Вместо пролога. 1998 год, май
С потолка Большого зала льёт ливень. Холодный-холодный, этот дождь касается рук Ханны Эббот – замёрзших рук, неподвижно лежащих на столе, и рукавов её мантии. До всех других дождь не долетает — или она не видит. От заклинаний пострадал потолок – так же как весь Большой зал: стены до сих пор выщерблены, и эти следы видно даже в сумрачном свете свечей. В конце концов, даже магия Основателей не всесильна. ...А Ханна сидит за столом со слизеринцами. Дом Слизерин носит траур по своим мёртвым — почти что у всех на рукавах чёрные ленты, у девочек чёрные вуали на шляпах. Даже у самых маленьких. А младшие с других факультетов фыркают. До Ханны их голоса доносятся как сквозь воду: по большей части ей всё равно... но скорее дело не в этом. В холоде. На ней — по моде — по правилам – сороковых годов, Хогвартса сороковых, поверх длинной рубашки глухое чёрное платье в пол, с двумя рядами пуговиц на спине. Уже поверх него — мантия. Тоже чёрная, как предписано уставом. То есть... правилами школы. За школьными столами нет половины учеников – они — ну, некоторые – остались в Больничном крыле с друзьями. Кого-то забрали родители. Кто-то мёртв. Ханна поднимает голову и смотрит на серый, затянутый облаками потолок, и загоняет слезы обратно. Не даёт им пролиться. Слёзы по Волдеморту — самое страшное, что может вообще быть сейчас. Но самое верное.***
— Ханна? – окликает её Парвати Патил от стола гриффиндорцев. Ханне холодно, холодно. Свечей в этот вечер совсем мало горит — и они капают воском на стол, между блюдом с пирогом и блюдом с куриными крыльями. Хотя бы не на еду. Ханне от запаха еды дурно. Хочется спать. А дождь со школьного потолка всё льётся и льётся.