Уставшее сердце плачет навзрыд. Кровеносные сосуды истрепались до ветхих ниточек и открыли потусторонние проходы, все как один, ведущие к одному исходу. Первая ночь срослась со второй и вплелась в третью — Карла не следила за временем, замеряя его промежутки по упорядоченному набору постоянно повторяющихся действий. Завтрак, терапия с Бёртоном, обед, капсула, кошмар. Хелен, в одночасье становящаяся Беатрис — или Беатрис, воплотившаяся в прообразе искусственной медсестры.
Изношенные нервы не выдерживали путаницы. Настоящее подменялось сном, и Карла плавала в нём, барахтаясь, как ребёнок в нарукавниках; гребла руками, пытаясь достичь маячившего на горизонте берега, оплота безопасности, а потом…
ничего не случалось. Белая палата и таблетка на сон грядущий, много ли
им надо для её несчастья.
В конечном счёте, всё сблизилось и сузилось; эмоции предавали, чувства подводили, а жажда чужой крови, сдавившая глотку, просилась наружу — в стылых, скрюченных от судорог пальцах пробивались новые когти.
Это было похоже на разминку перед тем, как съехать с катушек. Карла ложилась спать, отвернувшись к стене, и видела под сомкнутыми веками чудовище-Эль-Пасо. Наяву он поджидал её на углу и заговорщицки шептался с затаившейся Хелен.
Хотелось принести кровь в ладонях. Вцепиться стальными зубами, расшить вены, нырнуть в артерию — что-то нечеловеческое внутри скулило и ныло, а после, достаточно окрепнув в своей неумолимой жажде, оглушающе рычало. Оно больше не было ипостасью на поводке, поддающийся усмирению. Сущность становилась хозяином, главенствуя в каждой проснувшейся клетке, и просила о большем. К чему пожирать со стола крохи, когда изувеченный мозг почти что деликатес?
— Карла?
Обманчиво участливый голос Бёртона трогает и тащит наружу. Карла вяло моргает, пытаясь привыкнуть к свету, и прищурено смотрит на доктора. Он неизменно белый,
понимающий и
понятливый, но до странного нервный. От неё ни укрылась ни плотно сжатая линия вздувшихся губ, ни дёрганный жест рукой, обращенный к ней — небрежный кивок головой с призывом начинать открываться.
— Как вы себя чувствуете сегодня?
Было ли происходящее зловещим стечением обстоятельств или хорошо спланированным преступлением против здравого рассудка, но большую часть своих опасений и беспокойств Карла предусмотрительно запирала в себе.
Спала хорошо, ела нормально, не хотела убить вашу сотрудницу. Ей бы впору начать записывать варианты единственно верных ответов, а затем читать по бумажке с заплесневелой улыбкой и наркотическим блеском в глазах. Но Карле и ей подобным не доверяли даже карандаша — неизвестно, проткнёт ли тот вену или окажется в чём-то глазу.
Рука-кость, обтянутая рукавом больничной палаты, лязгает по подлокотнику. В стиснутом кулаке пухнет и наливается тремор.
— Я… — Карла спотыкается, облизывая языком сухие, лопнувшие губы, и нервно пожимает плечами. — Нормально.
Такой ответ она давала вечера под методичное шуршание грифеля и бумаги.
Бёртон не был доволен.
— Это очень хорошо, Карла. Вы прекрасно адаптируетесь. Такие перемены многим даются с трудом, — он кивает с благосклонностью бога, но в распахнутых глазах едва ли отзывается что-то доброе. — Может, есть что-то, чем бы вы хотели поделиться со мной?
Карла откидывается на спинку кресла, на мгновение смыкая веки, и жмуриться до ярких вспышек и молний.
Ей хотелось убийства. Убить Хелен за то, что та говорила с ней голосом, точно у Беатрис. Вырвать язык Бёртону за то, что тот посмел бродить в её голове.
Леона —
за всё. За предательство, за боль, которую причинил, за надежду, которой окрылил когда-то, а после забрал безжалостно и едва ли поморщился.
Они заслужили.
В зрачках дребезжит, руки сжимают металлические части стула до побеления костяшек и ломоты в истончённых ногтях. Больница влияла на неё пагубно. Память могла упустить, но тело помнило — медикаментозная вонь, уколы, вирусы — и это всё повторяется вновь. Леон тогда не знал о существовании девочки из криминогенного Эль-Пасо, не интересовался сводками о городе, убивающем собственных жителей, не держал курс к фармакологической лаборатории, где пряталось зло.
Собственная голова, приделанная к позвоночнику, пугала неразберихой, творящейся в ней. Эти мысли не принадлежали Карле и не были плодом её морального разложения. Вкусив крови однажды, Монтенегро никогда не хотела обнажать клыки вновь. Не в угоду своей, опостылевшей жажде.
— Нет, — Карла выдыхает, на секунду удерживая воздух в сердцевине лёгких, и размыкает губы. — У меня ничего не происходит.
— Правда? Хелен сказала, что вы беспокойно спите по ночам. Вас мучают кошмары, Карла?
Карла кивает — не в ответ, но в подтверждение своих панических мыслей. Она слушает их резонирующий гул и нервно обкусывает внутренние стороны щёк.
— Может быть, — девушка неопределённо ведёт плечом, стараясь не выдать своей настороженности. — Я
ничего не помню.
Бёртон тихо хмыкает себе под нос, сцепляя жилистые пальцы в тугой, крепкий замок.
— Что-то не так, док? Вы как будто радуетесь, — Карла по-птичьи склоняет голову вбок, глядя на него исподлобья. Виски сводит пульсирующим спазмом. — Это тоже часть лечения?
— Проблемы с запоминанием снов — это абсолютная норма. Фаза быстрого сна прошла слишком быстро для вас, и в том нет ничего удивительного. Пройдёт немного времени, и вы привыкните.
—
Я не хочу привыкать, — Карла стискивает подлокотник, опираясь ногой на пол, и наклоняет корпус немного вперёд. Локоть свободной руки упирается в бедро. Уровень агрессии тревожно растёт, грозясь пробить затылок, и выйти во внешнюю среду. — Не думаю, что ваша терапия вообще работает. Разговоры не помогают.
Бёртон водит челюстью из стороны в сторону, задумчиво втягивает щёки и глядит с притворной опасливостью. Ну да, она же здесь главный источник угрозы — полная неадекватность, разочаровавшаяся в нормальном положении вещей.
—
Леон говорил также.
Упоминание
его имени заставляет содрогнуться. Карла сглатывает, чувствуя, как «Леон» скребётся по зубам и метит в один из самых расшатанных.
— В своё время мистер Кеннеди был одним из самых сложных случаев в моей практике. С ним крайне трудно найти общий язык, учитывая его проблемы с доверием.
— Разве вы имеете право говорить о своих пациентах? — Монтенегро взвинчено дёргается. Червоточина внутри о Леоне вспоминает с пугающим беспокойством и реагирует, словно бесовщина на католический крест.
— И вы и я, мы оба знаем, что наши беседы не выйдут за пределы моего кабинета. Я веду к тому, что вы не одиноки в своей беде, Карла. Леон тоже полагал, что никогда не вернётся к нормальной жизни.
— А
он вернулся? — бровь взмывает вверх, кожа на лбу лопается от мимических морщин. — Всё, что происходит, это уже далеко за гранью нормальности.
Ей приходится отвести взгляд, устремив его на календарик с котёнком. Бёртон молчит, то ли раздражённо, то ли предвкушающе. Ждать приходится с минуту или около того, Карла теряет счёт времени и не хочет его находить.
— Как складывалась ваша жизнь в родном городе?
Пасть кошмара раскрывается снова: из неё разит помойками Эль-Пасо и человеком с изувеченным, наполовину разложившимся лицом. Больницы, уколы, фармакологическая лаборатория. Дочь науки от её матери. Неподконтрольный эксперимент.
Монстр в шкуре Карлы Монтенегро.
— Как и у всех детей. По субботам водили в парк аттракционов, в воскресенье смотрели телек, в понедельник ругали за «неуд» по математике. Почему вы спрашиваете?
— Ох, не поймите неправильно, — Бёртон спешно оправдывается. — Прошлое тяготит вас, Карла, а от того, что нас обременяет, рано или поздно нужно избавляться.
Усмешка запоздало трогает губы; сухие уголки подрагивают, потянувшись вверх, и с хрустом надламываются. Ублюдок знал, куда бить —
в прошлое. В спокойное, тогда не казавшимся неправильным детство; в юность, разделившую родной город и чужой Вашингтон; в молодость, запертую в клетку из катастрофических обстоятельств.
Но Карла не хотела обнажать кровавую рану, пущенную его стрелой — слишком уязвимой бы стала пред ликом опасности, окутанной в добрые помыслы.
В любом случае, оно, прошлое, было — и его не изменить. Как бы она ни противилась, пытаясь оставить его за спиной и выбросить из опустошающей памяти, оно вросло в каждую косточку грызущим их паразитом.
— Когда-нибудь Эль-Пасо отстроят заново, и он начнёт с чистого листа. По-человечески.
А я буду помнить о том, что пряталось под обломками его усопшего первенца.
— Конечно, Карла. Уверен, мы все застанем этот чудесный момент, и
вы наконец-то сможете вернуться домой.
Терапия проходит туго и безрезультатно. Понимая, что Карла не настроена вести с ним искренний разговор, Бёртон завершает их встречу, приглашая Хелен для сопровождения, и нервно проверяет часы.
Слишком измождённая и уставшая, девушка едва ли запоминает такие мелочи, обращая своё внимание на подошедшую медсестру. Хелен улыбается вежливо, протягивая руку, но Карла не ведётся на её дружелюбие. Одной фразы об «особом пациенте», брошенной вскользь, достаточно, чтобы взрастить в нутре семена недоверия.
Спина Хелен натягивается, напрягаясь в плечах, а улыбка недоверчиво меркнет. Рука открывает дверь, указывая в проход.
— Прошу, мисс.
Тяжёлый, колючий вздох вырывается из груди. Карла лениво усмехается, огибая Хелен, и задевает ту плечом. Это немного страшно, самую малость, но Карла в своём обманчивом спокойствии усыпляет бдительность у обоих.
Они идут по ярким, начищенным коридорам общего посещения: Монтенегро глядит по сторонам, надеясь увидеть знакомое лицо, но встретила лишь заплаканные глаза мальчика, замкнувшегося в себе, и его одичалую мать.
Хелен приводит её в палату спустя десять минут и велит отдохнуть. Скоро принесут обед и детскую, безопасную вилку — ибо таковы правила. А после таблетку, а после — неизменно кошмар и Беатрис, тянувшую к ней распоротые руки.
Казалось или нет, но глянцевая палата становилась всё более обветшалой — на мягкой обивке стен появились вспоротые царапины и следы от ногтей.
Утром их не было. Точно. Она бы запомнила.
Жилка с тревогой бьётся под кожей, а дыхание невротически сбивается. Рассеянный взгляд сканирует одну отметину за другой.
— Не может быть. Этого просто не может быть… — Карла сбивчиво сцеживает под нос, плюхаясь на постель, и протирает глаза. Дрожащие ладони, одна за другой, тянутся к свету. Под ногтями чисто. — Хотят сделать из меня сумасшедшую, посмотрите-ка на них.
Костяшки гулко похрустывают, когда правая рука накрывает левую. Следом Монтенегро потирает лицо, разгоняя кровь под бледной кожей, и несколько раз бьёт себя по щекам —
царапины не исчезли.
Внутри тяжелеет. Уровень злости, ярости, агрессии — всего вместе взятого — поднимается до красного уровня опасности.
Нет, это не её чувства. Пусть разум предательски от неё отвернулся, но Карла всё ещё в состоянии распознать подмену. Она никогда не была слишком спокойной или терпеливой, могла устроить ссору, могла не следить за словами, вырывающимися изо рта, но никогда не думала об убийстве как о чём-то естественном и правильным. Эль-Пасо стал исключением, оставив свой отпечаток, но, вернувшись в Вашингтон, Монтенегро, по счастью, забыла вкус крови, заменив тот на содовую и воду без газа.
А теперь… столик возле кровати стоял неправильно; телевизор висел криво и действовал на нервы, как бельмо на глазу; стены, слишком грузные, давили — и всё, каждый миллиметр, хотел сломать, оставив после себя лишь пыль и разруху.
Но это едва ли удовлетворило бы затихшего монстра.
Когда в палату возвращается Хелен, легко удерживая поднос со свежей едой и пластиковым стаканчиком с соком, Карлу переворачивает изнутри. К белкам приливает кровь, в межреберье стучит.
— Индейка в эту смену особенно удалась, Карла, вам понравится, — медсестра щурится с въевшейся в неё улыбкой, и замирает в проёме, настороженно моргая. — Что-то не так?
Не так было всё. Абсолютно. С самого первого дня. Леон — глупец, если думал, что это пойдёт ей на пользу, но в итоге его действия вели к необратимым последствиям, с которыми Карле едва ли удавалось бороться.
— От скуки маюсь, — ей удаётся обезвредить уживающуюся в ней злость, пусть и с трудом. Голос не рычит вопреки. — Оставь и уходи.
— Но…
— Я сказала, оставьте меня в покое.
Спасибо.
Карла отворачивается, стараясь не смотреть на медсестру, чтобы не видеть в ней мать. Это насмешка, плевок ей в лицо, и Бёртон сделал его намеренно. Точно.
Только ради чего? У каждого действия должен быть смысл.
— Конечно, Карла, как скажете. Сегодня в общем зале будет групповой тренинг. Приходите, если будете хорошо себя чувствовать, а пока я вас оставлю.
Это было то, что ей нужно. Карла облегчённо вздыхает, когда дверь плотно закрывается, и садится на пружинистый матрас. Отчаянье вибрирует и захлёстывает с головой.
— Что же со мной творится?
Любое изменение в своём поведении встречало сопротивление той прежней версии себя, к которой Монтенегро привыкла. Без насилия и прочей грязи, что копошилась в венах и призывала к жестокости.
Окровавленное горло Беатрис. Её разорванное мясо. Её смерть.
Больничные коридоры вели в Эль-Пасо. Странно, но события в Глендейле не обрушились на Карлу с такой силой, хотя были свежи и не успели зажить до конца. Упоминания о городе-солнце заставляли поморщиться, вздрогнуть и, отряхнувшись, жить дальше.
Но свою первую гибель ты пронесёшь через годы.
Возможно, Карле удалось бы стать человеком к следующему Рождеству, не стремись каждый второй напомнить ей о трагедии отчего дома; сочувственные взгляды Клэр, редкая печаль в словах Криса и нездоровое стремление Леона держать её в безопасности — ничего из списка не способствовало выздоровлению.
Поэтому Рождество они вряд ли встретят.
Карла укладывается в постель, шмыгая носом. От индейки на столе разит гнилью —
или от неё. Стухшее мясо, труп.
Трупы — в Эль-Пасо таких много, в Глендейле — могильная горсть.
Под сомкнутыми веками видно гораздо больше: высотки падают, поражённые взрывом, люди-монстры кричат, монстры-люди — тоже; а они пролетают над хаосом, двигаясь к Остину, и молятся на грядущее выживание.
Сон приходит вместе с транквилизирующей апатией: голова утопает в мягкости подушки и больше не думает.
А там, во сне, всегда происходит самое страшное. Кадры из детства, они — мама, папа, подруга из дома напротив; плёнка раскачивается медленно, размеренно доводя до сумасшествия. Встреча с Леоном, угнанная тачка далёкого соседа и облава на них, дорога в фармакологическую лабораторию красная и сырая от кровопотерь.
А потом…
Её трогают за плечо, намеренно тормоша; Карла слышит, как ласково зовёт Беатрис, сотканная из ужасов и проблем. Глотку полощет тошнотой и привкусом стерильной химии, прошедшей строжайший отбор.
— Мутагенез простейших амфибий, Карла…
Мама колет прививку, больно ужалив предплечье, и снова зовёт её по имени. Палата 2-18, эксперимент номер… Карлу из сна пронизывает насквозь: убери она черточку раньше, вспомни вовремя и…
ничего бы не изменилось. Эксперимент номер «
двести восемнадцатый» свободно разгуливает по городу и не ведает.
— Нет… — девушка ворочается в постели, отрывисто дыша. Рука, вскинутая вверх, устремляется в чью-то голову и тугую причёску. Вырвать, пробить висок, выцарапать глаз. —
Нет.
Разум противится, но тело делает. Карла, не сморгнувшая наваждение, изловчается, наваливаясь сверху на телу, и придавливает его к кровати.
Беатрис улыбается и подначивает.
— Хочешь убить меня, Карла?
Пальцы находят горло и жмут с неистовой силой, плоть под ней громкоголосо кричит, извиваясь.
— Когда ты уже сдохнешь? — собственное лицо искажается в гримасе. Каждая мышца приходит в движение, оставляя на коже глубокие рвы. Кулак сжимается, метя в линию челюсти, и задевает скулу. —
Ненавижу, всё из-за тебя. Почему ты не оставишь меня в покое? Почему?!
Её крик гремит на всю палату, оттуда — в соседние, по коридорам и корпусам. Звуки ударов не стихают, а Карла не может себя заземлить — соблазн поквитаться растёт в унисон с рычаньем
хозяина. А он доволен, кровожадно облизывая острые клыки, и достаёт когти из ножен.
Всё это делаешь ты.
Всё это делает тебя — тобой.
И ты — их конец.
***
Клэр залетает домой, трогая испуганное сердце через толщу одежды и мягкого мяса. Увиденное переварить трудно, но фотография, оставшаяся в памяти мобильного телефона, говорит за себя —
Леон чудовищно заблуждался.
Крис выходит на шум, проверяя коридор, и с тревогой оглядывает сестру. Она бросает на него молчаливый упрёк и плотно сжимает зубы. Потому что Рэдфилд — ни один, ни второй — не сберёг общего друга от страшной ошибки. Бесполезное, в общем-то, семейство.
— Что случилось? Ты как будто после погони, — мужчина трогает её за плечо, мягко и утешающе. Клэр закатывает глаза, покачивая головой.
— Да, гнался. Не поверишь, но это был ваш
Андерсон, — глаза напротив вспыхивают удивлением и всполохами злости. Пальцы стискивают плечо с большей силой, но недостаточной, чтобы причинить дискомфорт.
— Не знай я тебя, действительно бы не поверил, — он шумно выдыхает, отстраняясь и окидывая Клэр долгим, внимательным взглядом. Кроме бледности и страха, уместившегося в зрачках, никаких повреждений. —
Рассказывай.
Клэр ведёт плечом, опуская голову, и вешает куртку на старый, хлипкий крючок. Огибает Криса, следующего за ней попятам к кухне, и залпом осушает стакан холодной воды. Ноющее сердце не умещалось в грудине.
— Я хотела навестить Карлу, поговорить с ней и убедиться, что всё в порядке, как говорит Леон. Но для этого мне нужно было встретиться с этим Бёртоном. И знаешь, кто вышел из его кабинета? — она нетерпеливо дёргается, крутанувшись на месте, и протягивает включённый телефон Крису. На дисплее загорается фотография. — Они разговаривали долго.
Очень долго, понимаешь?
Крис принимает телефон, с недоверием глядя в его содержимое, и мрачно хмуриться. Из всех вариантов, которые имели место быть, Клэр выбрала самый наихудший и едва ли приближенный к реальности —
так бы сказал Леон.
— Клэр, послушай… — Крис уныло вздыхает, отвернувшись. Телефон гаснет, щёлкая блокировкой. — Уверен, это не то, чем кажется, но, если тебе будет спокойнее, мы проверим. Думаю, это просто совпадение. Карлу должны были допрашивать, а больница спутала Андерсону все планы. Неудивительно, что он сунулся туда.
— Сколько можно, Крис?! — Клэр взрывается, как бомба, поражая собой всё вокруг. — Почему вы просто не можете поверить, что Бёртон не тот, за кого себя выдаёт? Что вы знаете о том, что творится внутри?
— Клэр, успокойся, — он выставляет руку вперёд, предупреждая и упреждая. — Я позвоню Леону, и мы всё обсудим. Клянусь. Только это геройство никак не оправдывает твоего безрассудства. Андерсон опасен, чёрт возьми!
Клэр выдыхает, поджав губы, и окидывает брата незаинтересованным взглядом. Память ворошит внутренности, будто миксером.
— Я была в Раккун-сити, пора бы уже перестать недооценивать меня, — голос полощет комнату и обливает Криса ощущением вины. Ему всё никак не привыкнуть к тому, что и сестра погрязла в биоорганическом дерьме по самые уши, не желая из него вылезать. А ведь у неё был шанс.
— Пойду, позвоню Леону, нужно решить с этим побыстрее, — Рэдфилд спешит ретироваться, удаляясь в собственную спальню. Им предстоит новая ссора и решение локальной катастрофы, сравнимой с нашествием зомби на Вашингтон. — Не знали бы несчастья.
Леон приезжает к вечеру, уставший и злой. В воспалённых глазах прокатывается тяжёлое, гнетущее раздражение.
— Разве я не просил тебя никуда не вмешиваться? Что сложного, Клэр?
Ему было трудно контролировать себя после нескольких бессонных ночей, проведённых в унынии комнат и всеобъемлющем самобичевании. Верить в то, что человек, которому он доверился однажды, мог поступить столь ужасным образом, не хотелось. Нет.
Это не могло быть правдой.
Ошибки и недопонимания случаются — их случай не исключение, Леон был уверен. Поэтому злость на Клэр казалась естественной: она впутала себя в разборки с Тэйтом и добавила лишних хлопот ему, более того, ставя под угрозу безопасность Карлы. И кому-то из них стоило за это ответить.
— Почему ты такой твердолобый? — на гладком лице Клэр отпечатывается разочарование и обида. Она отворачивается, упрямо скрещивая на груди руки, и неприязненно ёжится. — Она в опасности, Леон. Если ты действительно её любишь…
—
Не смей, Клэр, — он шипит, сцеживая каждое слово. Трясёт головой, разминает затёкшие плечи. Всё, что угодно, лишь бы успокоиться поскорее. — Хватит.
Не произноси. Я слишком зол сейчас, чтобы даже просто говорить с тобой.
— Единственный, на кого стоит злиться сейчас — это ты сам, Леон! — Клэр указывает на него. Кеннеди запоздало моргает, стекая на стул, и треплет себя по взъерошенным волосам.
Зубы, кости и мозги начинали крошиться. Аура разложения затронула троицу, не пощадив никого. Леон удручённо молчит, пытаясь обдумать — ситуация обострялась, и он едва ли мог взять под контроль этот разношёрстный механизм.
Внезапный рингтон телефона заставляет вздрогнуть. Кеннеди тянется к карману, с тревогой вглядываясь в экран, и содрогается с намёком на облегчение.
— Да, мистер Бёртон? — он вслушивается в обеспокоенный голос по ту сторону линии, и глаза его расширяются с ужасом, едва ли не лопаясь. Каждое слово заставляет всколыхнуться. Рука сжимает край стола до деревянного треска. — Что? Как… как вообще это могло произойти? Карла никогда… Нет, это какая-то ошибка.
Клэр тревожно трогает Леона за плечо, требуя ответ, но тот лишь отмахивается, прикрывая динамик рукой для лучшей слышимости. Челюсть дрожит, обескровленные губы бледнеют.
— Я перезвоню, да, — Кеннеди сбрасывает звонок, переваривая информацию. В глотке першит, её засыпает песком и осколками, рвёт изнутри на части и омывает подступающей тошнотой. — Карла, она… напала на медсестру. Хотела убить её и… сделала бы это, но ей помешали.
— Что? — с лиц Рэдфилдов, одновременно и обоюдно, сходит вся краска.
— Леон, ты же понимаешь, что Карла никогда бы так не поступила? В Глендейле мы прошли часть пути вместе,
она всегда осторожна, — Крис поддаётся вперёд, встревоженный. — Дело действительно нечисто.
Леон сипло откашливается и чешет глазницы. Зрачки пульсируют и зарастают стеклянными створами — моргнуть физически больно. В ветхой памяти всплывает образ Карлы, залитой материнской кровью. Тогда она убила
человека — не по сущности, но по природе своей — и
долго жалела. Долго равняется «до сих пор» и «навсегда» — будь у неё выбор, её клыки не окрасились бы багрянцем.
Его ранит внезапно, метя в распоротую глазницу, и Кеннеди тянется к ней, пробуя на вкус собственную кровь.
Его ранит, и Леон прозревает внезапно —
из этой игры они выйдут либо победителями, либо не выйдут вообще.
