Спасение утопающего

Джисон тяжело сглотнул. Хотелось оказаться где угодно — лишь бы не здесь. Он с самого начала подозревал неладное. Было что-то в выражении хёна мрачное, напряжённое, очень, очень нехорошее, когда они приехали в студию. Джисон пытался это игнорировать: мало ли, просто Чан устал, не выспался, съел не то, не с той ноги встал. Разное происходит, и когда Чан был на стрессе, самоконтроль давался ему с трудом — это нормально, к такому они привыкли. Когда лицо его темнело, вели себя ниже травы и тише воды, прятались по комнатам и всячески избегали бури, пока — сама не уляжется. Иногда получалось, иногда — нет. У Джисона не было ни шанса: они дописали лирику, и Чан попросил Чанбина не ждать. Вернутся позже. И тогда Джисон понял, что попал. Чанбин бросил на него сочувствующий взгляд, но с Чаном спорить не решился, поэтому послушно оставил их наедине. Пока шаги за дверью стихали эхом, они сидели в тишине. Чан нервно покачивался на стуле, пальцами выводил неровную дробь на пластиковом подлокотнике; лицо его было пустое. Под ложечкой свербило от тягучего ожидания и немного — от страха. Джисон боялся не без причины: чутьё подсказало ему очень точно, о чём они будут сейчас говорить. Жалобно скрипнул диван — Чан приземлился рядом и коротко заглянул в глаза. — Хан… что у вас с Минхо? Вот и всё. Приехали. Не то чтобы Джисон искренне верил, что этой темы они сумеют избежать, но… надеялся, что сможет подвести к ней более плавно, смягчит заранее падение, чтобы ненароком не переломать все кости; он надеялся отделаться лёгкими ушибами, надеялся, что будет не настолько… очевидным. И это бы сработало — с кем угодно, кроме Бан Чана. Тот всегда шёл напролом, спрашивал в лоб, если замечал неладное, взглядом опытного рентгенолога просвечивал изнутри. Если бы Чан не был лидером, возможно, он бы не бил так метко. Чан наблюдательный. На нём груз ответственности, придавливающий к земле — не только за себя, но и за всю группу. Если Чан замечает симптом, он обязан с предельной чёткостью установить диагноз, пока метастазы не расползлись по тонко отлаженному организму. Диагноз Джисона: влюблённый придурок, который своими неуместными чувствами грозился переломать всё то немногое, что сквозь пот и слёзы они успели построить вместе. Чан видел его насквозь. Джисона мелко затрясло. — Ничего, — сипло выдохнул он, титаническим трудом стараясь сохранить спокойное выражение. — Мне так не кажется. Неосознанно задёргалась коленка. Пальцы принялись выкручивать цепочку: прохладный металл впился в шею, заземляя ненадолго немеющее тело. В голове, как назло, было пусто. Джисон должен был заранее приготовиться к этому разговору, хотя бы морально, но — как, если своё постыдное влечение он с самого начала решил упрятать под семь замков, силой придушить на корню, чтобы ни одна живая душа не осмелилась заглянуть внутрь бушующего сердца? Он не хотел, чтобы кто-то знал. А в итоге только слепой не заметил бы его трепет, возникающий каждый раз, стоило Минхо оказаться поблизости. Грудь придавило тревогой. Джисона раскусить — на раз-два, но нужно было до последнего отпираться, нужно — отшутиться, перевести тему, что-нибудь придумать, срочно придумать. А взгляд Чана — внимателен и твёрд, обманчиво спокойное выражение говорило ясно само за себя. Джисону хотелось Чану соврать. Но слишком много сил уходило на тщетные попытки скрыть дрожь и волнение, и он не сумел издать ни единого звука. Бесполезно. Чану врать — бесполезно. — Джисон, — Чан с громким вздохом откинулся на спинку дивана и пальцами надавил на веки, растирая, — если между тобой и Минхо есть какие-то отношения, то это большая проблема для всех нас. «Джисон, ты — большая проблема», — вот, что безмолвно повисло в воздухе. — У нас с хёном… Между мной и хёном нет никаких отношений. Правда. Мы просто дружим. И это было честно. Между ними не было ничего — переходящего грань. То, что Джисону до боли сильно хотелось её пересечь — умолчал. В конце концов, нет и шанса на взаимность. Джисон справится, ему просто нужно время. Беспокоиться не о чем. И вот это пришлось бы кстати озвучить вслух, чтобы Чан перестал волноваться, и они закрыли позорную тему раз и навсегда. Но отчего-то не получилось. — Я не сомневаюсь в вашей дружбе. Вы близки. Но иногда… Ханни, пойми меня сейчас правильно, я старше, и, думаю, что более опытен в таких вещах. Я знаю, как это выглядит со стороны. Я сам проходил через подобное, и видел много похожих историй. И с дебютировавшими группами, и со стажёрами. Никогда ничем хорошим это не заканчивалось. Отношения в индустрии — сложно и требует большой осознанности. Не в твоём возрасте. Не между участниками одной группы. — У нас нет отношений. — А хочется? Джисон замолчал — красноречиво, — и потупил глаза в пол. Смотреть в сторону Чана он больше не мог: стыдно. Тело охватил озноб, и хоть ладони потели липко, но пальцы были — ледяные. — Ханни… — Прости меня, хён, — задушенно выдавил Джисон. — Прости, я… всё правда будет в порядке, просто… …просто я не могу перестать о нём думать каждую секунду, с того прóклятого небесами момента, как впервые увидел его в агентстве. Чан напряжённо притих. Джисон так и не осмелился поднять на него взгляд, однако периферией зрения заметил, что тот мелко раскачивался из стороны в сторону; у хёна тоже — проблема с тиками, и разболтанная нервная система давала о себе знать при малейшем стрессе. Благо, с их работой стресс хоть вычерпывай вёдрами — до дна колодец не осушить. Чану тоже это давалось нелегко. Он переживал — за Джисона, за Минхо, за всех ребят, и наверняка джисонова дурость накинула сверху с десяток очков к бессоннице. Интересно, как давно он догадался? Как давно хотел об этом поговорить, ходил вокруг да около, мялся, не зная, как подступиться корректнее? Ему ведь, как и Джисону, тоже было не с кем посоветоваться и обсудить: не пойдёшь ни к менеджеру, ни к мемберам, чтобы ненароком не навлечь ещё больше проблем. Ничего не оставалось; лишь перекатывать в одиночестве тяжёлые мысли, бесконечно пробуя их на язык, но никогда — не произнося вслух. Боже. Как же Джисон перед ним проебался. Одно неловкое движение — и он бы перечеркнул всё, к чему они шли так старательно долго, до мозолей, истёртых в кровь. — Джисон, — наконец, выдохнул Чан после затянувшейся тишины, и в тоне его трещиной тянулся такой болезненный слом, что Джисон тут же виновато скукожился. — Я знаю, что ты не наделаешь глупостей. Мне хочется в это верить. Я не смогу тебе помочь, как бы ни хотелось, поэтому разобраться с этим тебе придётся самостоятельно. Я не вправе советовать тут что-либо, вроде «прекрати общаться» или «построй границы». Если бы это касалось только вас с Минхо, я бы не влез. Но ты ходишь по лезвию ножа, и на эту скользкую тропинку выводишь всех остальных парней. Я хочу защитить группу, но в первую очередь я защищаю тебя. Пожалуйста, не подведи. Могу я на тебя положиться? — Да, хён, — и горло сжал тугой ком подступающих слёз, который — ни проглотить, ни выплюнуть, всё едино. Джисон чувствовал себя разбитым и выпотрошенным насквозь. Он не может облажаться перед Чаном и перед ребятами. Только не сейчас, когда всё более менее пошло в гору. Одно неверное движение — и он утащит за собой всех обратно вниз. Права на ошибку не было. Прав Чан был в каждом слове — пусть и режущем, как острая бритва. — Да, хён, — негромко повторил Джисон. — Я разберусь с этим. — Хорошо. Спасибо, — плечо накрыла тёплая ладонь, сжав некрепко, но ощутимо. Голос Чана зазвучал иначе: напряжение не исчезло, однако вернулась мягкость, Чану по природе присущая. — Поехали домой, Ханни. Завтра будет тяжёлый день. Все дни. Джисон покорно поплёлся за хёном, так и не осмелившись поднять головы. Он всё-таки расплакался в машине — беззвучно, бессильно, не представляя, как унять глупое влюблённое сердце, тяжёлым мешком ухнувшее куда-то к одеревеневшим ногам. Только бы о него — не споткнуться. * Минхо был везде. В каждом углу общежития, в вывесках, выпячивающихся из зданий по дороге к главному офису, в барбекю-ресторанах, фаст-фуде, суши-барах и укромных кофейнях, в сумрачной пустоте хореографического зала, в каждой кошке, выглядывающей из окон. Тяжёлым запахом он оседал на джисоновых простынях и на ворованных из шкафа толстовках, да так сильно, что надевать потом — больно, даже если постирано. Минхо был везде, влажным маслянистым взглядом проникал глубоко под кожу и переливчатым смехом (так колокольчики на ветру дрожат) выворачивал наизнанку внутренности. Быть в Минхо влюблённым — трудно. Чем больше Джисон от Минхо бежал, тем сильнее, казалось, его раззадоривал. Минхо был везде, и сейчас он — тёплый и осязаемый, — был у него на кровати. Джисон скоро сойдёт с ума. — Привет? — Джисон щёлкнул выключателем и растерянно замер на пороге. Минхо лежал на боку, перекинув ногу через пухлую игрушку, и залипал в телефон. Судя по влажным волосам, в общежитие он вернулся недавно и только вылез из душа — видимо, чтобы наследить сырыми пятнами на подушке Джисона, вот же… засранец-хён. — Как прошёл день? — Нормально. Как твоя репетиция? — Порядок. Минхо потянулся, сладко хрустя позвонками, и край его футболки задрался вверх, открывая взгляду кромку шорт и мягко белеющую полосу оголённой кожи. Даже в беспросветно влюблённом сердце на полочке отводилось отдельное место для такого Минхо — бесконечно ласкового, домашнего, в заляпанных кетчупом футболках, с огрубевшим без макияжа лицом, такого Минхо, которого не запечатлеть камерами и не увидеть на сцене. Джисон крепко попал. — Мне бы переодеться. — Ага. И не сдвинулся с места. Какая глупость. Общежитие — консервная банка, плотно забитая девятью парнями на закате своего пубертата. Личные границы истёрлись до бледных линий, и никто бы из них уже не сказал с уверенностью, в какой момент заканчивается пространство одного и начинается — у другого. В крохотной ванной на пять квадратов от стены до стены по утрам они единовременно отливали, чистили зубы и мылили голову, путались бритвами и врезались на поворотах. Не сосчитать, сколько раз светились друг перед другом в одних трусах, а иногда и в чём мать родила (спасибо, Чан, за детскую травму). Но перед Минхо отчего-то было неловко. А после разговора с Чаном — ещё и стыдно. Джисон отвернулся к шкафу и принялся выпутываться из уличного — выходило как-то нервно и дёргано. Он предпринял храбрую, но бесславную попытку стянуть толстовку вместе с футболкой, однако голова застряла в мешковатой горловине, и руки — ни туда ни сюда. Вот же… — Бля, — задушенно выплюнул он. Оголившуюся поясницу жгло чужим взглядом. За спиной раздался тихий смех. — Помочь? — Нет! Всё ок, сейчас я… чёрт… Складка зацепилась за серёжку и болезненно потянула; с неразборчивым кряхтением Джисон торопливо дёрнул толстовку вверх, наконец-то высвобождая себя из нелепой ловушки — привет, мир, — и также торопливо он натянул на себя домашнюю майку, не оборачиваясь к Минхо. Джинсы скинул ещё быстрее, одной ногой притаптывая штанину, и занырнул в растянутые шорты, стараясь не думать о том, почему Минхо продолжал так настойчиво буравить лопатки. Наверное, оттого, что картина перед ним и впрямь открывалась презабавная. — Ты ужинал? — Я… да. Мы заказали доставку в студию. Соврал. Он ушёл как раз в тот момент, когда Чанбин с громким возмущением доказывал Чану, что заканчивать свой день одной только пиццей — настоящее преступление, особенно после напряжённой работы. Джисон думал, что поест с Минхо, но… Даже от такого простого действия, почти что ритуала, плотно въевшегося в привычку, накатывало чувство вины. После того вечера Джисон больше не знал, как ему вести себя с Минхо. Он был растерян. Его крепко прижало между молотом и наковальней: с одной стороны был хён, бесконечно льнувший к нему с нежностью изголодавшегося по ласке кота, а с другой — внимательный взгляд Чана, преследовавший теперь из каждого угла. Они завтракали вместе — Чан выходил на кухню заспанным и слепо щурился в их сторону; Джисон таскал Минхо кофе в перерывах между репетициями — Чан хмурился и поджимал губы. Всё дошло до того, что крохотный Чан поселился, кажется, в его голове и каждый раз, стоило мыслям завернуть не туда, вкрадчивым шёпотом напоминал: «Я доверяю тебе. Не натвори глупостей». Видимо, зря в него верил хён. Ой как зря. — А ты?.. — Джисон коротко прокашлялся. — Ты ел что-нибудь? — Нет. Всё в порядке, я не голоден. Постороннему человеку было бы сложно Минхо читать, на его спокойное выражение повестись — легче лёгкого. Однако Джисон посторонним не был. За всё то время, что они знакомы, Джисон научился угадывать реакции Минхо по едва скользнувшим теням на его лице, по изломанным жестам, по изменившимся интонациям. Лучше бы — не умел. Лучше бы он поверил сейчас, что Минхо джисоново отстранение не задевало ни капли, и продолжил заниматься своими делами. Чем дальше Джисон от него убегал, тем глубже проваливался: это было похоже на болото, и как бы сильно он ни взбивал ногами вязкую топь, его миллиметр за миллиметром утягивало под мутную воду. Глаза забивало песком, и в лёгкие лезла сплошная дрянь. Джисон неловко присел на край кровати. Минхо продолжал лежать на постели, сквозь полуопущенные веки изучая его согнутую фигуру. Губы его слегка разомкнулись — прорезанный розовый лепесток, — и приглушённо блеснули чуть выпирающие резцы передних зубов. Какой же он красивый. И рот его, наверное, очень мягкий. «Не натвори глупостей». Его личная одиннадцатая заповедь. Минхо — его восьмой смертный грех. — Ты напряжён, — тихо прошелестел Минхо, беспомощно как-то, потому что любые тяжёлые разговоры давались ему с трудом: очередная вещь, в которой они с Джисоном были похожи. «Ты напряжён» у Минхо значило: «Рядом со мной — напряжён». — Я просто очень устал. — Я тоже. Это было невыносимо. Джисон правда постепенно сходил с ума, закапывая себя всё глубже и глубже. Самозахоронение. Проще от его жертвенности не становилось ни-ко-му. — Хён… — его зазнобило мелко. — С тобой говорил Чан? Короткая пауза, набатом отдающая в уши. Минхо бесшумно выдохнул и прикрыл глаза. — Нет. Со мной говорил Бинни. Блять. Блять? Какого?.. И Чанбин тоже?.. Ну конечно. Все знали. Джисон был до боли очевидным и громким. Интересно, а Минхо тоже уже догадался? — О чём? — Только после того, как ты расскажешь, что вы обсуждали с Чаном. Шах и мат. И не поспоришь ведь. Мысленно костеря себя за решение вообще этот разговор — завязать, Джисон стыдливо выпалил: — Он спросил… Хён попросил нас не переходить границы. Сказал, что со стороны мы выглядим, как будто между нами… как будто мы… Закончить не смог. — Поэтому ты?.. — Да. Именно поэтому. Наверное, объясниться действительно стоило. Даже если Джисон не имел никакого права давать волю чувствам, но он не хотел терять Минхо как друга; отстраняться от него было мучительно. Так кусками отрывают кожу, так — тупым лезвием ампутируют ногу, поверх накладывая давящий жгут. Джисон мог бы без Минхо существовать, жить так, как жил семнадцать лет до их встречи, и это было бы больно, это было бы оглушающе пусто, однако — реально. Разница в том, что жить так Джисону не хотелось. Не хотелось чувствовать под боком опаляющее тепло чужого тела, пахнущее сандалом, мылом и немного — пóтом, совсем неуловимо, по-домашнему приятно; чувствовать и не иметь никакой возможности прикоснуться: просто, без подтекста и напряжения, потому что касаться Минхо стало такой же неистребимой привычкой, как и обедать вместе. Минхо заполнял физическое пространство вокруг Джисона так правильно, обволакивал умиротворением настолько естественно, что в большом и пугающем своими бесконечными карьерными перспективами Сеуле Джисону казалось, что рядом с Минхо он возвращается в родительский дом. Джисону не хотелось Минхо терять. Наверное, лучше ему во всём признаться. Существовал ли хотя бы крохотный шанс, что после непреложного факта его невзаимности — отпустит? Может, тогда они смогут, наконец, прочертить эти самые границы, о которых так просил его Чан? Но Джисон не успел открыть рот, как Минхо приподнялся и осторожным, просящим жестом потянул его за край футболки, подзывая к себе. Ватным телом он подался вперёд, устраиваясь на подушке рядом с чужим лицом — близко, близко, глаза в глаза. Джисон, кажется, перестал дышать. Минхо его не трогал. Неловко вытянул руки по швам, и Джисону пришлось сделать то же самое, чтобы ненароком не задеть. — Чанбин спросил меня, что я к тебе чувствую. Желудок скрутило, и горло сжало так сильно, что Джисону казалось: он вот-вот заплачет. Слишком много. Слишком много всего проскользнуло в мыслях, слишком много противоречивых эмоций обрушилось на Джисона в один момент. Он не был готов. Его тело не выдерживало подобной интенсивности, конечности немели, и кровь бешено пульсировала в ушах. Расстояние между ними — крохотное. Минхо смотрел внимательно, не моргая. — И что ты ему ответил? — Джисон нервно облизнул пересушенные губы. Минхо взглядом проследил за его языком, и стало совсем, совсем не по-человечески дурно. — Ханни… И Джисон всё понял. Они вляпались. Оба. Бесповоротно. Ни о каких границах и речи идти не могло. Не было их — границ, и взяться им было неоткуда. Джисон ни о чём не думал, когда потянулся вперёд. Рот Минхо оказался податливым, таким же тёплым и мягким, каким Джисон представлял его бессонными ночами, бесконечно ворочаясь с боку на бок на этой самой кровати. Губы Минхо больше не были фантомным ощущением распаляющегося под рёбрами жара, губы Минхо — здесь, под его губами, сладкие, вязкие и мокрые от слюны. Плечи Минхо — под его, Джисона, руками, и ладонями он ласково оглаживал крепкие мышцы, пальцами пробирался под рукава футболки, сминая складки. Руки Минхо грубые, руки Минхо совсем-совсем невесомые, руки Минхо — на его лице: сжимали щёки, путались в волосах, несильно тянули за корни, извлекая из Джисона причудливо стыдливые стоны, такие, о которых он бы никогда не подумал, что вообще способен на подобные звуки. Минхо млел под весом его, джисонова, тела, а Джисон растекался по Минхо ватным облаком, потяжелевшим и разбухшим от невместимой нежности. Боже, как же Джисон жил раньше, не зная, насколько сладостно тягучей может быть взаимность на вкус? Как он сможет жить дальше — с этим горчащим знанием? Останавливаться — не было сил. Хотелось подарить Минхо все поцелуи, на которые хватит его любви, подарить все — и с пригоршней сверху, чтобы — на будущее… И Минхо ему отвечал. Сбившимся дыханием, приоткрывшимися губами, позволившими языку глубже скользнуть в чужой рот, тесными объятиями, которые — никак не разомкнёшь. Внешне колкий и отстранённый, здесь, в пустоте общажной спальни, он становился настолько покорным, что напрочь сносило крышу. Таким хён был только для Джисона. И это выжигало изнутри. Взгляд Минхо — растопленное масло, мягко блестел в тени. Сердце Джисона вот-вот грозилось выпрыгнуть из груди, но даже так далеко бы оно не улетело, тесно прижатое между телами. Они тяжело дышали. Ладонью Минхо чуть надавил на загривок и вновь попытался притянуть его к себе, однако в последний момент Джисон ловко вывернулся, губами скользнув по очерченной челюсти. С лаской припал к шее, сцеловывая пульс. Минхо послушно откинул голову и слабо замычал. Щекотное ощущение внизу живота неожиданно вспыхнуло ярким пламенем под прикрытыми веками, и Джисон крепко зажмурился от непривычно тянущего напряжения в паху. Он ведь никогда… — Хён, — тихо позвал Джисон, влажным выдохом опаляя чужую шею. Его вело. — Хён, ты мне так сильно нравишься, очень нравишься. Очень сильно. — Иди сюда. И снова — бесконечная череда поцелуев, то страстных, пусть и неумелых, то срывающихся на нежность. Меж рёбрами — щемило. Когда губы занемели, Минхо взял его лицо в собственные ладони и приподнялся слегка, беспорядочно и невесомо ртом прижимаясь то к щекам, то к кончику носа, то к трепещущим ресницам. Бесчисленное количество раз он касался губами родинки, сцеловывая её, как шоколадную крошку — Джисону, возможно, стоило бы проверить в зеркале после, остался ли от неё хоть след. Остался ли на его коже хоть крохотный сантиметр, Минхо нетронутый. — Красивый, хён, ты очень красивый. Минхо смущённо заулыбался, обнажив резцы, и отвернулся. — Перестань, это неловко. — Красивый, красивый, красивый, красивый… — Ханни! Джисон взвизгнул, когда чужие пальцы остро врезались под рёбра, щекоча. Он завертелся на Минхо, точно уж, в тщетной попытке уйти от его рук, но — как, если они продолжали друг к другу жаться, не оставляя между телами ни намёка на расстояние? Минхо был везде — под футболкой, ладони сомкнувший на животе, под кожей, разгорячённой его прикосновениями, под счастливо-вымотанным сердцем, а самое главное: Минхо был под ним, такой податливый к ласке, такой близкий, такой свой. Обессиленный от подлой щекотки Джисон головой рухнул ему на плечо, носом зарываясь в изгибы шеи. Одна рука Минхо медленно водила по его спине, вторая — бездумно перебирала волосы. — Я всё-таки проголодался. Джисон тихо прыснул. — Давай чего-нибудь принесу? Это моя кровать, так и быть, разрешаю тебе в ней насорить крошками. Только сегодня. — И с чего такая щедрость? — Потому что ты классно целуешься, — и сам отчего-то смутился от собственных слов. Минхо тоже — смутился. Легонько пихнул в плечо, отталкивая, но, стоило Джисону и в самом деле начать отстраняться, чтобы отправиться на поиски съестного, крепко притянул обратно к себе. — Нет. Лежи. — Ты же есть хочешь! — Мне будет холодно, если ты встанешь. Пофигу, забудь о еде. — Ты невозможный. Но в голове стучало взволнованно: его не хотят отпускать. Минхо нравится, когда Джисон вот так вот на нём лежит, Джисон ему нравится, боже, Джисон и в самом деле нравился Минхо. Возможно, даже почти так же, как он — Джисону. Боже. — Эй?.. Ты в порядке? Чан их убьёт. — Джисон-и. Ханни. Эй. Посмотри на меня. Он послушно отлип от чужого плеча и коротко взглянул в глаза Минхо, перед тем, как тревожно зажмуриться. Минхо хватило этой секунды, чтобы — понять. — Мы сделали что-то плохое? — Я не знаю, — нервно сглотнул Джисон. — Наверное, да. — Что ещё тебе сказал Чан? — Он… в принципе, это всё. Всё, о чём он просил, уже не имеет смысла, потому что обещание я не сдержал. Я не знаю, с каким лицом ему в глаза смотреть. Минхо нахмурился и повторил: — Что ещё? — Сказал, что одна моя ошибка потянет вниз за собой всю группу. — Это наша ошибка, Джисон. — Не имеет значения. Минхо тяжело вздохнул и завозился, выбираясь из-под него. Он мягко уложил Джисона напротив и прижался обратно, оглаживая сухими ладонями его скулы и щёки. — Хан Джисон, ты ни в чём не виноват. И Чан тоже. И… — он замялся, — никто не виноват, наверное. Никто не виноват в том, насколько глубоко их умудрилось занести течением, что горизонты давно уже скрылись из виду. Если чувствуешь, что начинаешь тонуть — расслабь тело и меньше барахтайся: лишние движения лишь сильнее потянут тебя на дно. Никто не виноват в том, что Минхо и Джисон не умели плавать. За всё это время они так не сумели справиться с собой и своими чувствами; так может, имело смысл перестать — барахтаться? — Я тебе нравлюсь? — Джисон не знал, откуда в нём взялась такая смелость; первичное наваждение уже спало, и оттого вопрос прозвучал волнительно, но ясный ответ был Джисону необходим. Минхо задушенно охнул, стыдливо пряча лицо в чужом плече. Мягкая макушка едва защекотала подбородок. «Ну неужели непонятно!», — подвисло в воздухе, и как-то по-особенному умилило джисоново эго. Но ему хотелось услышать прямо. От этого зависело, стоили ли их игры свеч, от этого зависело — как много они потеряют, если ничего между ними так и не сможет — сложиться. Никто из них не собирался ставить собственные интересы выше, чем интересы группы. Им нужно решить, когда лучше будет остановиться: сейчас или… когда-нибудь позже. — Нравишься, — раздался в шею неловкий бубнёж. Джисон не знал, смеяться ему или плакать. Поэтому сделал то единственное, на что было способно его изнурённое тревогой и трепетом тело: крепче сцепил руки за спиной Минхо, до хруста в рёбрах притягивая к себе. * Чанбин осторожно потрепал его по плечу, возвращая в реальность. — Эй. Хён, с тобой всё норм? Чан неловко дёрнулся: он не знал, надолго ли снова завис, и оттого виновато скривил жалкое подобие улыбки, да, мол, всё порядок, и беспокоиться не о чем. Мысли тяжело перекатывались в голове; того гляди, и разбухшая от постоянного давления черепная коробка вот-вот пойдёт мелкими трещинами. Интересно, а это вообще возможно? Потому что сердце, напитанное тревогами, по ощущениям стало больше раза в два, а то — и в десяток раз, сдавило лёгкие и опасно выпирало из межрёберной клетки. Может, ему просто нужно выспаться. Со вздохом Чан уронил лицо в ладони и хорошенько растёр щёки до красноты, пытаясь вернуть ясность ума. — Раз уж мы сторговались на тямпоне, то грех к нему не взять чего-нибудь выпить, — с видом знатока протянул Чанбин. — Давай в магазин сгоняю за пивом? Всё равно курьер ещё даже не выехал. По пиву — можно. Чанбин всегда отлично его понимал. Его природная наблюдательность при иных обстоятельствах могла бы воспитать в нём отличного лидера, хватило бы и ума, и усердия, и харизмы. Ханна говорила ему недавно: это потому, что он лев, а ты, мол, братец, весы, тебя вечно из стороны в сторону раскачивает, и мягкий ты больно, слишком близко всё принимаешь. Чан во всё это не верил, но толика смысла в её словах определённо присутствовала. Проблема в том, что чем больше он пытался держать баланс, тем сильнее его заносило на поворотах. Свою роль он ни капли не принижал: да, идеальным Чан не был, но и вряд ли кто-то на его месте сумел бы с этим аттракционом совладать. Только если Чанбин. Чанбин — гораздо устойчивее, чем он. Если честно, то на Чанбине держалась его психика последние несколько дней, и Чан был ему за это бесконечно благодарен. Пиво к ужину оказалось очень кстати. Присутствие надёжного друга рядом — буквально спасение. — Я не хочу лезть к тебе в душу, если ты не считаешь нужным с кем-то делиться, — аккуратно прощупывая почву, начал Чанбин, когда было покончено с ужином и разговорами вокруг да около, — но просто знай, что ты всегда можешь со мной поговорить. Чан очень устал. От проблем, с надоедливым упорством лезущих из всех щелей, от хейтеров, глушащих своими комментариями мотивацию — не его, ребят (недавно Чан запретил парням читать форумы), от взлётов, за которыми тут же лихо закручиваются смертельные петли. Он устал беспокоиться за каждого: Хёнджин ходил подавленным последние пару дней и в упор отказывался признаваться, в чём дело; Чонину недавно стало дурно от жары и изнеможения во время тренировки, и пришлось откачивать нашатырём; Феликса попросили скинуть несколько кило до следующих съёмок промо, и тот взялся за это дело настолько же страстно, насколько он привык подходить ко всему — не видя границ. Чан был готов. Он знал, на что идёт, и никогда не жалел. Он устал — непреложный факт, который никуда не деть, не спрятать, как ни старайся; они все устали, и это было нормально. Но чувство вины Чана добивало и размазывало по стенке. Впервые он искренне сомневался в правильности своих решений. — Мне кажется, что я облажался. Чанбин внимательно прищурился. — Мы все лажаем время от времени. Иногда это даже полезно. — Да, но… Мне кажется, я полез туда, куда лезть не следовало. — Можно спрошу прямо? Чан кивнул. — Ты про этих двоих? Вау. Чанбин действительно был удивительно метким. — Кто-то ещё в курсе? — Думаю, все всё понимают, но не придают значения. Как-то… неосознанно чувствуют, что ли. Хотя Сынмин-и, мне кажется, тоже знает, просто не вмешивается. Я давно уже заметил, что между Ханни и Минхо что-то происходит, такое, ну… Они действительно по-особенному близки. — Ты с кем-нибудь из них говорил? — С Минхо. — А я — с Джисоном. Замолчали. Чан медленно обдумывал очередную свою ошибку: ему ведь тоже следовало пойти к Минхо в первую очередь. Минхо — старше, неправильно было скидывать всю ответственность на едва оперившегося мальчишку, взывать к разуму — вчерашнего птенца, судя по всему, впервые провалившегося в настолько глубокие чувства. Но Чану Минхо было тяжелее понять, и знаком он с ним — гораздо меньше, нежели с Ханом; Чан малодушно испугался и отступил, решив, что надавить на Джисона и вытянуть из него признание — будет гораздо проще. А Чанбин сделал всё правильно. Чан не хотел Джисона — пугать. Он видел, что усугубил его тревогу, запутал пуще прежнего и поставил младшего в неловкое положение; видел, как сильно Джисон начал нервничать, стоило Чану оказаться поблизости, и он видел, что Джисона продолжало к Минхо тянуть. Чан не господь бог, и решать за двух взрослых (почти — взрослых) людей, с кем им быть и что к кому чувствовать — не имел никакого морального права. — Я думал о том, что у них — временно, знаешь, бывает иногда — адреналин, эмоции, ничего, что нельзя было бы переждать. Но как ни посмотрю на Ханни, такая тоска в глазах, точно лебединую пару по разным заповедникам расселил. — После того, как у нас появился Минхо-хён, он начал лучше писать. Ты заметил? Чан совсем сделался мрачным. В глазах Чанбина — бесконечное понимание и сочувствие. — Ты сделал то, что сделал бы лидер. Я бы так не смог и, хён, правда тебя за это уважаю. Пальцы с хрустом смяли почти опустевшую банку пива. — Я боюсь, что они оступятся, и случится непоправимое. Двоих участников они уже едва не потеряли когда-то. Никто не станет за них держаться в агентстве, а для группы это будет конец. Чан никогда себе этого не простит. — Мы не знаем, что будет завтра. Каждый может оступиться — все мы люди, в конце концов. Но мне приятно их видеть вместе, как-то вот смотришь, и на душе легче становится. Не знаю, как у остальных. И в этой простой формуле Чанбин сумел выразить то, что у Чана всё никак словами не шло: приятно, быть свидетелями чужого счастья — приятно. Если бы не все прочие «но», Чану бы только радоваться за них. Вся любовь, которую он концентрировал первое время на одном лишь Джисоне (потому что тот своим появлением — нескладный, тревожный, но очень бойкий птенец, — смог вернуть ему веру в дебют), расплескалась постепенно между всеми его ребятами, и пока Минхо не перешагнул порог главного офиса, Джисон выглядел как-то совсем обделённо, покинуто. Так старшие дети сомневаются в родительской любви, стоит на горизонте возникнуть младшим. Чан — старший ребёнок в многодетной семье, и он определённо знал, о чём говорил. Любое замечание Джисон начал воспринимать в разы болезненнее, ходил весь, как оголённый провод, и Чан переживал это с очень тяжёлым сердцем. Когда пришёл Минхо, к Джисону вернулась радость от осознания своей эксклюзивности. Ему нужно было знать, что он особенный, чувствовать, что — любимый, так любимый, как никем кроме. У всех творцов были свои замашки, все они — по-своему ранимые, если правильно всковырнуть. Минхо приложился на болячки Джисона целебным пластырем, как никогда вовремя. Если выходить за пределы группы, то ни с кем другим Чан не смог бы этих двоих представить. Они сошлись гранями слишком точно, до миллиметра сомкнувшись пазлами, и, судя по всему, в своих мыслях Чан был не одинок. — Я хочу их защитить, очень хочу. Чанбин понимающе усмехнулся, ещё бы, мол, ты, приятель, — и не хотел бы. — Не буду лезть с советами, тебе решать, и любое твоё решение я приму. Не подумай, не потому, что выбора нет, типа, ты наш лидер, и всё такое. Я тебе действительно доверяю, хён. Ты умеешь разруливать подобные штуки. Вспомни, как Джисон с Джинни грызлись, серьёзно, будь я на твоём месте — давно бы их придушил. Люблю их всем сердцем, но тогда… — Они были невыносимые. Оба. — Да. Тугой ком, плотно засевший под рёбрами, малость ослаб. Глухо звякнули друг о друга алюминиевые банки, и, устало посмеиваясь, Чан с Чанбином покончили с пивом — как и с затянувшимся ужином, впрочем. Время за разговорами давно уже перевалило за полночь. Как же ему фантастически повезло, что на его стороне был такой человек, как Чанбин. В гостиной общежития тускло горел свет. Хёнджин сидел на диване, на коленях его, подоткнув под щёку подушку, дремал Феликс. Пальцы Хёнджина задумчиво перебирали чужие пряди. Стоило Чану подступиться с безмолвным вопросом, как он вскинул голову и с усталой гордостью тихо выдохнул, почти счастливо: — Я уговорил его поужинать сегодня. И это были отличные новости. — Чего не ложитесь? — Ну… — Хёнджин смялся мгновенно, и рука его в волосах Феликса как-то пристыженно остановилась, точно Чан словил его с ворованным кошельком посреди улицы. — Он устал сегодня, не хочу будить. И ещё там в комнате… в общем, в комнате Ёнбока — Минхо спит. — На его кровати?.. — Ну, нет. С Джисоном. Просто он их увидел и сюда вернулся. Не знаю. Йенни в Пусане, и Ёнбок сказал, что ему как-то стрёмно перед ними стало одному. Надо же, сдал с потрохами. «Все всё понимают», — говорил Чанбин. В постели Джисона и впрямь оказался Минхо. Чан поначалу планировал просто ненадолго к ним заглянуть, чтобы — удостовериться, однако виноватая нежность заставила его замереть у изголовья. Эти двое — и вправду нечто. Сплелись конечностями так, что не отцепить, даже если очень постараться. Одеяло полностью свалялось в ногах. Лица Минхо не было видно — оно по уши утонуло в чужом плече, только тёмная макушка взъерошенно торчала из-под джисоновой руки. Интересно, а он дышит хоть?.. Видимо, расставил приоритеты между объятиями и кислородом — не в пользу последнего, явно. Хорошо они всё-таки смотрелись вот так, вдвоём. Зашевелился сонно Джисон, спиной ощутив чаново присутствие. Он слепо промаргивался и щурился, а потом как-то испуганно завозился, видимо, заторможенным дремотой сознанием оценив ситуацию, свидетелем которой стал Чан. — Всё нормально, — он подошёл чуть ближе и наклонился, ласково потрепав Джисона по голове. — Спи. Тот, кажется, что-то хотел сказать, но усталость взяла своё: как тихое заклинание, сработали на него прикосновения Чана, и Джисон тут же вырубился обратно. Может, дело было в том, что Джисона он знал дольше, чем остальных, но именно с ним было сложнее и легче всего справляться. Если он пытался наступать на горло собственной искренности, то неизбежно спотыкался о самого же себя — ловкостью он в целом не славился. Джисон горел, когда в его груди было топливо, тускнел, стоило немного плеснуть водой. Такой до боли очевидный в собственных переживаниях, что его постоянно хотелось по-отечески укрыть одеялом, всунуть в руки молочный коктейль, чтобы от сладости зубы сводило вязко, и оставить перед включённым аниме от студии Гибли. Глупости, конечно. Джисон давно — не тот робкий пацан, который предстал перед Чаном несколько лет назад, но иногда всё же... Ну, или Чан так думал уже по привычке. Проблем было много. Он физически разорваться не мог на восемь частей, пусть и очень старался. А Джисону очень кто-нибудь нужен, даже если вслух он никогда в таком не признается — больно гордый. Возможно, оставить Джисона на Минхо — не такая дурная затея. Возможно, Джисону нужен не кто-нибудь, и давно уже — даже не Чан, а кое-кто вполне конкретный и нуждающийся — не меньше.