Пар и Таяние

      Кэйа проснулся только к обеду, но даже к тому моменты ливень не прекратился. Спал он, раскинувшись на всю кровать, в расстёгнутой рубашке и, слава Барбатосу, хотя бы в штанах. Хотя, будь на то воля анемо Архонта, штанов на нём точно не было бы, а сам старый друг потом долго бы припоминал ему историю о том, как он в очередной раз проснулся невесть где. Интересно, что стало с Венти? Жив ли он? Окончательно ли спился вместе с Розарией? А что с Эолой? Стыдно признаться, но даже по коллегам капитан кавалерии успел соскучиться за это короткое время.       Встав с кровати, парень тут же схватился за голову, которая негативно отреагировала на столь смелое и резкое действие. На столе стояла недопитая бутылка огненной воды и пара рюмок. В ту же минуту Альберих покраснел, его сердце забилось быстрее. Он мигом вспомнил Чайльда и большую часть событий вчерашнего вечера. Ассоциативное мышление, как ни странно, всё ещё работало относительно хорошо. Вслед за трепетом и жаром пришло ледяное чувство вины. Дилюк. Они ведь не расстались толком, даже не поговорили… И почему сейчас, умирая от голода и боли во всём теле, капитан кавалерии думает именно о сводном брате? Он отвратителен. Лжец, изменщик и просто жалкая тварь. Судя по тому, что проснулся он один, в пустом номере отеля без чьих-либо личных вещей, Аякс ушёл до его пробуждения. Он тоже увидел в нём кого-то, кем можно запросто воспользоваться и заполнить пустоту в графике, что в целом не так далеко от истины. Если за его ужин и выпивку заплатили, то и сам капитан выкуплен, разве нет? Почему же тогда он, запросто продающийся, по собственному мнению, вновь и вновь чувствует себя разбитым? Когда к глазам подступили слёзы сожаления, парень заметил на окне намокший лист с расплывшимися чернилами. И даже эти, последние, слова от Чайльда смыл дождь. Что было в записке? Прощание? Извинения? Может, оправдания? Будто вместе с чернилами растворилась и последняя надежда Кэйи на перемены. Парень закусил губу до пронзающей боли, по щекам всё же побежали горькие слёзы сожаления. Он вновь недостаточно хорош, чтобы его могли вытерпеть дольше одного вечера? Глупый, глупый Кэйа, который опять и опять наивно продолжает верить в то, что может быть любим. Он опозорился, он всё испортил. Альберих не уверен, как далеко они с Тартальей могли вчера зайти, но даже если он просто вырубился… Капитан кавалерии снова, снова и снова ведёт себя, как шлюха. Всё так, как и говорил Дилюк, винодел опять оказался абсолютно прав, и от этого только больнее. Хотелось помыться, смыть с себя грязь совершённых им поступков, даже снять с себя кожу, разобрать на части ненавистный конструктор из мяса и костей. Набрать ванную и утопиться в горячей воде, напоминающей объятия, которых порой так не хватает. Объятия, которые, как оказалось, нужны не телу, а изувеченной, прожжённой пламенем ненависти к себе душе.       Кэйа решил начать с самого простого, осуществимого, привычного. Набрав воды, рыцарь погрузился в неё, продолжая сдерживать новую волну рыданий, которая была готова вот-вот накрыть его с головой. На полке около зеркала виднелось новенькое, очевидно, забытое второпях владельцем, лезвие от бритвы, что так заманчиво блеснуло на свету. Лезвие манит Кэйю, его дыхание перехватывает, и на мгновение в голове всё даже проясняется. Он задумчиво хмыкает и, тихонько усмехнувшись, тянется дрожащей рукой к режущему предмету. Это всё по-настоящему или понарошку? Совсем как в детстве, когда играешь в игры слишком долго и уже не можешь отличить реальность от фантазии. Вот только Альберих повзрослел, и игры его теперь тоже взрослые.       Вдох и выдох, мысли в голове превращаются в новое месиво из самообвинений и оправданий себя же, своих действий. Тёплая кровь стекает по рукам, это так приятно. Мелкие капельки соединяются сначала в пары, а затем, будто съедая друг друга, создают целые алые ручейки, оставляющие на его предплечьях и ладонях красные дорожки. Боль пронизывает всё тело, дурманя рассудок, и проникая будто в каждую клетку. Боль резкая, острая, пульсирующая. Она опьяняет и отрезвляет одновременно, она окрашивает это бренное тело в цвет любимого красного сухого из Фонтейна, которое капитан кавалерии пробовал лишь однажды. Новый, рваный вдох, длинный порез и болезненный облегчённый выдох. Это механические, бесконтрольные, цикличные действия, которые прекращаются, лишь когда Кэйа чувствует, что вот-вот упадёт в обморок. Сжав кулаки, он суёт кровоточащую руку в горячую воду и всхлипывает от вновь ударившей в голову с новой силой боли. Это приводит его в чувства, возвращает в реальность. Всегда работало.       Вода в ванной медленно, но верно окрашивалась в алый, а держащая лезвие рука задрожала ещё сильнее. Альберих сам не заметил, как на теле появились новые раны в столь огромном количестве, на этот раз он точно не помнит, как это произошло. Не помнит, и это самое пугающее. Последнее его воспоминание — лезвие, на которое он смотрел, а после — темнота, и вот, он здесь, вода скоро польётся через край ванной, а он сам весь в собственной крови. Как скоро он убьёт себя такими темпами? Эта мысль заставила его нервно, болезненно рассмеяться. Кэйа швырнул лезвие в угол. Вода становилась всё более и более яркой, насыщенно красной, а это значит, что кровотечение не останавливается. — Блять. Блять, блять, блять! — выругался капитан кавалерии, хватаясь за голову. Ванная стала похожа на место преступления, в голове возникли образы, впечатанные в память работой, отделаться от которых не выходило. Всё, что ему оставалось сейчас делать — наспех выключить воду, поджать колени к груди, прижать изрезанную руку к себе и дышать. Дышать как можно медленнее, чтобы не упасть в обморок. Стараться ни о чём не думать, чтобы успокоиться. Ждать, пока ужасное состояние отпустит и позволит функционировать дальше.       Дневное тепло сменялось вечерней прохладой вперемешку с приближающейся вновь грозой, Кэйа уже успел «выплыть» из своего укромного укрытия и переместиться на пол, прикрывшись полотенцем, но он так и не услышал щелчка замка, те самые шаги, которые он мог бы узнать. В комнате царила оглушающая тишина, которую разбавляли лишь падающие на пол с его волос капли. Собрав всю волю в кулак, Кэйа заставил себя встать, включил воду вновь и стиснул зубы, чтобы заставить себя терпеть усерднее, эффективнее. «Ты сам виноват.»       Нужно отмыть кровь от всего, до чего он только дотянется, иначе ситуация очень быстро может ухудшится, стоит только кому-нибудь, у кого есть ключ, зайти в номер по ошибке или неосторожности. С самодельной повязкой из уже не белой вчерашней рубашки на руке Альберих принялся за уборку. В любом случае пуговиц на ней не осталось, а шьёт капитан кавалерии паршиво. Так же паршиво, как принимает и взвешивает свои решения. И с тем, и с тем ему нередко помогала Розария, что даже по-своему символично.       Когда в номере воцарился хотя бы относительный порядок, рыцарь доковылял да стола. Положив на хлеб остатки солений, сыра и колбасы, он соорудил для себя простейший завтрак, впоследствии ставший закуской. Огненная вода крайне быстро опьяняет. А если Кэйа пьян, можно попробовать написать пару заметок в качестве воспоминаний об этом дне. «Заверните петлю мне и мыло, Только сдачу отдайте с утра. В обескровленном теле и в холоде Жизнь, наверно, попросит тепла. Её мерзость людских ожиданий Превратилась в губительный яд. Заверните мне шприц, но без ложки, Хоть мораль и не ставит преград. По дорогам из слёз и ознобов Она шляется в пьяной ночи, Протяни мне любовное лезвие, Нарисую им схему причин. Перво-наперво — про родителей. Ни за что не позволю забыть, Как ремнём, за глаза мнимым зрителям, Научился флютом вины пьяным быть. Следом — лирика героиням: Розовеет на венах любовь. На границе дурдома и рая Расстреляли доверие вновь. После — дружба. Не большее? Дружба телом, но не душой. Моя память пылает в агонии. Я стою пред тобой. Снова трезвый. И в ноль.»       Поставив точку, Альберих просушил лист и сложил его в несколько раз. Он до сих пор не знает, что именно у него получилось (очевидно, стихи), поэтому временно спрятал листок в карман. Пора бы вернуться в свой отель, терпение его работодателя не бесконечное. Единственной проблемой сейчас был факт того, что из своей рубашки Кэйа догадался сделать повязку. В призрачной, но всё же надежде отыскать одежду, капитан кавалерии заглянул в шкаф, и, слава Архонтам, там он отыскал тёмно-синюю водолазку. Рядом лежала ещё одна записка с двумя единственными словами: «Завтра похолодает».       Слабо улыбнувшись, Кэйа примерил «подарок». Может, он поторопился с выводами? Как знать. Если судьбе будет угодно, то они с тем парнем ещё встретятся. Быть может, это стоит отметить? Интересно, с кем он мило поболтает сегодня ночью? Остаётся только отправиться в путь и узнать! Только бы не познакомиться с полицией или какой другой важной шишкой, за что расплачиваться придётся Камисато.       Этой ночью Аято тоже не собирался спать. У него было много работы, в том числе поиск внезапно пропавшего гостя из Мондштадта, который более, чем за сутки, так и не объявился. Кэйю Альбериха или же замену ему нужно было найти к утру, чтобы не заставлять Тому волноваться ещё и из-за этого. Кажется, тревога управляющего росла с каждым днём, он постоянно боялся, что праздник будет испорчен. Что ж, оставить своего дорогого, любимого и ненаглядного слугу в столь отвратительно нервном состоянии было бы непозволительно. Ну, и сроки, конечно же, тоже поджимали. Глава клана располагал многими ресурсами для того, чтобы окончить поиски как можно быстрее, и к рассвету маленькая ниндзя по имени Саю принесла хорошие вести. Она знала, где на данный момент находился гость.       Поэтому утром Аято отправился в одну из самых престижных гостиниц города. Не желая проблем от столь влиятельного в городе человека, администрация гостиницы предоставила все данные о заселившемся в номер предвестнике и о парне, который жил там последние пару дней. Узнав в этом портрете Альбериха, Аято на всякий случай взял запасной ключ и направился в сторону нужной комнаты, ловя на себе чужие удивлённые взгляды. В некотором смысле это было даже приятно: Камисато замедлил шаг и легко улыбнулся сам себе.       Наутро Кэйа проснулся на полу недалеко от унитаза, что во всех смыслах было неприятно. Отвратительно, кажется, его снова стошнило прошлой ночью. Воспоминания опять исчезли из головы, что стало даже привычным за период начавшегося ещё до поездки и продолжающегося запоя. Кажется, раньше такого не было, и он несколько лучше ориентировался в собственных воспоминаниях. Наверное, так его психика справляется со всем произошедшим за последнее время? Ну и к чёрту, разберётся завтра! Завтра ведь он точно не напьётся, да? Хорошо хоть, Альберих научил себя отлично выполнять работу в полуживом, практически бессознательно пьяном состоянии за столько лет службы. У него на руках на данный момент было готовое резюме для Аято, предложения по улучшению техники безопасности, списки лучших мест для туристов, которые можно разместить на информационный стенд. Осталось перебрать списки гостей, но их, к сожалению, у Кэйи с собой нет.       Рядом с его рукой, прямо на полу в ванной, стояла бутылка из-под чего-то крепкого, название этой чачи Кэйа, к счастью или сожалению, не помнил. Ужасное от неё похмелье. Всё-таки «подгона со вчера», пусть и отвратного, у него не осталось, что неудивительно, но весьма печально. Деньги, кажется, тоже закончились после заказа настойки прямо в номер. Цены в отелях просто конские! Следовало бы доложить об этом в комиссию, это же ненормально. Хотя, дело, скорее, конкретно в этом отеле: все местные пьянчуги удивлённо охали, когда иностранец озвучивал своё временное место жительства. Видимо, Тарталья и правда богат, да ещё и красив, силён, умён и так далее по списку. Альберих тяжело вздохнул. От мыслей о рыжем парне сердце болезненно сжалось. Неужели, он так быстро привязался? Ха-ха! Идиот.       Капитан кавалерии устало вздохнул и отчаянно выдохнул. Чуть покачиваясь, он поднялся с холодного кафеля и опёрся руками о раковину, из-за чего свежие порезы предательски заныли, заставив его поджать губы.       Из зеркала на благородного рыцаря Ордо Фавониус смотрел растрёпанный парень с синяками под покрасневшими глазами, кровью на щеке и всё ещё цветущим засосом на шее, что служило одним единственным воспоминанием о призраке из Снежной, если не считать оставшуюся где-то в комнате водолазку, которая, впрочем, как и та самая уже не белая рубашка, пропиталась кровью до такой степени, что отстирать это будет отнюдь не просто.       Парня снова затошнило. Как оказалось, выглядел он ещё более отвратительно, чем чувствовал себя. Какой же ёбаный стыд, неужели он всегда будет… Таким. Не просыхающим днями, неделями, месяцами или даже годами подонком, который и сдохнуть в бою не может, как чёртов герой, потому что в критических ситуациях сила крио создаёт своеобразный щит изо льда и не позволяет никому добить его. Порой даже самому Кэйе, что иронично, ведь он сам не до конца понимал, как это работает. Кажется, в последний раз такое было, когда Альберих импульсивно попытался напороться на свой же меч. Своеобразная защита Архонтов для потомка народа из Богом забытого государства. Защита, которую оставалось только проклинать. Может, ему просто не суждено умереть? И со временем он, как и его некоторые предки, станет всего-навсего монстром Бездны? Этого он боялся, как огня, ведь не знал, как именно работает его собственное проклятие.       Капитан кавалерии сорвал с себя повязку. Второй глаз, серый у зрачка и светло-голубой к ободку радужки, напомнил ещё раз, кто он и для чего был рождён. Для того, чтобы предавать, убивать и лгать. Лгать даже себе. Он ведь никогда не мог понять себя: что чувствует, чего хочет, о чём мечтает. Так было всегда, с самого детства. Кэйа всегда чувствовал себя пустым и сломанным, жадным до чужого внимания. По щекам потекли слёзы, а в зеркало резко, неожиданно для самого нападающего, с силой врезался сжатый кулак, заставляя осколки разлететься по полу и впиться в кожу.       Вскрикнув, Альберих прижал окровавленную кисть с оставшимися в ней осколками к оголённой груди, заведомо плохая идея. Кажется, он сам и правда не ожидал от себя столь импульсивного действия. И с каких же денег он оплатит штраф за порчу имущества? Кэйа всегда думал, что есть настоящий он и что-то, сидящее внутри него, смотрящее в душу через отражение, нечто опасное и завораживающее одновременно. Оказалось, это не так. Здесь только он. Он один; и разбитое зеркало. — Мудак. Опять убирать стекло из-за тебя, — пробормотал парень, смотря всё на то же отражение в уцелевшем куске стекла. Руки тряслись от боли и страха, пока он всё глубже и глубже погружался в собственные мысли. Это конец? Неужели, Кэйа и правда сможет прикончить себя в этом злосчастном номере инадзумского отеля? Теперь всё закончится? Ведь самоубийство — роскошь. Роскошь, которую капитан, в силу глупых чувств и привязанности к людям, никогда не мог себе позволить, но что его сдерживает сейчас?       Решив для начала постучаться, дождаться разрешения и поговорить, Аято никак не ожидал услышать звук разбитого стекла и этот полный боли голос. «Он один? Ему угрожают? Он в опасности?» — мысли крутились в голове, пока мужчина решался войти без спроса. И он сделал это. Просто открыл дверь запасным ключом и застал не самую приятную картину. Кэйа, которого Камисато Аято запомнил изысканным юношей, сейчас стоял в просто кошмарном состоянии. В комнате стоял тяжелый запах алкоголя. И крови. Присмотревшись повнимательнее, Аято понял, где был источник этих запахов. Кэйе требовался душ, медицинская и, кажется, психологическая помощь.       Сам же Альберих сначала даже не услышал, что в дверь стучат. Всецело погружённый в свои мысли, он дрожал от холода около раковины и продолжал смотреть в осколок. На кафель капала кровь. Когда дверь со скрипом отворилась, Кэйа вздрогнул, его глаза заметались в поисках полотенца на плечи и повязки на глаз, но он так и не нашёл ни первого, ни второго. — Как. Выйдите! Я. Я не одет! — крикнул он дрожащим голосом и повернулся спиной ко входу в ванную, обнимая себя за дрожащие изувеченные плечи. В осколках зеркала юноша узнал отражение Аято. Он мысленно выругался и закрыл правый глаз ладонью, всё ещё пытаясь найти пути отступления. Ёбаный стыд, не хватало ещё и попасть в «чёрный список» комиссии Ясиро. — Я вас прошу, выйдите! Господин Камисато, я всё объясню, только дайте одеться! — продолжил оправдываться капитан кавалерии, повернувшись к мужчине и пятясь назад. Одной рукой он продолжил обнимать себя в то время, как другая закрывала отличающийся глаз. Аято молчал. Молчал и подходил ближе, что не на шутку испугало Кэйю. Он не знал, что его начальник за человек. Не знал, что с ним сделают. Особенно страшно стало, когда глава клана Камисато подошёл ближе, раздел и…       Не обращая внимания на пьяные сопротивления, Аято затащил Альбериха в душ и помог помыться. В этом, по его мнению, не было ничего такого. Несмотря на то, что ему нравились мужчины, что пришлось осознать быстро и весьма неожиданно, но дело было лишь в одном мужчине. Никогда прежде Аято не чувствовал ничего такого по отношению к другим людям, дело было исключительно в нем. И Кэйа, каким бы привлекательным он ни был, вовсе не интересовал его. Хотя Аято был бы не против поладить с кем-то вроде Альбериха. Оказалось, у них было намного больше общего, чем он думал.       Когда Кэйа понял, что убивать или насиловать его, или же вовсе совмещать эти оба варианта никто не собирается, он перестал просить Аято остановиться и смиренно принял своё положение, понимая, что так действительно будет лучше. Разумеется, первыми в глаза Камисато бросились шрамы. А точнее — его поразило их количество и тяжесть повреждений. Аято никогда не доводил себя до такого состояния, но сама идея самоповреждения ему была знакома. Ближе, чем хотелось бы. Глава Клана Камисато долгое время думал, что его основной задачей было делать все и даже больше для благосостояния отчего дома. И он делал это, порой даже забывая про сон и еду. Первое время ему было очень тяжело, столько всего навалилось на еще совсем юного юношу, и ему приходилось справляться со всем в одиночку, что явно не способствовало улучшению его психологического состояния. И он выплескивал свою боль, пытался сделать все так, чтобы не побеспокоить никого вокруг своими проблемами. Болезненно заныли полузажившие шрамы на запястьях.       Альберих, судя по всему, очень напугался такому вторжению в его обитель. Как Аято успел выяснить с помощью своих подчиненных, всё это время гость провел в номере незнакомого ему парня, имеющего отношения к Фатуи. Их здесь не жаловали, но явного недовольства в не выказывали, так что вопросов не возникло. Аято было без разницы, с кем этот парень проводил время помимо работы, ровно до тех пор, пока это не касалось работы непосредственно. В этом вопросе он был непреклонен.       Очевидно, проблемы были не только в шрамах. Кэйа отчаянно прикрывал свой глаз, до этого скрываемый повязкой. Поначалу Аято думал, что дело в уродливых шрамах, пересекающих глаз, или в полном его отсутствии, но это был все такой же вполне человеческий глаз. Кэйа не сопротивлялся, хоть и был невероятно напряженным. Оно и понятно — Аято так и не смог ничего ему сказать, побоялся, что будет слишком резок и только больше его напугает — Я. У меня нет сменной одежды, — тихо сказал, наконец, Кэйа, отводя взгляд и ещё больше сжимаясь, — Это не мой номер, здесь буквально нет ничего, — последнее он произнёс особенно мрачно. Будто имел в виду, что и его самого здесь, можно сказать, нет. — Я знаю, Кэйа, — несколько приторно проговорил мужчина. — Я взял с собой кимоно на всякий случай, можешь надеть его.       Однако вместо того, чтобы оставить его одного, Аято самостоятельно накинул на чужие плечи светлую ткань и помог повязать пояс. Рукава были свободными, так что Аято не волновался о том, что одежда запачкается. Не стоило кого-то в таком состоянии оставлять без присмотра. Именно поэтому Кэйа был аккуратно подведен к кровати и усажен поверх небрежно накинутого одеяла.       Юноша молча лишь кивнул, словно соглашаясь со всеми чужими действиями. Насколько хорошо всё продумал Аято? И что именно он знает об Альберихе? Очевидно, у такого влиятельного человека есть свои источники, о чём капитан кавалерии, по правде говоря, не подумал. Если честно, он вообще мало о чём думал, когда заперся в чужом номере с алкоголем и колюще-режущими предметами. Не говоря уже о работе и работодателе. — Вы можете не отправлять меня в Мондштадт? Я вас очень прошу, я туда ни за что не хочу возвращаться. А все убытки я возмещу, клянусь. Просто... Мне… Мне нужно время! — юноша болезненно усмехнулся. Как же жалко это всё выглядит. Долгов у него до этого момента не было, но вот собственные деньги он никогда не откладывал. Жил одним днём, пил одним днём и был — одним днём в жизнях окружающих. Кто-то увольнялся, кто-то женился, разводился, уезжал или, наоборот, возвращался. А Кэйа… Просто, кажется, был одним из тех, кто никогда не изменится.       Выслушав неловкую просьбу, Аято был опечален еще больше. Наверное, дома что-то случилось, раз он так отчаянно не хотел возвращаться. Но его вовсе не собирались отсылать обратно, Аято просто не смог бы себя простить. Он сел рядом и поборол желание погладить юношу по волосам. Раньше отец всегда так делал, когда что-то шло не по плану. И это правда успокаивало. Но принять такие прикосновения от малознакомого человека он точно не смог бы, поэтому только тяжело вздохнул. — Я не собираюсь отсылать тебя обратно. Даже больше, по завершении праздника ты можешь остаться у нас, если захочешь, — Камисато не знал, что именно послужило причиной срыва, но твердо решил, что поможет хотя бы так, — Знаешь, за твою работу предполагалось денежное вознаграждение. Если ты захочешь, я могу вписать туда расходы, но даже так оно останется внушительным.       Тревога от полученной Кэйей заботы возрастала с геометрической прогрессией. Хотелось взвыть от отчаяния, забиться в угол и умолять оставить его в одиночестве. В привычном гуле собственных пожирающих мыслей, наедине с саморазрушением. От чужих прикосновений было не по себе. Кажется, период, самообмана закончился на этот раз быстро, и Альберих начал медленно осознавать, какой непоправимый вред его психике нанёс его образ жизни. Алкоголь, знакомства, флирт, домогательства и тошнота от прикосновений чужих людей. Пожалуй, последней каплей стало его последнее расследование, тот мудак в отеле и слова Дилюка после. Капитан до сих пор помнил, как уверенно Рагнвиндр отозвался о его поведении. Помнил, как пропил всю полученную премию на следующий день. Помнил, как поцелуями затыкал собеседников, когда разговор становился слишком личным, слишком болезненным. Помнил рыжего парня, которому искренне хотел открыться, но снова всё испортил своим поведением. Как можно воспринимать такого человека, как он, серьёзно? Не как игрушку на ночь. Не как объект для сиюминутного исполнения своих грязных желаний. Не как лишний хлам в жизни, который просто не нужен.       Раздумывая над тем, как поспособствовать налаживанию контакта с Альберихом, Аято бережно обрабатывал чужие раны сначала обеззараживающей жидкостью, а после — мазью, поверх которой были наложены бинты.       Когда Камисато обрабатывал раны и вытаскивал осколки зеркала из руки, Кэйа толком не изменился в лице. Лишь закрыл глаза и стал дышать чуть реже, чтобы не сорваться на всхлипы. Не плакать. Не плачь. Не плачь, подонок. Не смей делать этого. Перебинтованный, бледный и умирающий от похмелья Кэйа пропустил слова о гонораре мимо ушей. Это сейчас не так важно, как и всё, чего он на самом деле не заслужил. Не заслужил, он просто не имеет никакого права брать деньги у этого человека. Он был чертовски виноват перед мужчиной напротив, но не имел ни малейшего понятия, что ему делать дальше. — Ты можешь подумать, что это не мое дело и мне не стоило приходить и вмешиваться. Но я знаю, каково это. Правда… — Поерзав на месте, Аято закатал рукава своего одеяния, обнажая старые раны. Он никому еще их не показывал, даже не говорил об этом ни с кем. Возможно, проблема была именно в этом? — Если ты захочешь, то я могу тебя выслушать. Я слышал, что это помогает. Но я не буду настаивать, если ты не захочешь.       Опомнился Альберих, лишь увидев чужие изувеченные руки, подобные своим. Его глаза округлились от удивления. Неужели, в мире есть ещё один человек, который справляется с болью… Так? Он правда знает, каково это? Он тоже был в подобном состоянии?       Большая часть линий была побелевшими шрамами, некоторые оставшиеся — чуть розоватыми рубцами, недавними, но зажившими. Однако были и те, которые всё ещё могли приносить дискомфорт владельцу, пусть и не кровоточили. Кэйа, ничего не говоря, перехватил мазь из рук сидящего напротив и осторожно, чтобы не сделать больно, покрыл ей увечья. Накладывать бинты смысла особого не было, но Альберих всё же решил перестраховаться. Как минимум, теперь лекарство точно не останется на одежде. — Если уж мы теперь настолько близки, — произнёс рыцарь в шуточном, но достаточно сдержанном и отстранённом тоне, — Я считаю уместным перейти на «ты», хуже от этого точно не станет, — Альберих тяжело вздохнул. — Я расскажу. Но взамен хочу услышать и твою историю, Аято, — Кэйа слишком устал, чтобы переходить на неуместный флирт. Слишком устал, и поэтому рассказал всё, как есть. О его родном отце, о Крепусе и Глазе порчи, об их с Дилюком отношениях, об их ссоре и его отъезде. О дурацкой вазе, о литрах алкоголя и о попытках быть нужным, хотя бы телом, но не душой. О компании собутыльников, о примирении и свидании на мысе Веры, о ссоре Дилюка и Донны. О том, как он попал в Инадзуму и о парне с корабля, который так быстро понравился Кэйе. В котором он хотел раствориться, чтобы забыть прошлое, начать всё с чистого листа. Он был готов поехать за ним в Снежную, ведь тот пообещал познакомить его со своей семьёй. Этот гад обещал. Обещал, а на утро просто испарился, оставив записку, которую размочил дождь. Кэйа рассказал и о дожде, о том, что это всегда не к добру. И вот, парень, наконец, выдохся. Замолчал он, лишь когда воздуха в лёгких не осталось. Когда не осталось сил сдерживать слёзы, которые тут же покатились по его щекам, хоть он сам и продолжал улыбаться, болезненно всхлипывая и дрожа: то ли от страха, то ли от холода. — Я так больше не могу. И я не могу сделать так, чтобы этот кошмар закончился, у меня нет сил даже на это. Просто убей меня! — выпалил Альберих, срываясь на крик и кусая себя за рукав кимоно, чтобы никто, кроме их двоих этот крик не слышал. — Убей меня, — чуть спокойнее произнёс он, глядя Аято прямо в глаза и продолжая болезненно улыбаться, — Я просто смертельно устал.       Аято был встревожен. Он и подумать не мог, а может просто не хотел, что есть на свете люди с такой тяжелой жизнью. Он и свою-то особо не жаловал, но видя, как трудно приходится кому-то, непроизвольно думал о том, что его собственная судьба была вполне себе неплохой. Ещё не все потеряно, и он еще мог исправить свою ситуацию, наладить испорченные отношения с близкими и добиться всего, чего только захочет. Ему претила мысль о том, чтобы так просто сдаться. Нет, Камисато Аято был человеком с сильным духом, он не боялся брать все в свои руки и действовать. — Я не буду тебя убивать, Кэйа, — сердце щемило от полученной заботы, все же Кэйа и его не оставил без внимания. Это было очаровательно, то, как этот практически полностью раздавленный обстоятельствами парень все же пытался позаботиться о своем новом знакомом. Конечно, ему все еще было не понятно, почему в таком случае Альберих не заботится о самом себе. Но даже в этом случае имело место быть разумное объяснение. И он его найдет. По сути, Кэйа был просто мальчишкой, еще совсем юным, и пытался выжить как умел. Пока этот юноша в Инадзуме, Аято ни за что не позволит ему страдать.       Кэйа разочарованно отвёл взгляд, в груди похолодело. И после всей этой истории Аято отказал ему? Хотелось взвыть от обиды. Хотелось вызвать этого мужчину на дуэль и поддаться ему. Хотелось сделать хоть что-то с этим жалким изувеченным телом. Что-то, чтобы больше его не видеть. Может быть, ему всё же суждено умереть от клэймора Дилюка? Может, они ещё встретятся, и тогда Рагнвиндр снова разозлится, а тот роковой день сможет повториться? На этот раз капитан кавалерии не получит глаз Бога, ничто не сдержит пыл его названого брата. Бренный мир. Бренный мир, который заставляет людей творить ужасные вещи, рассыпаться в пыль под мечами тех, кто сильнее, превращать в пепел всё, что дорого. И где же Боги? Один, очевидно, в таверне, но что насчёт остальных? Как там говорят Фатуи? Да будут дни правления Царицы вечны? К чёрту. К чёрту Царицу, всех остальных. Баал, Буер, Барбатос, Моракс, всех в самую Бездну. Пусть Селестия рухнет, пусть они, а не кто-то другой, возьмут все обиды мира на себя. Боги не заслуживают прощения. Кто в праве судить о том, кому суждено умереть, а кому стоит выжить? Кто? Кто так решил? Кто, мать вашу, решил перебить половину Каэнри’аха, а вторую половину проклясть и превратить в монстров, отравляющих жизнь жителям Тейвата?       Каждый день. Каждый чёртов день Альберих бьёт, пьёт и лжёт. Бьёт своих бывших предков и пьёт за ошибки прошлого, лжёт о том, почему это происходит. Почему он не борется с монстрами, окружающими Мондштадт? Почему Орден так неэффективен? Да, Дилюк, капитан кавалерии может делать больше. Должен. Должен делать больше. Вот только не хочет идти против воли оставившего его отца. Ты бы понял, если бы ты знал. Если бы ты только знал…       Аято вновь заговорил, выдёргивая юношу из потока собственных мыслей. И Кэйа слушал, так внимательно, как только мог, несмотря на свою собственную обиду. И слышал. Слышал так, как лишь малая часть людей смогла бы. — Я, кажется, погорячился, сказав, что знаю каково это. Моя история не такая трагичная, как твоя, — Камисато попытался рассказать все важные детали своей жизни вкратце, все же ему льстила откровенность собеседника. Он рассказал о смерти родителей и о том, сколько ответственности ему пришлось взять на себя. О трудностях работы и о том, как быстро ему пришлось повзрослеть. О том, как занявшись работой, он совсем позабыл о простых радостях жизни и о своей дорогой сестренке, — А помимо всего прочего я влюблен. Давно, как оказалось. Но между нами стена недопонимания и большая разница в социальном статусе. И он, кажется, боится меня… Знаешь, я думаю, что с каждым днем мы становимся лучше, чем мы из прошлого. Нам обоим сейчас нелегко, но хочется верить, что мы оба с этим справимся. Быть может, я смогу помочь тебе? Во всяком случае, что бы ни случилось, теперь ты знаешь, что можешь обратиться ко мне по любому вопросу. Как ты и сказал, теперь мы достаточно близки.       Аято тихо рассмеялся, все же позволяя себе невесомо потрепать юношу по волосам. Он хотел помочь ему и надеялся, что несмотря на неприятности, его впечатления об Инадзуме останутся вполне себе сносными. Если у него не получится остаться здесь, то может он захочет хоть иногда приходить в гости. Этот разговор и правда сблизил их, хоть та фраза и была брошена им в шутку. — Та… — Кэйа замялся. Аято не сказал прямо, влюблён он в мужчину или в женщину, — Тот человек. Как он может правильно расценить твои действия? Он ведь не знает о твоих чувствах к нему. Конечно, он боится повышенного внимания с твоей стороны, ведь считает себя ниже по статусу. Когда я был маленьким, служанки в поместье вздрагивали, если отчим вызывал одну из них на разговор. Даже разговор, не касающийся работы. А мой брат имел тенденцию увольнять каждую, кто флиртовал со мной, даже в шутку. Поэтому я бы на месте того человека тоже избегал тебя во избежание неприятностей, — Альберих пожал плечами. Он искренне надеялся, что его слова помогут хоть чем-то, но не был уверен в этом. Как бы там ни было, он сказал правду. — Да, ты прав, спасибо… — Аято решил прислушаться к совету Кэйи, в конце концов, он точно знал о чем говорит. В какой-то степени Аято знал, что это правда, и от разговора никуда не деться. Вот только как его начать, что сказать человеку, от которого ты бегал, а потом вдруг решил вновь сблизиться? Не считает ли он это глупой шуткой? Или издевательством? Что он вообще думает по этому поводу? Аято ведь даже не предпринял попыток узнать это. И только и делал, что жаловался. — Я буду на работе ближе к обеду, мне нужно по-человечески заселиться в свой отель и купить медикаменты, хотя бы бинты. Иди к своему, — последнее слово он интонационно выделил, — Человеку и хотя бы попробуй поговорить с ним по душам. Не нужно избегать, мой тебе совет. Пока ещё можно что-то исправить, действуй, — несколько мрачно подытожил Кэйа, поднимаясь с кровати и проходя в коридор, чтобы проводить гостя. Он надеялся, что его намёк будет понят правильно.       Аято спокойно принял тот факт, что Кэйа хотел остаться один и подготовиться к работе. Ему и самому нужно было подумать обо всем и решить, что теперь делать. Камисато должен был поскорее вернуться в поместье, пока его не хватились. Помимо всего прочего, он так и не поговорил с Томой и после того случая, когда управляющий проснулся в его комнате. Это делало ситуацию значительно хуже.