против такого. Всегда. Но если это цена, которую нужно платить, чтобы быть с тобой, то хорошо.       Арсений неожиданно замолкает, не отвечает, и Антон не уверен, хорошая это или плохая тишина. Но он тоже молчит. Смотрит в потолок, вслушивается в чужое дыхание.       Ему кажется, что они наконец-то начали говорить. По телефону, на огромном расстоянии друг от друга, но все же.       Это даже немного поднимает настроение.       — Передавай привет маме, хорошо? — тихо просит его Арсений.       Антон решает не давить и не продолжать разговор на сложную тему.       — Передам обязательно, — отвечает он, улыбаясь в темноту комнаты. — Спокойной ночи, Арс. Завтра созвонимся, да?       Он не видит, но слышит короткий выдох — Арсений усмехается и отвечает мягко и знакомо.       — Спокойной.       Антон засыпает в эту ночь быстрее, чем за последние две недели.

***

      Весь следующий день он просто ходит по Воронежу — проходит мимо школы и универа, гуляет по знакомым дворам и думает.       Не думать не выходит совсем — музыка не сильно останавливает, да и люди, узнающие его, обязательно спрашивают что-то про парней и проекты, в том числе и про Арсения.       Антон уверен, что в сети уже обсуждают, что это он вдруг забыл в Воронеже, но Стас что-то придумает наверняка. Ну, он надеется на это.       Мысли выматывают его к вечеру совершенно в ноль. Он успевает подумать и о публичном анонсе их отношений, и о расставании. И о том, что может произойти, стоит фанатам узнать о них.       Ему кажется, что еще одна минута, проведённая в раздумьях, и его мозги сварятся и лопнут.       Когда он заходит домой, — промерзший из-за сильного ветра, — мама смотрит что-то по телевизору, а на кухне шумит чайник.       — Привет, мам, — улыбается он, стягивая с себя джинсовку и кроссовки.       Его мама тут же улыбается, встаёт с дивана и выключает телевизор.       — Как погулял?       Может быть, весь этот день, проведенный за бесконечными раздумьями, сделал его таким сентиментальным, а может, что еще, но ее теплый тон заставляет что-то в груди сжаться.       Антон садится рядом, смотрит в такое до боли знакомое лицо, не может не думать о том, что мама его может не принять.       Что, возможно, он никогда не сможет ей рассказать об Арсении. Не сможет никогда привести его сюда, в эту квартиру. Познакомить их — двух самых важных людей для него на этой земле.       От этой мысли почти что физически больно.       — Выглядишь устало, — говорит она мягко и участливо, взъерошивая кудри своей рукой.       Антон ничего ей не отвечает — все продолжает всматриваться в каждую морщинку и родинку.       Будет ли она любить его, если он ей скажет? Будет ли плакать? Наверное, если она заплачет, Антон не переживет этого. Натурально расщепится на атомы на месте. Исчезнет.       — Ты так и не сказал, почему приехал, — говорит она тихо, прижимая ладонь к щеке.       Антон прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Как ей рассказать? Стоит ли ей говорить? Можно ли это сделать, не спросив у Арсения? Будет ли она смотреть на него так же, как сейчас, если он скажет?       — Устал на работе.       — Вы и вправду очень много работаете, — кивает она. — Как ребята? Все в порядке?       — Да, мам, — говорит он и стискивает зубы, чтобы не сказать лишнего.       Майя улыбается, немного щипая за щеку и вставая с дивана.       — Ладно, вижу, что устал. Отдыхай. Потом пойдем чай пить, да?       Он кивает, опуская взгляд, потому что в глазах вдруг встают слезы. Антон не уверен, почему именно сейчас хочется расплакаться. Возможно, потому что ситуация его эмоционально нагнала здесь. Возможно, потому что не может смириться с тем, что приходится держать от важных для него людей что-то очень большое в его жизни.       Арсения он любит. Очень сильно и крепко. И он хочет говорить об этом — не везде, но хоть где-то. Той же маме, сидя с ней на кухне с кружкой чая в руках.       Рассказать про его новые спектакли, про то, как он каждое божье утро встает на пробежку и пытается периодически вытянуть и Антона. Про его любовь к фотосессиям и упоротым футболкам.       Про то, как он подарил ему кольцо, когда они еще не были вместе. Мама бы оценила.       Казалось бы — такая мелочь, а разбивает сердце на мелкие осколки.       Вырывает его из мыслей лишь вибрация телефона — он натыкается на «Поз» на экране.       — Да?       — Ты че, в Воронеж умотал? — спрашивает Дима, очевидно, за рулем.       — За рулем не разговаривают, — тут же говорит он псевдосерьезно.       Дима цокает, как делает всегда, и наверняка закатывает глаза.       — Я на громкой. Тебя что, Арсений покусал? Хотя нет, не отвечай, может быть, я не хочу знать ответ на этот вопрос.       Он смеется — так, без издевки, как всегда. Но что-то из груди падает в самые ноги у Антона, и дыхание тут же спирает.       — Я уехал к маме, да.       — С Майей Олеговной все нормально? — тут же меняет он тон на обеспокоенный, очевидно, переживает.       — Да, да. Я просто навестить.       В трубке слышится шум дороги и пиликающего светофора.       — Понял, — говорит Дима. — А че без Арса? Или он занят?       — У него репетиции в Питере, потом последний в этом сезоне спектакль, — отвечает Антон, чувствуя тяжесть.       Врать Диме очень не хочется — он самый близкий друг, старший брат почти. Но Антон все еще не понимает, как тот относится к их с Арсением отношениям. Захочет ли он слушать все это?       — Просто Стас все совместные съёмки перенес, и я подумал — может, случилось чего? Позвонил проверить.       Люди вокруг него будто решили сегодня заставить его заплакать. Он поджимает губы и смотрит куда-то в диванную обивку.       — Все хорошо, — говорит он куда тише, и слова тяжёлыми камнями оседают где-то в горле.       — Это хорошо, Шаст. Но, если что, ты говори, ладно? Я, может, преувеличиваю и вижу драму на пустом месте, но ты так внезапно уехал, а Арс ходил весь день сегодня живым мертвецом по офису. Сказал, конечно, что после репетиции устал, но я что, Арсения не знаю? У него же батарейка в жопе.       Антон усмехается, кивая самому себе — о да, Арс и вправду будто на каких-то неведомых силах вечно выживает. Вот если у Антона одна батарейка на день, то у того все пять.       — Это не так важно, немного поссорились, — отмахивается он.       — «Немного», это ты аж в Воронеж убежал?       Да, Дима ведь его тоже знает. Дольше всех знает, и врать ему сложно и тяжело. Поэтому Антон молчит — просто не может понять, что ему делать. Что сказать. Стоит ли вообще хоть что-то говорить.       — Ты мне скажи — надо ехать бить Арса или что?       Эта фраза будто сбавляет напряжение — Антон смеется, игнорируя свои намокшие глаза, но в смехе его слышны нотки слез.       — Нет, ты что…       — Ты плачешь? — тут же перебивает его Дима, возвращая в реальность в два счета.       Он звучит так обеспокоенно, так встревоженно, что Антону приходится прижать ладонь к губам и задержать дыхание, чтобы вновь не спалиться.       — Нет, — говорит он, но по голосу понятно, что пиздит.       — Шаст, — голос у него строгий будто, вот-вот и начнёт отчитывать. — Что случилось?       — Я не плачу! — говорит он более уверенно.       Но Дима явно не верит.       — Видеозвонок тогда давай.       — За рулем нельзя, — тут же выкручивается Антон, нервно прокручивая кольца и кусая губу.       Почему все так стало сложно в один момент?       — Я остановлюсь, — парирует Дима, и в его фразах ни капли шутки.       — Поз, все норм, честно.       Хотя вопросы так и рвутся, так и хочется узнать у Димы. Но его ответы могут окончательно добить сегодня, а этого он уже не переживет.       — Я теперь переживаю. Ты правда можешь сказать мне все что угодно, слышишь? Даже если это что-то максимально тупое. Даже если ты вдруг один вернулся на ТНТ, оставив нас.       Нервный смешок Дима выбивает из него даже в таком состоянии.       — Да куда уж я без вас, — выдыхает Антон, надавливая на глаза пальцами до белых всполохов под веками.       — Ну уж если не это, то тем более говори.       — Поз, правда…       Дима, по всей видимости, паркуется, потому что на фоне почти все затихает вдруг. Антону хочется опять стать старшеклассником, которого ничего не волнует, кроме КВН и оценок по алгебре.       — Ладно, не давлю, — говорит Позов куда тише. — Но, если что, я правда буквально на расстоянии одного звонка, Шаст. И даже если я не могу помочь, то я могу выслушать.       Он может. И всегда это делал. Был крепким плечом рядом — в старших классах, в универе, при первом расставании и сессии. Антон ему благодарен бесконечно — за все. За советы, за мотивационные пинки и даже за нравоучения, которые тогда только бесили.       Дима очень понимающий. Наверное, никого более понимающего Антон никогда не встречал.       Вопрос вырывается сам — будто без ведома самого Антона.       — Что ты правда думаешь о нас с Арсом?       Антон тут же жалеет — вылетевшие слова кажутся началом конца, началом большого разочарования. И он задерживает дыхание, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.       — В каком смысле?       — Тебе мерзко, что мы вместе?       Его даже немного трясет — пальцы дрожат, как на холоде, а все тело будто стало одной напряженной мышцей.       — Конечно же нет, Шаст, вы мои друзья. Я рад за вас.       — Правда?       — Стой, ты из-за этого переживаешь? — тут же спрашивает Дима, очевидно поняв, к чему был вопрос. — Ты думал, что я плохо отношусь к тому, что вы вместе?       В его голосе ни капли возмущения или насмешки — лишь искренние удивление и непонимание.       — Я не знаю, Поз. Никто не говорит ничего, но некоторые так смотрят, что хоть падай замертво.       — Но я никогда так не смотрел.       Не смотрел. Но Антон все равно боялся, что просто пропустил эти взгляды.       — Я знаю. Прости, я не хотел наговаривать.       — А что случилось-то у вас? Кто-то вам что-то сказал?       — Нет, просто… помнишь, когда вы зашли со Стасом в офис, а мы раньше приехали?       Дима молчит недолго, видимо, пытаясь вспомнить, а потом одобрительно мычит в трубку.       — И тогда Стас не очень… приятно нас встретил, и Арса это сильно задело.       — Что он сказал?       — «Фу», и с тех пор Арс сторонился меня в офисе. Я спросил, че за херня и что случилось. И в итоге все пришло к тому, что он сказал, что ему стыдно.       — Стыдно быть с тобой? — спрашивает Дима осторожно.       — Прямо так он не сказал, но думаю, что имел в виду. Подсознательно.       Дима не смеется, не вздыхает тяжко, а слушает. Антон чувствует себя так, будто вновь может дышать, хоть и не полной грудью.       — Мне жаль, Шаст. В первую очередь насчет того, что это вообще случилось. Не понимаю, какая Стасу вообще разница. Встречаетесь и встречаетесь.       — Боится за репутацию шоу.       — Да господи, вы же знаете, кому можно говорить, а кому нет, — фыркает Дима, наверняка закатывая глаза.       Антон не отвечает, лишь молчит и слушает чужое дыхание. От разговора легче, и он рад, что решился.       — Я не хочу, чтобы ему было стыдно быть с кем-то, — тихо говорит он, отрешенно смотря в окно. — Я хочу, чтобы он был счастлив, а не запуган.       — Звучит так, будто ты бросить его хочешь.       — Не хочу, я его люблю. Но ему стыдно быть со мной, Поз. Именно стыдно. И я не могу с этим ничего сделать.       — И он тоже, Шаст. Ему тяжелее это дается — значит, тебе нужно его поддержать. Он привыкнет.       Антон качает головой.       — Он не должен привыкать к такому, — говорит он обессилено. — Никто не должен. Когда это закончится?       Вопрос выходит совсем шепотом, совсем безнадежно.       — Не знаю, Шаст, — отвечает ему Дима успокаивающим голосом. — Возможно, никогда. Я хотел бы знать. Вот когда закончится все плохое и начнется что-то хорошее? В последнее время кажется, что только оно и осталось. Но что нам теперь делать, не помирать же. И вы тоже не поддавайтесь этому.       — Легко сказать, — выдыхает он, смаргивая с глаз слёзы.       — Знаю.       И по тону понятно — Дима правда знает. И говорит это все искренне. Антону хочется его обнять, но он далеко.       — Спасибо, Поз, — говорит Антон почти шёпотом, стараясь уместить в слова всю свою благодарность. — Правда.       Дима в трубке шебуршит пакетами, закрывает машину. И тот факт, что он ждал в ней, пока Антон договорит с ним, греет душу.       — Всегда рядом, Шаст. Передавай привет маме, хорошо? — отвечает Дима подбадривающе. — И если бы ты видел, как он на тебя смотрит, ты бы не сомневался ни в чем сейчас.

***

      Антон курит на балконе, кажется, целый час. На деле, выкурив одну, он просто смотрит куда-то вдаль, рассматривая знакомый до боли двор и проходящих мимо людей.       И пытается понять, стоит ли говорить с мамой.       После разговора с Димой и понимания того, что тот не видит их с Арсением неправильной парой, и правда легче. В сотню раз.       И он устал скрывать от близких людей огромную часть себя. Потому что Арсений — огромная часть его жизни. Одна из самых важных. Невероятно значимая.       И скрывать это от мамы чувствуется как-то неправильно. Словно он играет какую-то другую роль перед ней, не самого себя.       Но он не знает ее отношение к этому вообще. Они никогда не говорили даже близко на эту тему. Да и в целом, Антон не сильно с ней общался до того, как уехал в Москву.       Сказать ей — кажется правильным шагом. Хоть и страшно до трясущихся коленок, как будто вновь напортачил в школе перед самым родительским собранием.       Но что, если реакция будет негативной? Брать билеты обратно? Пытаться поговорить еще раз? Сказать, что это шутка?             Или надеяться, что в один момент она поймет и примет? Или это будет последний вечер, когда она относится к нему так.       Голова, кажется, уже не может ничего анализировать — просто подкидывает самые худшие варианты развития, и, когда мама зовет пить чай, он уже готов ехать в аэропорт.       Антон натягивает улыбку на лицо и идет на кухню. Все тело искрит от напряжения.       Мама же выглядит довольной и расслабленной, слишком умиротворенной. Уверенность уходит с каждой секундой. И как он должен ей говорить об этом сейчас? Портить ей настроение?       — Ты чего такой нервный? — спрашивает она участливо, ставя кружку с чаем перед ним и усаживаясь напротив.       Антон смотрит на плавающие в кружке чаинки и надеется увидеть там ответ. Но те безразлично плавают и ничего ему не говорят.       Ощущение, как перед зачётом.       — Мам, — говорит он, и голос его неуверенный и напуганный.       Она вопросительно поднимает брови, отпивает из кружки и с улыбкой тянется за печеньем.       — Мне нужно тебе кое-что рассказать, и я прошу выслушать меня спокойно, хорошо?       Естественно, такие фразы не помогают никого успокоить от слова совсем. Кажется, будто он и сам себя этой репликой лишь напугал больше.       Мама осторожно кивает, снимает очки и смотрит испуганными глазами, хоть и пытается сделать вид, что спокойна. Антон проводит подушечкой большого пальца по розе ветров, пытаясь найти силы в кольце, и набирает воздуха в легкие.       — Пообещай, что постараешься меня понять, хорошо?       — Господи, Антон, ты меня пугаешь, — отвечает она.       — Прости.       Он думает о себе в самом начале сезона Импровизации — зеленом совсем, втянутом в водоворот незнакомой и пугающей жизни.       О том, как долго пытался принять в себе симпатию к Арсению. Как долго ненавидел себя за это. И Арсения в придачу тоже.       О том, как тяжело было пройти это все в одиночку, и о том, каким окрыленным он себя почувствовал, когда Арсений смущённо признался в симпатии в ответ.       Это все были годы настоящего испытания — и он был совсем один. И ничья реакция не может обесценить это. Ничей грубый комментарий никогда не сотрет бесконечные ночи самокопания, пролистывания фанатских комментариев со злостью.       Он счастлив с Арсением — так, как никогда прежде. И даже Стас с его презрительным взглядом не стоит того, что есть между ними.       Мама, конечно, важнее Стаса. И ее реакция значит куда больше.       Антон просто надеется, что она его любит. И не разлюбит ни на капельку, когда узнает.       — Это связано с моими отношениями, — говорит он робко, все еще не в силах унять панику внутри себя.       — Ты же расстался с Ирочкой, — непонимающе говорит мама, сцепляя руки в замок на столе.       — Я никогда с ней по-настоящему и не встречался, мам.       Его мама смотрит с огромным вопросом в глазах, явно ничего не понимая. Молча ждёт продолжения.       — На самом деле я сейчас в отношениях с другим человеком.       Арсений сейчас на репетиции, занимается любимым делом, скачет по сцене. Наверняка задержится там до ночи, но утром все равно встанет на пробежку.       Потом будет пить свой кофе, шаркая по дому тапочками, и читать что-то слишком нудное для Антона.       — Кто она? — спрашивает мама, наклоняясь корпусом вперед, словно это заставит Антона быстрее сказать ей.       Приходится собраться всеми силами, чтобы улыбнуться и, покачав головой, исправить.       — Он.       Сначала она будто застывает — смотрит прямо в глаза, словно не услышала. Но потом ее глаза становятся шире, а лицо будто бледнеет.       — Он? — спрашивает она дрожащим голосом, и Антону кажется, что он не чувствует стула под собой.       Не в силах ответить словами, он просто кивает. Уверенно так, чтобы она поняла — не шутка. Ни разу не она.       — Антош, ты… уверен?       Хочется нервно рассмеяться. Что за вопрос вообще?       — Уверен ли я, что состою в отношениях с мужчиной? Да, уверен.       Мама все смотрит, будто найти обман на его лице пытается. Прикрывает ладонью рот.       — Как…       Он протягивает свои руки вперёд, обхватывает ими лежащую на столе руку мамы. Она теплая, меньше его гораздо, немного морщинистая.       Страшно, что она сейчас ее отнимет, выдернет, но этого не происходит.       — Полгода уже где-то. Прости, что не сказал сразу. Боялся. Все еще боюсь, если честно.       Она моргает часто-часто, в глазах у нее непонимание и слезы.       — Мам, если ты заплачешь, то я умру прямо тут, мне кажется, — говорит он тихо, еле слышно, ранимо слишком.       Потому что так и будет. Он уверен.       Мама тут же мотает головой, отнимая руку ото рта и сжимая ею его руки. Крепко так, почти что больно. Не может подобрать слов, это видно.       С каждой секундой молчания все сложнее дышать — что она скажет? Как ему потом жить с этим?       Но мама, — его чудесная мама, — улыбается, хоть и очень натянуто и жутко неестественно.       — Антон, — говорит она мягко, так, как в детстве.       И, даже к своему удивлению, он вдруг начинает плакать. Утыкается лбом в поверхность стола, чувствуя, как горят глаза.       Она тут же встает со своего стула, подходит сбоку и обнимает — так, словно собой закрывает от чего-то. Такое ощущение, что каждая клеточка в его теле болит непонятно от чего.       — Все хорошо, — шепчет она ему, мягко проводя рукой по кудрям.       Но остановиться не получается — слезы не кончаются. Их бесконечное множество, они без спроса просто льются. И Антон не может сделать ничего, чтобы успокоиться.       Поэтому он просто дает себе возможность проплакаться — в маминых руках, в родном городе и квартире. Это совсем не те слезы, что были раньше. Не те, которые он ронял в квартире в Москве, не понимая, что с ним не так. Ненавидя себя и Арсения в придачу.       Эти — другие.       — Ты разочарована? — спрашивает он, все еще не поднимая головы.       — Нет, что ты, — мягко отвечает мама где-то над ухом. — Я просто… шокирована. Не очень я все это понимаю, но вместе разберемся, да?       От ее слов всему телу тепло, словно внутрь залили горячей воды. По голосу ясно — ей немного нервно, даже, может быть, страшно и грустно. Но она все еще рядом. Обнимает его. Не говорит выметаться из дома. С этим можно работать.       Они перебираются на диван — он лежит, поджав под себя ноги и положив голову на ее колени, пока мамина рука приобнимает его за плечо.       — Ты как? — спрашивает она, когда Антон уже прекращает плакать, а лишь глубоко дышит и отрешенно смотрит в стену.              Он кивает — все нормально. Вроде как.       — А ты? — спрашивает он в ответ, поднимая глаза.       Мама сверху него улыбается, больше грустно, чем как-то иначе. Но все еще улыбается.       — Я признательна, что ты сказал мне.       — Спасибо, что не выгнала.       Он чувствует себя сейчас маленьким мальчиком, которого пытается успокоить мама. Это такое забытое чувство, что сейчас полное ощущение того, что он вернулся назад во времени.       — Ну что ты такое говоришь, — качает его мама головой. — Ты мой сын. Куда бы я тебя выгнала?       Слезы вновь набегают на глаза, поэтому Антон прикрывает их, глубоко вздыхая.       — Все равно спасибо.       Майя мягко усмехается, совсем как Арсений иногда, и немного щипает за щеку.       — Ты главное… будь счастлив, ладно? Я приду к пониманию. Обещаю постараться. Но все это не про меня. А про тебя и твою жизнь.       — Прекрати, я сейчас снова заплачу, — мямлит он, разрываемый эмоциями.       Она смеется, продолжая гладить по голове. Антон чувствует себя счастливым. Настолько, что слов подобрать не может. Все страшные картинки, которые он успел себе представить, рассыпаются прямо сейчас в пыль.       — Кто он?       — Я не знаю, могу ли сказать, мам. Я не спрашивал у него.       Она не настаивает. Кивает понятливо.       — Ну он хотя бы красивый и богатый? Как ты?       Сдержать смешок не выходит.       — Красивый, красивый. Он чудесный, — он поднимает глаза, сталкиваясь с мамиными. — Правда.       Она смотрит на него с такой большой любовью, так тепло и так мягко, что сердце в груди буквально сжимается. Антон чувствует это.       Ее губы растягиваются в улыбке, она кивает и подытоживает.       — Это хорошо.

***

      Арсений звонит ближе к ночи.       — Привет, — тихо приветствует его Антон, вставая с кровати и выходя на балкон.       Они с мамой просидели в зале еще около часа, болтая больше о прошлом, чем об ориентации и отношениях. Антон по лицу видел, что маме будет нелегко это принять. Но она явно отреагировала куда лучше, чем он ожидал.       — Привет.       Арсений звучит устало, но расслабленно. Завтра у них последний спектакль в этом сезоне.       — Как ты? Как репетиция?       Тот, видимо, сидит на балконе, потому что Антон отчетливо различает шум улицы.       — Хорошо. Готовы завтра играть на всю мощь.       Антон улыбается, усаживаясь на табуретку и смотря в темный горизонт.       — Опять вся квартира будет в цветах после спектакля. Не все еще с прошлого раза даже завяли.       Арсений смеётся.       — Они сумасшедшие все, честно.       — Они тебя любят, — говорит он. — И я.       Глотка так и чешется рассказать все произошедшее сегодня — и про Диму, и про маму. Но он осторожничает.       — Не знаю, как увезу их в этот раз. Тебя-то с твоим камазом нет.       — Тахо — не камаз, — усмехается он, представляя, как Арсений на это сейчас закатывает глаза.       В нем после разговора с мамой какое-то стоическое спокойствие. Наверное, он выплакал все, что мог, и теперь дышать и думать легче.       — После спектакля позвали на тусовку с труппой.       — Трупой? Это феминитив к трупу?       Смех Арсения — знакомый до боли за последние десять лет — скрашивает ночную тишину Воронежа. Антон физически не может не улыбнуться на этот звук. Он готов смешить Арсения сутки напролёт.       — Дурак, — мягко посмеивается он, и звучит это как самое ласковое прозвище на свете. — Театральная труппа. Знаешь же.       — Знаю, знаю, — кивает Антон. — Ты пойдешь?       — Не знаю, если честно. Наверное.       Антон смотрит на кольцо на пальце и прикрывает глаза.       — Сходи обязательно. Ты огромный молодец. Мне жаль, что я так ни разу и не смог на него сходить.       — Ты же знаешь, что было бы тогда.       Он понимающе мычит в трубку, стараясь даже не представлять это все. Стас бы точно дал ему по шапке.       — Не сомневаюсь, что ты там лучше всех, — шепчет Антон, стараясь вложить в эту фразу все, что чувствует.       Арсений не отвечает, но повисшая тишина — привычная и почти бытовая. Антон не знает, хочет ли он сказать хоть что-то, или нарушать эту спокойную тишину слишком неправильно.       Может, Арсений расстроится из-за того, что Антон сказал маме. И портить ему настроение сейчас — последнее дело.       — Я скучаю, — так тихо говорит Арсений, что в первую секунду кажется, что это ему лишь послышалось.       — И я, Арс.       — Хотя прошло лишь чуть больше одного дня, а мы иногда не видимся неделями, но я все не могу отмахнуться от ощущения, что ты меня бросил.       Арсений редко такой открытый и до боли честный. Ему проще общаться намеками и загадками, и в первое время Антон бесился, что не понимает, что от него хотят.       Сейчас же он прекрасно считывает Арсения — его настроение, его желания, его всего самого. И такое — редкость. Самый настоящий подарок.       — Я бы не смог. Даже если бы захотел. А я и не захочу. Никогда.       — Не разбрасывайся такими громкими фразами, Шаст.       — А что, меня кто-то может наказать?       Арсений клюет на приманку в секунду. Тут же меняет тон на флиртуна.       — А ты хочешь?       Антон смеется тихо в трубку, жалея, что нельзя телепортироваться прямо к Арсению в руки.       — Для меня это все серьезно, Арс. Мы обсуждали это сотню раз. И говорил я об этом столько же. Могу повторить, мне не сложно.       — Я знаю, Шаст, — говорит он мягко. — Правда. Просто все произошедшее… Оно будто выбило меня. Я думал, что мне похер, а оказалось, что не совсем.       В голове тут же вспоминаются слова Димы.       — Это нормально. Прости, что так отреагировал.       — Не ты должен извиняться, — тут же протестует он.       — И не ты тоже, Арс. А Стас! И все эти уебаны, которые что-то про нас там говорят.       Арсений согласно мычит, и Антон понимает, что сейчас можно сказать.       — Я маме рассказал про нас.       — Что? — тут же спрашивает Арсений куда громче и обеспокоеннее. — В смысле?       — Сказал, что встречаюсь с мужчиной. Про Иру рассказал. Она нормально отреагировала.       Арсений молчит недолго — словно пытается уложить все в голове.       — И что она сказала?       — Что все хорошо. Я ожидал, что меня отправят гореть в ад и выгонят куда подальше, так что реакция хорошая.       — А про меня что сказала?       — Я не говорил, что с тобой. Не мог, не спросив у тебя. Если ты не против, я бы сказал ей.       На губах расплывается робкая улыбка, и, хоть Арсений ее и не видит, он наверняка слышит ее в словах.       Но его реакция успокаивает — он не психует, не протестует, не говорит, что Антон дурак. Это радует.       — Я не ожидал.       — Да я тоже, Арс, — признается он. — Как-то само получилось.       — Не говори ей пока что про меня, хорошо? — просит он, и Антон кивает.       Это не только его секрет, Арсений имеет на это полное право.       — Конечно.

***

      Больше всего Антон боялся, что после того, как расскажет, мама будет вести себя рядом с ним иначе. Но этого не происходит. Ничего не меняется.       Они пьют чай утром, мама убегает на работу и обещает вернуться вечером домой с креветками и пивом, чтобы «классно провести вечер пятницы вместе». Антон смеется и обнимает ее на прощание.       Весь день проходит за созвонами со Стасом, обсуждением расписания и утверждением его. Предстоящие две недели после возвращения обещают быть выматывающими, потому что их ждут гастроли.       А в перерывах между городами — съемки своих шоу. Антон тяжело вздыхает, просто представляя себе эти дни, и продолжает читать отобранные на «Контакты» вопросы.       Стас ничего не спрашивает, не докапывается до причин отъезда. Видимо, кивок Антона еще тогда его удовлетворил. Что же, это только к лучшему.       Арсений пишет в первой половине дня, а потом пропадает. У них репетиция до спектакля, потом грим и прочее, поэтому Антон лишь просит написать потом, как все прошло, и больше не тревожит.       Играть в театре Арсений всегда любил, и Антон бесконечно рад, что у него получилось взять еще одну роль себе в копилку. Он может рассказывать о театре бесконечно, об авансцене, о мизансценах, о читках и прогонах. Антон большую часть не понимает, поэтому переспрашивает, а Арсений только с радостью поясняет.       Наверное, в это в первую очередь он и влюбился — в горящие глаза. В красивые ноги — во вторую.       Арсений в целом какой-то необычный — Антон не может точно сказать, в чем именно, но что-то есть такое неописуемое. Рядом с ним будто энергией заряжаешься.       Если бы нужно было выбрать одно слово, Антон бы выбрал «особенный».       До самого вечера он разгребает почту, смотрит отснятый материал и утверждает новых гостей со Стасом.       Арсений так и не пишет ничего, но по расчетам он сейчас должен быть на вечеринке после спектакля. Хоть он и попросил его написать, как все прошло, в суматохе тот мог просто забыть об этом.       Антон не расстраивается — спросит завтра утром. Арсению сейчас не до него, пусть веселится и празднует.       Мама возвращается, как и обещала, с тяжелым пакетом и широкой улыбкой. Антон тут же ставит воду под креветки и убирает бутылки в холодильник.       После всех разговоров и выяснений он наконец-то спокоен — две недели нервотрепки и раздражения вымотали его окончательно. Сейчас же он сидит с мамой на кухне, потягивает пиво и болтает с ней обо всем на свете.       Ну прямо счастливый конец сказки, что тут скажешь.       Мама рассказывает ему про своих коллег, про старых знакомых и периодически пытается узнать, кто же этот загадочный парень ее сына, но Антон лишь молча улыбается на такие вопросы.       — И куда вы?       — Сначала по Сибири, — говорит Антон, пытаясь вспомнить расписание гастролей. — Потом во Владивосток, что ли. Не уверен.       — А на лето?       — Не знаю, посмотрим.       Его мама строит серьезное лицо и складывает руки на груди.       — Правильный ответ был «к маме на дачу», Антон.       Они смеются, и он кивает. Конечно же, он приедет. Может быть, даже с Арсением сразу. Кто его знает, верно?       Но в голове это выглядит очень круто — они вместе в уютном деревянном домике, по вечерам в баню. А днем можно лежать под деревьями и носиться с собакой.       — Приеду. Или даже приедем. Если ты не против.       — Я только за, сынок, — улыбается она, отпивая из кружки.       Он только собирается спросить, когда у нее отпуск, как в дверь звонят. На часах почти одиннадцать ночи, гостей они не звали, да и по удивленному лицу напротив Антон понимает, что и мама не знает, кто за дверью.       — Я открою, — говорит он серьезно, вставая со стула и направляясь в коридор.       В дверь не тарабанят, не названивают, а он почему-то забывает посмотреть в глазок и распахивает тут же, готовый спроваживать непрошеных гостей.       Но за дверью стоит тот, кто должен прямо сейчас быть в Питере и праздновать конец театрального сезона.       — Арс? — удивленно спрашивает он неясно зачем, всматриваясь в лицо напротив.       Он стоит с букетом в руках, улыбается робко и за порог не переступает без приглашения.       — Привет, — говорит он, чуть наклоняя голову.       Его мама тут же приглашает его войти одним жестом.       — Арсений! Здравствуй!       Антон не уверен, что происходящее перед ним — реальность.       — Здравствуйте, Майя Олеговна, — говорит он своим самым вежливым тоном и протягивает цветы. — Это вам.       Его мама тут же краснеет щеками, смущенно принимая букет.       — Ну не стоило! Проходите-проходите.       Арсений наконец оказывается в квартире, в узком коридорчике, и Антон чувствует знакомый запах одеколона. Не сон.       Он снимает с себя джинсовку, разувается и выглядит как начищенный пятак. Даже не весь грим смыл, над бровью все еще немного тона.       — А ты… как тут? — спрашивает Антон, не решаясь даже обнять его при маме.       — Решил вот сюрпризом приехать, — улыбается он, смотря больше на его маму. — Я буквально заскочил поздороваться.       — Мы там на кухне сидим болтаем, вы садитесь с нами, если не спешите никуда!       Арсений кивает, продолжая обворожительно улыбаться, и у Антона, просто смотря на него, уже болят щеки. Вот вам и актерские навыки.       Пока тот ускальзывает мыть руки, они с мамой возвращаются на кухню.       — Достань вазу вот оттуда, вот тот верхний ящик, — просит она, все любуясь букетом.       Все это так неожиданно, что он не может даже окончательно понять происходящего. То есть Арсений приехал сюда, в Воронеж. Сюрпризом. Чтобы… что?       Его мама ставит вазу с цветами прямо на стол, и она смотрится немного абсурдно рядом с пивом и креветками. Эта картина напоминает ему их — разные, почти несовместимые, но все же рядом.       Арсений садится рядом и благодарит за стакан с пивом. Садится так близко, что их бедра буквально впечатываются друг в друга.       — Какими судьбами? — спрашивает мама, переводя взгляд с него на Антона, будто догадываясь.       Арсений вдруг сжимает его руку под столом, смотрит прямо в глаза, будто сказать что-то пытается, но Антон отчаянно не понимает. Лишь смотрит с таким же большим вопросом в глазах, как и его мама.       У Арсения трясутся пальцы, да и по натянутой улыбке видно — он нервничает. Но держится все равно молодцом.       — Майя Олеговна, я просил Антона не говорить, чтобы самому сказать, — начинает он, и от осознания, что именно сейчас произойдет, у Антона все внутренние органы скручиваются в один морской узел. — А то было бы некрасиво.       — Я… не очень понимаю, — признается его мама, пытаясь в их лицах напротив высмотреть ответ.       — Приехал знакомиться с мамой моего парня, — говорит Арсений так непринужденно и легко, что Антон сначала даже пропускает это мимо ушей.       А потом осознает. Поворачивается с огромными глазами, натыкаясь лишь на обворожительную улыбку. Его мама удивлена, видимо, не меньше. Она явно не ожидала кого-то знакомого.       — Ох, вот оно что, — говорит она, приоткрыв от удивления рот. — А я-то думаю, почему Антон мне говорить не хочет.       И они вдвоем смеются — немного натянуто, но все же. Антон же от шока почти не чувствует под собой стула. А они смеются.       Лишь рука, сжимающая его руку, немного возвращает в чувство.       — Вы извините, если этим вас как-то обидел. Я не смог приехать раньше, был спектакль. Вот с него буквально сорвался, — усмехается он нервно.       Антон все еще пытается понять происходящее, смотря то на маму, то на сидящего рядом Арсения.       — Нет, нет, не обидели. Просто он так скрывал, а я боялась обнаружить по итогу там кого-то сомнительного. А это оказались вы.       От фразы у Арсения на лице расплывается настоящая, неподдельная улыбка. Он смущенно опускает взгляд, ямочки на его щеках тут же притягивают взгляд.       Антон буквально выдыхает после этой фразы — напряжение как будто лопается вмиг. Он щипает себя свободной рукой за ногу, но ничего не исчезает.       Они болтают до самой ночи — мама расспрашивает их обо всем. В первое время Арсений все еще ведет себя, как на светском вечере, но ближе к ночи расслабляется.       Рассказывает и про гастроли, смущает Антона позорными историями о нем, от которых мама хохочет и рассказывает еще более позорные детские истории в ответ.       Большую часть вечера он сам молчит — лишь смотрит на то, как два самых важных человека в его жизни находят общий язык. Это почти что сюрреалистичная картина, в которую все еще сложновато поверить.       Но вечер проходит отлично — с громким смехом и теплой атмосферой. Когда время перешагивает за три часа, мама собирается идти спать.       — Спасибо вам большое за гостеприимство, — говорит Арсений, зачем-то вставая вместе с ней и выходя в коридор.       Его мама отмахивается, мол, ничего такого, а Арсений вдруг берет джинсовку с вешалки.       — Стой, ты куда? — тут же спрашивает Антон, перехватывая чужую руку.       — Я снял номер в отеле, — как ни в чем не бывало говорит он.       — Ну какой номер, Арсений? Оставайся.       Его мама кивает тут же.       — Конечно! У нас кресло раскладывается, если что. Да и диван широкий, вместе поместитесь. На ночь глядя ехать уж зачем? Завтра утром как раз все можем на дачу съездить.       Арсений неуверенно переводит взгляд на Антона, будто спрашивает, можно ли согласиться, и он кивает.       — Спасибо, — благодарит он вновь, переплетая пальцы рук с Антоном.       — Да ну не за что, — улыбается его мама, обнимая их двоих и желая спокойной ночи.       Стоит остаться вдвоем в зале, как Антон молча обнимает его впервые за несколько дней. Арсений тут же обхватывает его и своими руками, вжимаясь лицом в шею.       — Привет, — шепчет Арсений, будто они не сидели несколько часов рядом.       Антон усмехается, чмокая того куда-то в макушку.       — Привет.       — Странный вечер.       — Хорошо странный или…       — Хорошо, — перебивает его Арсений. — Я все еще, кажется, не понял, что произошло.       Антон кивает — он тоже.       — Твоя мама удивилась, что это я.       — Моя мама была в ахуе, давай уж точнее, — хихикает он, отпуская Арсения и садясь рядом с ним на диван.       Арсений усмехается тоже, кладет голову на плечо и просто дышит. Антону кажется, что он наполнен эмоциями и благодарностью до самых краев. Вот-вот и лопнет. Он поглаживает плечо своей рукой на автомате.       — Прости за то, что сказал.       — Я и не обижался ни секунды, — тихо отвечает Антон.       Арсений облегченно выдыхает, поднимая голову и смотря в глаза. Он выглядит таким расслабленным и умиротворенным, что хоть фоткай и на обои ставь.       Его губы прижимаются к губам Антона — мягко, совсем невинно. И это растапливает сердце в сотый раз за вечер.       Антон улыбается в чужие губы, оглаживает лицо ладонью и наконец-то целует по-настоящему. Так, как не успел поцеловать тогда, в офисе.       Арсений подхватывает тут же, будто они не виделись не пару дней, а целый месяц. Он углубляет поцелуй тут же, выбивая весь воздух из легких Антона.       — Легче, — выдыхает он, но не имеет это в виду, а просто дразнится.       — Еще чего, — фыркает Арсений, целуя вновь и кусая больно за губу.       Его руки лезут под футболку, сжимают бока до красной кожи, и как бы Антону ни хотелось — нельзя.       — Мама за стенкой, Арс, — выдыхает он тихо, но Арсений проглатывает эти слова.       Целует напористо, проводит языком по губам и лезет в рот. Его руки все блуждают по телу, скользят по коже, будто нарочно там, где больше всего мурашит. Арсений его выучил и играет не по правилам.       Поддаться хочется ужасно, вжаться телом в тело, почувствовать, как мелко трясется Арсений, когда на пике, услышать его. Но здесь правда нельзя. Как бы ни хотелось.       — Мы тихо, — говорит он, пытаясь стянуть футболку, но Антон не помогает, а лишь качает головой.       Его рука опускается ниже, проиграв в борьбе за футболку, и сжимает внутреннюю кожу бедра. Ползет вверх, останавливаясь лишь на секунду, а потом сжимает прямо через ткань.       Запрещенный прием, самый запрещенный. Арсений знает, как сильно это сносит ему крышу.       — Ты не умеешь тихо, кому пиздишь, — усмехается он. — Но я тоже соскучился.       Арсений смотрит на него возмущенным взглядом, щипает больно за бок и сучится.       — Незаметно.       — Арс, — качает он головой, обхватывая ладонями лицо. — Завтра мы поедем после дачи в твой снятый номер. И обещаю тебе, это будет долгая ночь. Сможешь сделать все, что захочешь.       Глаза у него загораются, а язык быстро проходится по губам.       — Нельзя говорить такие вещи, а потом надеяться, что я сегодня усну вообще.       Антон усмехается, вновь целуя медленно. Этого им делать никто не запретит. Арс явно возбужден тоже, потому что дышит через раз и ерзает на месте.       — Сходи в душ, — шепчет он, проводя пальцем по несмытому тональнику над бровью. — Холодный.       Арсений в отместку щипает его за кожу, вставая с дивана и кидая взгляд, полный поддельного возмущения, перед уходом.       Это все лишь его игра. По глазам видно, что он доволен и счастлив.       — Ты идешь со мной? — спрашивает он, выглядывая из-за угла и сверкая хитрыми глазами.       И Антон, конечно же, идет.