сезон летучей рыбы

      Звонки по утрам — упаси Архонты, но если речь о звонке из одного из лучших во всём Сумеру архитектурного бюро спустя три дня после собеседования, когда надежда на то, что и правда перезвонят, почти рассыпалась проскальзывающим сквозь пальцы песком, то Кавех мог смириться с ранним пробуждением и приложить все усилия, чтобы звучать бодро, хотя и заснул совсем недавно, до самого рассвета просидев за тестовым заданием для другой вакансии. Как бы сильно не хотелось уповать на то, что в последний момент ему перезвонят, а деньги из запасов заканчивались, и дотягивать до момента, когда в буквальности не будет возможности купить еду, не говоря уже об оплате за коммунальные, он не хотел, поэтому смиренно принялся перебирать вакансии дальше, сглатывая всякий раз, когда на глаза попадалось название того бюро, слюну, наливающуюся кислым привкусом досады.       Вслепую — голова никакими уговорами не желала отрываться от подушки — нащупав телефон, который настойчиво вибрировал под подушкой, в буквальности ввинчиваясь этой вибрацией в висок, Кавех далеко не с первой попытки попал по расплывающейся перед глазами кнопке и, прокашлявшись, прижал его к уху, выдохнув с предательской сонной хрипотцой:       — Да?       — Господин Кавех? — голос девушки на том конце прозвучал, будто она уже не рассчитывала на ответ и теперь встрепенулась — с учётом того, как долго Кавех уговаривал себя не игнорировать звонок, а затем также долго искал телефон, спотыкаясь пальцами о складки сбившейся простыни и разошедшейся молнии на подушке, это было понятно. Её голос показался знакомым: постепенно сквозь полудрёму, в которую Кавех так и норовил соскользнуть, вспомнилось, что она же звонила несколько дней назад, чтобы пригласить его на собеседование — знакомое бодрое подпрыгивание интонаций, словно она была единственной выпускницей школы, кто сохранила навык читать и, соответственно, говорить с выражением, и удивительно разборчивая для тараторящей скорости речь. — Меня зовут Нилу, архитектурное бюро «Сумеру-Оазис». Можете говорить? — и вопрос в буквальности повис высоко в воздухе, изгибаясь и задевая собой макушку Кавеха.       Голова кружилась, а виски и лоб пронизывало тупой болью от того, с каким усилием он старался открыть глаза, но веки раз за разом упрямо опускались, и в дремотной темноте становилось легче, так что Кавех подпёр щёку рукой — если упадёт обратно на подушку, то неизбежно заснёт посреди разговора, даже несмотря на то, с какой силой забилось сердце при упоминании «Сумеру-Оазис». Он грезил попасть туда со старших классов, когда накрепко влюбился в архитектуру, и рвался проходить там практику во время обучения в Академии, но не успел выхватить место — разлетелись в одно мгновение, и теперь последней ниточкой к исполнению мечты оставался его диплом с отличием и старательно вылизанное портфолио, каждый проект в котором ещё со времён подготовительных курсов был сделан с одной-единственной мыслью, что они предназначены для «Сумеру-Оазис» и только для него.       Сперва Кавех утвердительно замычал, сев на постели, сосредоточенный на том, чтобы всё-таки заставить себя открыть глаза, а через секунду спохватился:       — Да! — словно бы заведомо соглашался на всё, что бы не предложили, даже если позовут быть секретарём с простым перечнем обязанностей, вроде банального приготовить кофе, ответить на звонки и приносить на корреспонденцию. На самом деле он нисколько не хотел заниматься ничем подобным, однако спросонья и держа на руках полуистлевшую надежду, Кавех и правда был готов к любому предложению — лишь бы взяли, а дальше он разберётся, готовый с нуля выгрызать себе путь к желанной должности.       Они ведь не стали бы звонить только для того, чтобы отказать.       А в следующую секунду по спину скатилась капелька холодного пота.       Или стали бы? «Понимаете, мы придерживаемся политики открытости и честности, и не хотели бы быть как ваш бывший, который после тяжёлого разговора о том, что ваши отношения зашли в тупик, попросил дать ему время всё переварить и подумать, а в итоге пропал на полгода, так что истёк срок давности отношений. В общем, мы, как ответственные взрослые люди, хотели сообщить, что не можем взять вас, так как ваше портфолио не отличается оригинальностью, да и заметно, что тот макет загородного дома вы делали впопыхах, потому что угрохали на него целый месяц, так что хотели поскорее закончить, наплевав на качество — это противоречит кодексу настоящих архитекторов. А, и помните, как вы толкнули рукой чашку и расплескали кофе по столу во время собеседования? Так вот, мы боимся, что вы такой же лёгкой рукой проведёте неверную линию в чертежах. Всего хорошего и будьте впредь аккуратнее, пожалуйста, чтобы никто не пострадал!».       — Мы бы хотели пригласить вас на эту вакансию! — выпалила Нилу, в очередной раз подпрыгнув голосом — на этот раз особенно сильно — с таким воодушевлением, будто ей не терпелось сказать об этом всё то время, что искала его номер, набирала его, а потом терпеливо слушала один гудок за другим, рассчитывая ждать до того, как звонок сам сброситься, а потом снова позвонить, лишь бы получить возможность произнести эту фразу.       Кавех открыл рот, чтобы выпалить заготовленную благодарность, что они решили ему перезвонить и лично сообщить об отказе, ещё и пояснить причины — настолько увесисто и правдоподобно прозвучали собственные мысли, и замер, пока соображал, что услышал вовсе не то, что ожидал.       — Оу, — выдохнул он. Облегчение накатило такой волной слабости, что не сиди он уже на кровати — обязательно подогнулись бы ноги, а так лишь плечи резко опустились и ссутулись под внезапно навалившимся весом собственного тела — удивительно, как ему удавалось всю жизнь носить самого себя, такого тяжелого, на ногах, а кровь зашумела в ушах и забилась в виски бесконечным повторением: его взяли.       Кавех будет работать в «Сумеру-Оазис».       В архитектурном бюро, куда точно также мечтала попасть половина его однокурсников.       В своей мечте.       Губы задёргались в несмелой улыбке, словно улыбнуться во всю возможную ширину лица рисковало спугнуть подобравшуюся в самую близость удачу и тотчас лишиться её, и Кавех прижал ладонь к губам, пряча улыбку, словно кто-то мог подсмотреть её, в то время как жил он один — никому не сглазить, не сдуть неосторожным словом собравшееся вокруг облако эйфории и не укорить в чрезмерной, как у ребёнка, радости, мол, в его возрасте работа должны быть работой, то есть неизбежной необходимостью, а не поводом для восторга.       — Что такое? — встревоженно переспросила Нилу, восприняв его реакцию в другом смысле, и без труда можно было представить, как она вцепилась пальцами в телефон и нахмурилась, вслушиваясь в звуки с его стороны, точно по ним могла угадать, что происходило — с таким выразительным голосом ей бы стоило начитывать аудиокниги или работать на линии доверия. — Вы уже нашли другое место?       Сердце ёкнуло, на пару секунд сбив дыхание — в том смысле, что Кавех замер с испуганно раскрытыми глазами и забыл сделать вдох, а потом замотал головой и запоздало, вспомнив, что его не видят, выпалил:       — Нет-нет, я свободен! То есть, я с удовольствием буду у вас работать! — это были самые продолжительные реплики за весь их разговор, и на краю сознания проскочила тревожная мысль, что односложность предыдущих ответов могла вызвать у Нилу сомнения в его компетентности — может быть, она и вопрос про другое место задавала с тщательно скрываемой надеждой, что сейчас он откажется, и не придётся брать на себя неприятную необходимость самой ему отказывать.       Однако после его ответа Нилу вновь зазвучала бодро и почти радостно, до того тепло, что в её искренность верилось легко и охотно:       — Отлично! Тогда вам нужно будет привезти документы, подписать контракт, заодно познакомим вас с офисом… Когда вы сможете подъехать?       Кавех не колебался ни единой секунды — голова в буквальности кружилась от того, с какой скоростью колотилось сердце, и каким учащённым и поверхностным было дыхание от осознания, что от него не собирались отказываться, несмотря на скомканность сонной речи, — и выдохнул первое, что пришло в голову, даже не попытавшись вспомнить, какой был день и были ли у него какие-либо планы, вычеркнув мысль о завтраке и времени, которое занимала дорога:       — Я могу сейчас же собраться и приехать!       Весь смысл сказанного дошёл лишь после того, как Нилу радостно сказала, что они будут с нетерпением ждать, и завершила звонок, а Кавех остался сидеть на постели, прижимая телефон к уху и слушая гудки, которые вскоре оборвались и оставили его в тишине осознания, что обратный отсчёт пошёл — и он подорвался с кровати, не попытавшись её застелить и даже не став наскоро набрасывать покрывало, влетая в ванную, чтобы наскоро принять душ. Каждая секунда была ощутима физически, скатываясь по коже вместе с потоками воды и отдаваясь ритмичным постукиванием в висках, пока он судорожно намыливался, подобрав волосы под шапочку для душа, которая лежала у него ещё с давних, почти доисторических поездок с семьёй к морю и никогда не была нужна, но сегодня, когда времени на то, чтобы вымыть голову и уложить волосы в своём обыкновенном неторопливом темпе, не было от слова «совсем».       Ему стоило попросить отсрочку подольше — например, выбрать приехать к обеду, чтобы успеть погладить брюки и позавтракать, избегая неловкой ситуации с животом, голодно заурчавшим в самый неподходящий момент, но желание показать себя всамделишно заинтересованным и увлечённым специалистом выскочило вперёд всего, и теперь Кавех, с содроганием расчёсывая волосы — строго говоря, не настолько грязные, но после сна всё равно ощутимо несвежие и примятые, — расплачивался за свою поспешность и недальновидность. Кое-как взбив и заколов волосы — результатом всё равно остался недоволен — он вывалился из ванной, возвращаясь обратно в комнату, чтобы там схватиться за телефон и, открыв чат с Тигнари и Сайно и ткнув в кнопку голосового сообщения, плюхнуть его обратно на кровать, пока сам бросился перетряхивать шкаф, цыкая на каждую выуживаемую вещь, потому что они все без исключения были мятыми — неизбежный недостаток того, чтобы быть безработным и выбираться из дома раз в неделю, да и то в магазин, без необходимости заботиться о своём внешнем виде, потому что работницы, с которыми они уже знали друг друга в лицо, видели его в наихудшем виде, так что изображать перед ними собственные успех и цветение не было никакого смысла.       — Меня взяли в «Сумеру-Оазис»! — выпалил Кавех, взвешивая в руках рубашку из числа тех, что мялись сразу же, стоило их надеть или попросту повесить в шкаф, словно быть ровной и выглаженной шло вразрез с самой природой ткани, и задумчиво прикусил губу, чтобы в следующую секунду смиренно покачать головой и отвесить её на дверцу шкафа — лучший из всех вариантов, — принявшись дальше копаться в вещах. — Поверить не могу, Архонты, я уже и не думал, что они перезвонят. Ну, то есть, как много компаний перезванивают через несколько дней? Как много компаний перезванивают в принципе? У меня — никогда, — продолжил тараторить он, встряхивая брюки, чтобы тут же отбросить их и глянуть с сомнением на джинсы, которые выглядели приличнее всего. После собеседования голова ощущалась заполненной туманом, и как бы он не силился — не мог вспомнить, во что были одеты собеседовавшие его люди или мельком увиденные работники. — Джинсы будут уместными? — задал вслух вопрос, хотя и знал, что решение в итоге придётся принимать самому, потому что Тигнари в это время года, когда погода становилась тёплой и солнечной, и люди начинали бесконечным потоком привозить к нему в клинику найденных на улице котят, щенят и птиц, отвечал на сообщения — в лучшем случае — к обеду, а Сайно — безоговорочно лишь к вечеру, потому что строго не притрагивался к телефону по личным вопросам вплоть до конца рабочего дня, так что Кавех больше рассуждал сам с собой, и это помогало отвлечься, не допуская раскручивания тревожных мыслей, в которых его обязательно должна была по дороге сбить машина или развернуть уже у дверей «Сумеру-Оазис» со словами, что они перепутали номер и звонили другому кандидату.       Со скрипом утвердившись в мысли, что джинсы на фоне мятых брюк выглядели выигрышнее, Кавех завершил запись голосового сообщения и отправил его, после чего принялся поспешно переодеваться, спотыкаясь пальцами о пуговицы и сдавленно ругаясь себе под нос, чтобы спустя пару мгновений резко остановиться и, прикрыв глаза, сделает медленный глубокий выдох и долгий выдох — тело уже охватил жар, и последнее, что ему было нужно — это приехать на работу мечты вспотевшим, передёргиваясь от зябкого ощущения промокшей ткани, касающейся кожи.       Кавех не был из тех тревожных людей, кто, едва выйдя из дома, начинал накручиваться удушливыми сомнениями, закрыта ли входная дверь или выключен ли кран — обыкновенно он ловил последствия своей спешки и рассеянности, с многочисленными чертыханиями разбирался с залитой выкипевшим супом плитой и благополучно забывал о своём косяке до следующего такого раза, после оправдываясь перед посмеивающимися Тигнари и Сайно, что у него голова чрезмерно забита вечными делами и планами — и всякий раз награждался за это их одновременным посмеивающимся вздохом: «Творческая рассеянность».       Однако в этот раз он был на взводе и окручивался тревогой по рукам и ногам всё сильнее вместе с каждым следующим шагом от дома: мысли суетливо носились из стороны в сторону в старании отыскать ту самую въедливую занозу, которая слабо, но вместе с тем назойливо царапала изнутри, и Кавех отчаянно перебирал всё, что мог забыть взять с собой, однако всё было на месте, когда он раз за разом заглядывал в свою сумку через плечо, и даже одежда была та, что выбрал, а волосы лежали приемлемо, когда он затормозил у ближайшего магазина, придирчиво осматривая своё полупрозрачное отражение в пыльной витрине.       — Соберись, — кивнул сам себе и крутанулся на пятках, с силой, что болезненно зазвенело в костяшках пальцев, стиснув лямку сумки и направившись к остановке.       Он даже не пропустил автобус — тот подъехал ровно в тот момент, когда Кавех подошёл, и двери разъехались с приветливым пригласительным шорохом, точь-в-точь во вступительных кадрах фильма, и то, насколько всё шло благополучно с самого утра, настораживало, потому что Кавеху в целом редко везло, а если и везло, то он моментально напрягался и сжимался в плечах в ожидании обязательной компенсации этого чем-то плохим — в большинстве случаев хуже раза в три по сравнению с уровнем везения.       И всё же ничего ужасного не происходило: войдя в автобус, Кавех пробил билетик — и автомат у входа не сломался при этом — и даже сел на любимое место в самом конце у окна, и на протяжении всей поездки никто не пристал к нему с требованием уступить место, а сам автобус ехал плавно и мягко, почти неощутимо, и не останавливался каждые несколько минут, застряв в пробке — такое скопление удачи в одном дне вынуждало желудок липнуть к позвоночнику, пока росла тревога, что в любую секунду способно случится всё, что угодно, чтобы восстановить равновесие во вселенной.       И всё же Кавех не споткнулся, выходя из автобуса, и никто не врезался в него, расплёскивая кофе, пока приближался ко входу в «Сумеру-Оазис» — двухэтажному зданию, вокруг которого была рассажена уйма деревьев и разноцветно вились клумбы, с окнами от пола до потолка, в которых то и дело мелькали сотрудники с разворачивающимися на ходу листами — очевидно, чертежи.       Улыбка сама собой расползлась по губам, а в груди затрепетало — ровно посередине, точно изнутри по грудине гарцевало пёрышко, вынуждая делать каждый вдох до предела глубоким, чтобы не засмеяться в полный голос от переполняющего восторга, и Кавех, сделав очередной такой вдох и медленно прерывисто выдохнув, расслабил пальцы, отпуская остервенело стискиваемую лямку сумки, и пружинисто зашагал в сторону входа. Так и хотелось потянуться, с силой щипая самого себя, однако взаправду делать это он не собирался из страха, что проснётся — уж лучше застрять в таком сне, чем снова открыть глаза и обнаружить себя дома с сосущим ощущением полного отсутствия перспектив, как и много дней подряд до этого.       Внутри его встретило всё то же самое, что было в день собеседования: стойка администрации, облицованная необработанными камнями, и множество зелени — цветочные горшки были развешены под потолком и усеивали подоконники и пол, словно здесь был кусочек джунглей, которые окружали город и встречали своей величественной тенистостью и путанными зарослями, стоило только выехать за его черту. Не успели стеклянные двери съехаться, закрываясь за Кавехом, как из-за стойки вынырнула рыжеволосая девушка — невысокая и тоненькая, двигающаяся до того плавно, всем телом, словно каждое её движение было танцевальным, и Кавех смутно помнил, что она же встречала его в день собеседования и провожала до кабинета.       — Добрый день! Чем могу вам помочь? — голос был тот же, что говорил по телефону; Нилу улыбнулась с такой приветливостью, сложив ладони перед собой на стойке и вытянувшись всем телом навстречу, словно и правда была готова и даже жаждала помочь всем, что только было в её силах.       — Я Кавех, — широко шагнув к стойке и схватившись за неё одной рукой, точно не был уверен в своей способности устоять на ногах, представился Кавех и закусил губу, мысленно отвесив себе подзатыльник за то, что забыл поздороваться — впрочем, улыбка Нилу от этого ничуть не померкла, а, наоборот, стала ещё шире, а губы разомкнулись в возгласе:       — О! Вы так быстро приехали! — обогнув стойку, она протянула руку и мягко сжала его ладонь в своей, выдохнув: — Очень приятно познакомиться лично! Пойдёмте, я провожу вас, — и всё также легко, не столько шагая, сколько порхая над полом, Нилу поспешила вглубь здания, придерживая каждую дверь — и Кавех сгорал от неловкости в эти моменты, однако возможности обогнать Нилу и, наоборот, придержать дверь для неё не было, потому что для этого ему приходилось бы с чрезмерной суетливостью протискиваться мимо, а потом намеренно отставать или по-щенячьи оглядываться на неё, чтобы безмолвно уточнить, куда идти дальше.       Они прошли по длинному коридору с чередой дверей из матового стекла, за которыми нельзя было рассмотреть ничего определённого — только мелькание теней или неразборчивые голоса и клацанье компьютеров, и если в первый раз Кавеха замутило от этой приглушённости, то теперь он с любопытством вертел головой по сторонам, проезжаясь взглядом по табличкам и ловя обрывки имён и должностей, и невольно задавался вопросом, за которой из этих дверей окажется его будущий кабинет — от этой мысли приятно покалывало в ладонях, а сердце скакало по груди вкривь и вкось, как ошалелое. Остановившись у двери в самом конце коридора, Нилу сделала глубокий вдох, аж привстав на носочки, а затем резко опустилась обратно на пятки и постучала — ровно два раза, после чего потянула на себя дверь и заглянула в кабинет, и Кавех удержался от того, чтобы попытаться заглянуть ей через плечо, хотя от нетерпения и начинали подрагивать коленки. Он слышал, как Нилу сообщила о его приходе, а потом по коже рассыпались мурашки от того, насколько тягучим оказался женский голос, который ответил ей, разрешив впустить его — отступив в сторону и распахнув дверь, Нилу ещё раз улыбнулась и кивнула Кавеху, в то время как у него совсем налились слабостью колени, а к горлу заново подступила тревога, липкая и удушливая, когда за звуком собственного сердцебиения было не разобрать слов окружающих.       Сжав руки в кулаки, что ногти впились в ладони, засаднив, он выдавил из себя ответную улыбку и даже не почувствовал, как задвигал ногами, входя в кабинет, зато отчётливо ощутил мурашки, пробежавшие вдоль хребта, когда дверь за ним с тихим пристуком закрылась, и захотелось рвануться обратно, чтобы окликнуть Нилу и попросить остаться — они не были друзьями и даже на знакомых пока не тянули, однако она настолько располагала к себе с первых же секунд, что сразу же становилось комфортно, точно они были знакомы сотню лет. Вероятно, именно по этой причине ей поручали звонки, чтобы отказ в приёме на вакансию не воспринимался остро и болезненно.       Несмотря на всё желание попросить Нилу остаться, Кавех не стал этого делать — в том числе потому, что было уже слишком поздно. Вместо этого он, нервно теребя пальцами замок на сумке, взглянул на девушку, которая сидела за столом, сосредоточенно глядя в компьютер и щёлкая мышкой, а спустя пару секунд, издав тяжёлый вздох, отвернулась от него и, потерев лоб, словно мучалась головной болью, наконец, перевела взгляд на Кавеха — на мгновение он вздрогнул и вскинул брови, встретившись с её глазами, один из которых был синим, а другой — золотисто-жёлтый, точь-в-точь у кошки. Встречать таких людей прежде ему не доводилось, так что на языке завертелась сразу уйма вопросов, задать любой из которых было бы неуместно, и пришлось, сомкнув челюсти поплотнее, проглотить их, в то время как девушка улыбнулась — вышло немного сдержаннее, чем у Нилу, но выглядело искренне — и кивнула на компьютер:       — Прошу прощения — иногда рабочие вопросы возникают слишком неожиданно и невовремя, — пробормотала она и поднялась из-за стола — воздух наполнился мелодичным позвякиванием, которое издавали многочисленные позолоченные браслеты, усевающие её запястья, а затем раздалось цоканье каблуков, когда девушка вышла из-за стола и протянула руку Кавеху — сухая и узкая ладонь и крепкое пожатие, от неожиданности которого он вскинул брови и резко выдохнул, а в следующую секунду растянул губы в ответной широкой улыбке, исправляя эту неуклюжую реакцию — он ни в коем случае не хотел показать себя тем, кто сомневается в способности девушки на крепкое рукопожатие. — Меня зовут Кандакия. Скорее всего, мы будем часто работать вместе — я занимаюсь ландшафтными дизайнами, также специализируюсь на озеленении и курирую все наши экологические проекты, — звучало безукоризненно, как заученно, так что сразу стало понятно, что этими же словами Кандакия представлялась и заказчикам, и деловым партнёрам, привыкнув к этому настолько, что едва ли задумывалась о том, что именно произносила.       От этого веяло глубоким профессионализмом — тем, чем Кавех всей душой хотел обладать, чтобы точно также уверенно представлять себя, перечисляя собственные должности и роли, как будто они были тем, что само собой разумелось.       — А госпожа Нахида? — вырвалось у него само собой, не успела ладонь Кандакии разжаться и выскользнуть из его руки.       О Нахиде, директорке «Сумеру-Оазис», много говорили в архитектурных кругах и не только: её задумке и рукам принадлежал Пардис Дхяй, который стал одной из главный достопримечательностей Сумеру, привлекая посетителей на протяжении всего года, вне зависимости от поры или погоды — теплица быстро стала излюбленным местом для фотосессий, учёные-ботаники постоянно устраивали там встречи, а Академия проводила бесплатные занятия для детей — прежде, чем отчислиться с биологического факультета и уйти в головой в ветеринарию, Тигнари был одним из преподавателей, и рассказывал, что Нахида присматривала за Пардис Дхяй даже после окончания работы над ним и ежегодно отчисляла щедрые пожертвования и на его поддержание, и на исследования, которые проводили под его сводами учёные-ботаники.       Кавех спросил и тут же прикусил кончик языка, с опозданием осознав, что спрашивать об этом у Кандакии, точно он не воспринимал её всерьёз и не рассматривал потенциальной напарницей, было дурным тоном — он не хотел произвести впечатление высокомерного новичка, который рассчитывал сходу работать только с самыми лучшим из коллег.       — Она занималась этим раньше, когда бюро управляла госпожа Руккхадевата — её старшая сестра, — ничуть не дрогнув в улыбке терпеливо разъяснила Кандакия, однако Кавеху померещилось — а, может, и правда в её интонациях и выражении лица промелькнуло что-то такое, — что его вопрос всё-таки её задел, а начинать карьеру в «Сумеру-Оазис» с обид и наживания себе врагов он отнюдь не жаждал. Извинение моментально возникло на языке, но высказать его не представилось возможности, потому что Кандакия продолжила говорить, уже цокая каблуками в сторону двери: — Конечно, госпожа Нахида и сейчас охотно берётся лично заниматься некоторыми проектами, но это случается не так часто — управление всем бюро занимает много времени, — сделав глубокий вдох и на мгновение замолчав, Кандакия толкнула дверь и придержала её, оглянувшись всё с той же сдержанной улыбкой: — Давайте я сразу покажу ваше рабочее место, а заодно проведу по офису.       Несмотря на очевидную неловкость, которая повисла между ними, Кавех обрадовался смене темы и кивнул, в пару шагов нагоняя Кандакию — пропустив его вперёд, она задержалась, чтобы закрыть кабинет на ключ, и Кавех сделал себе пометку на этот счёт, пускай и не был уверен, что ему как новичку будет позволено запирать свой кабинет.       — У нас тут не слишком много закоулков, но если вдруг потеряетесь, то не стесняйтесь обращаться к кому угодно — поначалу это обычное дело, — предупредила Кандакия, когда они двинулись по коридору в обратную сторону, и обвела рукой двери: — Здесь кабинеты наших сотрудников, а в самом начале — мы туда ещё дойдём — кухня, если нужно будет разогреть домашнюю еду или любите сами готовить кофе, но, если что, рядом есть несколько кафе, так что…       — Ко мне можно на «ты», — кое-как вклинившись между её реплик, отметил Кавех, и от того, как Кандакия быстро кивнула, продолжив всё тем же бодрым экскурсионным тоном рассказывать, что если повернуть налево после стойки администрации, то можно будет попасть в зону отдыха и зал для собраний, а вверх по лестнице находился кабинет Нахиды, которой сейчас не было на месте, сердце сжало ощущением собственной катастрофической неуклюжести.       Может быть, в «Сумеру-Оазис» было не принято обращаться друг ко другу на «ты».       Может быть, он только что тотально облажался, подписав согласие стать объектом для обсуждений за своей же спиной.       Кандакия и правда провела его по всему офису, показывая каждое помещение и объясняя, какие порядки были в «Сумеру-Оазис», и Кавех всерьёз сожалел, что не мог по ходу её рассказа делать пометки в блокноте — тот всегда лежал в сумке на случай, если голову внезапно прострелит идеей, — поскольку это выглядело бы странно, а усиливать неоднозначное мнение о себе он не хотел. В конце они вернулись в коридор с дверями, и Кандакия, зазвенев увесистой связкой ключей, отпёрла вторую с начала дверь, распахнув её и пригласительно кивнув Кавеху, чтобы проходил внутрь, в то время как сама она осталась на пороге, хмуро возясь со связкой в попытке отцепить от неё ключ.       Порог кабинета Кавех перешагивал со взаправду замершим сердцем и задержанным дыханием, но ничего не произошло, когда он оказался внутри — за окном не потемнело небо и не вспыхнула молния, а с ним самим не случилось никаких внезапных превращений, зато напряжение, которое стягивало внутренности на протяжении всего дня, вдруг отпустило, а под ногами почувствовалась устойчивая опора, что можно было перекатиться с пятки на носок и обратно и отчётливо ощутить собственную ступню.       Словно бы, перешагнув порог предназначенного ему кабинета, Кавех долгожданно оказался на своём месте.       — Пока голые стены, конечно, но, думаю, со временем ты обустроишься — и станет повеселее. Если понадобится что-нибудь специфичное, то скажи Нилу — она составляет списки и потом относит их госпоже Нахиде, — хмыкнула Кандакия, точно прочла его мысли при взгляде на действительно пустые, выкрашенные в однотонный бежевый цвет стены и скудную мебель, которая состояла из рабочего стола с креслом, маленького дивана и шкафа. Запоздало дошло, что она стала обращаться к Кавеху на «ты», как тот и просил, и на губах сама собой проклюнулась переполненная признательностью улыбка — эта мелочь вызывала ощущение себя принятым, тем, чьи слова имели значение, а не пропускались мимо ушей фоновым шумом. — Давай покажу, как мы работаем, чтобы завтра ты мог сразу начать, — переместившись к столу, Кандакия наклонилась, нажимая кнопку включения на системном блоке, и выпрямилась, в ожидании ёрзая мышкой по столу и постукивая по ней ногтями.       Блок питания тихо загудел, вспыхнув зелёной лампочкой — и на этом всё. Он гудел и гудел, точно уже вовсю работал, а монитор не загорался, и Кавех пожевал губу, скакнув взглядом от него к Кандакии и обратно, в то время как в животе зазмеилось, сворачиваясь клубком, ледяное беспокойство, и судя по тому, как у Кандакии напряглись плечи, точно разом окаменев, она ощутила то же самое. Сглотнув и нахмурившись, она медленно отпустила мышку и опустилась на корточки перед системным блоком, зажимая кнопку выключения — после того, как лампочку погасла, Кандакия шумно выдохнула и беззвучно зашевелила губами, как отсчитывала секунды, затем снова нажала кнопку.       И всё повторилось: системный блок загудел, лампочка издёвочно вспыхнула, а монитор остался тёмным.       Беспокойство затянулось в тугой узел, сдавив собой желудок, и Кавех, приблизившись, потянулся к монитору, ощупывая его в поисках кнопки:       — Может быть, его тоже выключили? — заявление было глупое, потому что лампочка на мониторе всё время горела, подсказывая, что проблемы были гораздо серьёзнее, чем выдернутый провод или не нажатая кнопка, и по гримасе, передёрнувшей лицо Кандакии, с лёгкостью угадывалось, что именно об этом она и подумала, однако останавливать его не стала — видимо, и сама надеялась, что решение окажется таким простым.       Кавех нажал кнопку на мониторе, потом, выждав пару секунд, сделал это ещё раз — лампочка погасла и снова вспыхнула, после чего Кандакия снова перезагрузила системный блок, и показалось, что они оба одномоментно задержали дыхание, глядя на компьютер с такой пристальностью, словно от этого детали, скрытые под его корпусом, взаправду могли заискрить и начать исправно работать.       Однако чудо не произошло, и протяжный гортанный стон, который издала Кандакия, запрокинув голову и зажмурившись, заставил вздрогнуть и чертыхнуться — делать такое самому или слышать от Тигнари и Сайно как близких друзей было обычным делом, в то время как от коллег он ожидал строгости и выверенности, и вовсе не из-за ханжества, но потому что всегда был уверен, что неотъемлемой частью успеха было хладнокровие и спокойная реакцию на любые неприятности, поэтому в этот момент, глядя на то, какими рваными движениями Кандакия вытащила телефон и принялась суетливо, почти яростно стучать по экрану, в голове у Кавеха случилось короткое замыкание, когда много лет держащаяся в голове картинка вдруг не сошлась с реальностью.       — Сейчас позову нашего программиста, — тем временем пробормотала Кандакия, в буквальности упав в кресло — мягко зашуршав колёсиками, оно отъехало к стене — и приложив телефон к уху; теперь она барабанила пальцами по подлокотнику, и мерещилось, что их звонкая дробь отстукивала прямиком по мозгу Кавеха, который, привалившись к стене, не удержался и обречённо запрокинул голову, стукнувшись затылком, пока Кандакия рассказывала о неполадках с компьютером, нервозно покачивая в воздухе ногой, закинутой на другую.       Если бы кто-то сказал Кавеху, что над ним тяготело проклятие, то он поверил без единого колебания, потому что других объяснений тому, что компьютер сломался, стоило ему объявиться в «Сумеру-Оазис», не находилось.       Не исключено, что таким образом Архонты пытались подать знак, что архитектура отнюдь не его призвание, и стоило попроситься на работу администратором в клинику, где работал Тигнари, чтобы не заниматься ничем сложнее и рискованнее, чем сверяться с расписанием и приветливо улыбаться, как Нилу, любезным тоном предлагая присесть на диван в ожидании приёма.       Кандакия закончила разговаривать по телефону и, закрыв глаза, вновь потёрла пальцами лоб, а потом вздохнула и встала с кресла, обняв себя за плечи и прохаживаясь по кабинету — теперь размеренно постукивали её каблуки, а на каждом шагу позвякивали браслета, и беспрерывность всех этих звуков, которые она издавала, точно сплошь состояла из них, начинала сводить Кавеха с ума, так что он снял сумку, которая оттягивала плечо до ноющей боли, и опустился в кресло вместо неё, в буквальности расплывшись по нему.       От утренней радости и приподнятости почти ничего не осталось: о себе напомнили считанные часы сна, а ещё пропущенный завтрак, к которому вскоре обещал добавиться обед, что сделало его тревогу в разы прожорливее, так что к этому моменту, когда главная неприятность дня всё-таки случилось, у Кавеха не оказалось сил справиться с ней — усталость оголодало набросилась на него, сковывая по рукам и ногам до самых кончиков пальцев, так что мысль подняться с кресла вызывала внутри мучительное и скрипучее сопротивление. Единственное, чего ему действительно хотелось — это вернуться домой, вытряхнуть себя из одежды в любимую просторную пижаму и зарыться в подушки и одеяло, в мягкости и воздушности которых всегда было безопасно и не нужно было думать ни о чём, кроме того, перевернуться ли на бок или остаться лежать на животе, чтобы утопать в подушке лицом.       — Перезагружали? — от раздавшегося голоса — негромкого и ровного, что можно было прямиком на коже почувствовать его бархатность — у Кавеха моментально разлетелись по всему телу мурашки, что он резко выпрямился, судорожно пытаясь скрыть то, с какой силой пробрало, передёрнув, и повернул голову, широко раскрытыми глазами уставившись на парня, который неслышно вошёл в кабинет, опуская на шею дугу наушников.       Молодого человека.       Мужчину?       Таких людей, от которых веяло уверенностью и расслабленностью с расстояния, начиная от выверено красивой внешности и заканчивая мягкой линией позы, Кавех встречал редко — в основном люди спешили, подскакивали и мялись, то взлетая голосом слишком высоко, что закладывало уши, то выдыхая едва слышным шёпотом, поэтому люди вроде этого парня сразу же цепляли взгляд и протаскивали за собой до самого конца улицы, пока не исчезали из поля зрения, и даже тогда надолго задерживались в воспоминаниях, заставляя сердцебиение ускоряться, а язык начинало желчно пощипывать от досады, что не хватило смелости рвануться следом и, если не навязаться со знакомством, то хотя бы выпалить комплимент, чтобы и самому отпечататься в памяти такого человека.       — Ну разумеется, аль-Хайтам, мы перезагружали его, — фыркнула Кандакия, а потом язвительная усмешка в буквальности сползла с её губ, когда тот кивнул и, приблизившись к столу, наклонился к компьютеру, чтобы поводить мышкой, а затем пробежаться пальцами по случайным кнопкам на клавиатуре, ничуть не поменявшись при этом в выражении лица и только вздохнув, когда экран остался чёрным. — Ты издеваешься? — скрестив руки на груди и яростно раздув ноздри, прошипела Кандакия, и в любой другой день и других обстоятельствах Кавех целиком и полностью разделил бы её негодование — его тоже раздражало то, как техники никогда не верили на слово и сперва сами пробовали перезагрузить компьютер, тем самым вынуждая чувствовать себя в бесконечной степени глупо.       Но аль-Хайтам, наклоняясь к компьютеру, перегнулся через Кавеха, который не успел выскользнуть из кресла, так что был вынужден вжаться в спинку, когда его обдало насыщенным древесным ароматом, в который терпко — и, на удивление, нисколько не противно — вплетался солоноватый запах пота, и в виски судорожно забилось осознание, что стоило одному из них пошевелиться — и они неизбежно соприкоснулись бы. В этом не было ничего катастрофического — люди ежедневно задевали друг друга в автобусах, сталкивались, стремительно выворачивая из-за угла, и встречались руками, когда в магазине передавали друг другу деньги, однако от мысли дотронуться до аль-Хайтама, пускай и мельком, во рту мгновенно пересохло, и Кавех, сделав глубокий вдох, оцепенел, внезапно опьянённый до головокружения этой внезапной близостью другого человека, когда мог рассмотреть, как завивались короткие волоски у его шеи, как зубы мягко прижали нижнюю губу, пока он нажимал кнопку включения монитора, и как при этом завораживающе перекатились мышцы на руках, открытых безрукавной водолазкой.       Настоящей катастрофой был Кавех — и это тоже не было новостью, но не должно было всплыть в первый же день.       — Нет, всего лишь выполняю свою работу, — тем временем спокойно ответил аль-Хайтам и, оглянувшись на Кавеха, всего на секунду пересёкся с ним взглядами, заставив сердце ёкнуть, после чего кивнул на кресло: — Могу я сесть?       Пришлось на самом деле прикусить кончик языка, чтобы аж засаднило, потому что с него чуть не сорвалось нервным смешком: «На колени или на лицо?» — и это была самая неожиданная реакция из всех. Кавех не был одним из тех людей, кто с первых же секунд знакомства способен влюбиться, как и флирт не составлял часть его обычного общения, всегда предназначаясь исключительно тем, кому он взаправду симпатизировал, поэтому услышать подобное от себя, пускай и только проскочившим в мыслях, было выбивающим из колеи.       Сглотнув, Кавех сдавленно угукнул и, неуклюже изогнувшись, лишь бы избежать прикосновения, подскочил с кресла, а аль-Хайтам словно бы и не заметил этой дёрганности — или тактично сделал вид, — тут же плюхнувшись на его место и согнувшись в три погибели, чтобы выволочь системный блок из-под стола, и от того, как тот прогрохотал по полу и натянулся в проводах, будто вывалившиеся наружу кишки, и Кавех всамделишно вздрогнул, покрывшись мурашками от этой ассоциации, в то время как аль-Хайтам невозмутимо прижал ладонь к задней части блока, замерев, точно прислушивался, и поджал губы.       — Тебе повезло, что у меня сегодня не выходной, — выдохнул он, и Кавех прижал костяшки пальцев к губам, прикрывая невольно проступившую на них усмешку — по многочисленным звонкам в службу поддержки, когда переставал работать интернет или зависал на ровном месте компьютер, он привык к тому, что техники редко бывали приятными в общении людьми, и радовался, если в течение звонка слышал всего один или два вздоха, однако с такой грубостью сталкивался впервые.       — О Архонты, ты ещё выстави счёт за то, что пришлось спуститься со второго этажа, — засмеялась Кандакия, покачав головой.       — Я подумаю над этим, — тут же отозвался аль-Хайтам, нисколько не смутившись, и по тому, как непринуждённо вёлся этот обмен колкостями, угадывалось, что происходило это далеко не впервые — это могла быть привычная для них обоих манера разговаривать, которую Кавех поначалу счёл за настоящие огрызания. Резким движением выдернув провод из розетки, аль-Хайтам откинулся на спинку кресла и, прежде чем надеть наушники, пробормотал: — Подождём пять минут, — и только лишь, без уточнений, чего именно им нужно было дождаться, так что Кавех бросил вопросительный взгляд на Кандакию, а та, пожав плечами, пробормотала, что пойдёт за кофе, и действительно выскользнула из кабинета, оставив их вдвоём.       Для Кавеха воздух наполнился неловкостью — у него всегда были трудности с тем, чтобы находиться рядом с кем-то в молчании, и теперь он терялся в ощущении себя чрезмерно выпуклым и занимавшим слишком много места в пространстве. Хотя аль-Хайтам даже не оторвал взгляд от телефона, когда Кандакия уходила, то ли не услышав этого за тем, что играло в наушниках, то ли намеренно проигнорировав её.       Когда до одурительного красивые люди оказывались не самыми приятными личностями, то горечь, разливающаяся под языком, оказывалась особенно сильной, потому что Кавех целиком и полностью посвящал себя тому, чтобы создавать одинаково прекрасные фасады и их содержимое, чтобы одно ни в коем случае не уступало другому, и того же принципа старался держаться насчёт самого себя, придирчиво отслеживая каждую мелочь в своей внешности и точно также тщательно подбирая слова, жестикуляцию и интонации, стараясь быть самым обаятельным и доброжелательным собеседником, чтобы каждый из исключения человек остался очарованным им.       Вздохнув и переступив с ноги на ногу, Кавех искоса кинул на аль-Хайтама изучающий взгляд, проехавшись по точёному профилю — идеально отлитые черты, словно его лицо создавалось чьими-то руками по всем правилам пропорциональности, и даже волосы лежали безукоризненными пепельными кудрями, спадая на лицо как по точному расчёту.       И ресницы — длинные, тёмные и изящно изогнутые — выглядели совершенными, вздрагивая, когда взгляд аль-Хайтама перемещался по экрану телефона.       Кавех зажмурился и потёр лицо ладонями, приказывая себе перестать рассматривать его — это было, пожалуй, непрофессионально, и могло быть истолковано неправильно, если бы аль-Хайтам повернул голову в тот момент, когда Кавех сверлил его взглядом, как заворожённый, даже если отчасти и правда был.       О возвращении Кандакии предупредил головокружительный запах кофе, ворвавшийся в кабинет вперёд неё: удерживая в руках сразу две кружки и прыгая взглядом от одной к другой, она осторожно прошла внутрь и протянула одну из них застывшему от удивления Кавеху:       — Я забыла спросить, будешь ли ты кофе, поэтому взяла на свой вкус — надеюсь, что угадала, — объяснила Кандакия, дёрнув уголком губ в неловкой усмешке, когда с заминкой тот всё-таки взял кружку, разглядывая плотную молочную пену со впадинкой в обрамлении кофейного цвета каймы на ней, а потом непроизвольно глянул на аль-Хайтама и тут же зарделся, когда Кандакия заметила это и взмахнула в его сторону рукой, фыркнув: — Он пьёт только свои травяные чаи.       — С тебя не убыло бы в знак признательности принести и мне кофе, — пробормотал тот, опустив наушники и спрятав телефон, после чего гибко наклонился, ничуть не потеряв в расправленности плеч и немного разведя ноги, и воткнул провод блока обратно в розетку, а Кавех, который в этот момент сделал глоток, был вынужден прижать ко рту кулак и зажмуриться, чуть не поперхнувшись.       У него не было обширного опыта в общении с программистами, но отчего-то всегда казалось, что в большинстве своём они не были такими… не хрустящими суставами при любом движении, помимо шустрого пробегания пальцами по клавиатуре.       — Мне напомнить, что решение таких проблем входит в твой оклад? — фыркнула Кандакия и, привалившись бедром к столу, отпила свой кофе, горький до передёргивания даже на запах и, судя по вьющимся над кружкой белёсым завиткам, раскалённый, что запросто мог обжечь язык, а она пила, точно не ощущала этого — должно быть, за годы работы в бюро, которые угадывались в невозмутимости и уверенности, с которыми Кандакия передвигалась по офису и общалась со всеми, количество неизбежного стресса до основания выжигало всяческую чувствительность.       Это замечание аль-Хайтам оставил без ответа, сосредоточенно вглядываясь в монитор компьютера, а потом вздохнул и прикрыл глаза, потирая переносицу одной рукой, а другой барабаня по блоку, точно в нерешительности — на пару секунд повисла тишина, нарушаемая лишь этим ритмичным глухим звуком, потому что и Кандакия перестала пить свой кофе, заметно выпрямившись и нахмурившись, так что взгляд её потяжелел, да и весь силуэт ожесточился, с особенной выпуклостью занимая место.       — Ну что? Он в коме? — Кавех постарался выдержать голос бодрым, чтобы спрятать тревогу, заново заколотившуюся ему в середину груди — лёгкость и непринуждённость, с которой Кандакия и аль-Хайтам перебрасывались язвительностями, ненадолго притушили её, создав иллюзию, что тот обязательно разберётся в проблеме и заставит компьютер исправно заработать, а теперь, когда начало проступать понимание, что чудо не случится, вернулось и беспокойство — едва заметное и одновременно липкое, как паутина, что не убирается, сколько не оттирай лицо.       Смотря пустым взглядом перед собой, аль-Хайтам замычал — то ли задумчиво, то ли утвердительно, и продолжил барабанить пальцами по блоку, проигнорировав вопрос, так что померещилось, что, если напрячься и прислушаться, стало бы возможным различить, как напряжённо крутились и дребезжали мысли у него в голове, а Кандакия, поджав губы в тонкую нить, прижала к ним кружку, с каждой секундой мрачнея всё сильнее. Само собой, вне всякой логики, возникло желание извиниться, словно Кавех приложил руку к тому, что компьютер сломался — по крайней мере, до его появления тот, судя по всему, работал и не вызывал никаких вопросов. Дальше по языку, пощипывая его края, расползся и перетёк на горло, замирая слизистым скоплением напротив кадыка, страх, что этот случай могут принять за дурной знак — мол, не стоило принимать его на работу, а то сразу начались проблемы.       Запустив руку в волосы и почесав в затылке, аль-Хайтам откинулся на спинку кресла и провёл языком по губам, скользя взглядом между блоком и монитором, затем ещё раз протяжно вздохнул — желание извиниться разом выросло до катастрофических размеров, уперевшись в потолок, и Кавех уже разомкнул губы, готовый сделать это, когда аль-Хайтам поднялся — всё также изящно и гнуто — и покачал головой, утыкаясь в телефон вместе с отрывистым:       — Я позвоню Нахиде и скажу, что он сдох.       У Кандакии, запрокинувшей голову, с губ сорвалось сдавленное и наполовину ругательное обращение к Архонтам, после чего она сделала большой, что рисковала в нём захлебнуться, глоток, пока аль-Хайтам, с раздосадовано искривлённым выражением подпихнув блок носком ботинка, держал у уха телефон — и молчание, в котором было слышно, как тоскливо тянулись гудки, сводило с ума.       — Я могу пока поработать на своём домашнем, — выпалил Кавех, а когда Кандакия и аль-Хайтам в один и тот же миг вопросительно уставились на него, то торопливо добавил: — Я имею в виду, что можно привезти его сюда на время. Если кто-нибудь поможет это сделать, — с паузой уточнил он, содрогнувшись при мысли самому тащить компьютер — общественный транспорт сразу отметался, а от перспективы тратиться на такси, когда и без того каждая монета была на строгом контроле, внутренности скручивало и разжёвывало жадностью.       На самом деле, ему совершенно не хотелось расставаться со своим компьютером, который гудел двадцать четыре часа в сутки наравне с холодильником и служил не только для работы, но и заменял телевизор или радио: Кавех обожал включать на фон какой-нибудь дурацкий сериал, где самым главным было подпевать заставке и хихикать с шуток, пока устраивал генеральную уборку или возился с макетом, разбрасывая вокруг обрезки и опилки и капая краской на пол, чтобы в итоге всё равно прийти к уборке из последних сил.       Однако речь шла о работе, к которой он стремился всю осознанную жизнь — это был весомый повод на время отказаться от привычного образа жизни.       По крайней мере, он искренне уповал на то, что всего лишь на время.       — Тогда поехали, — сбросив звонок, на который никто так и не ответил, кивнул аль-Хайтам и, обогнув стол и проскользнув мимо Кавеха и Кандакии, двинулся к выходу из кабинета, даже не оглянувшись при этом, точно и мысли не допускал о том, что Кавех не бросится тут же следом — впрочем, с тем, какой широкий и быстрый был у него шаг, Кавеху пришлось бы и тогда бегом кинуться за ним, чтобы не отставать.       Это пренебрежение ущипнуло, резко и больно, без малейшей жалости, как наспех щипали новорождённых, проверяя, живые ли они, и этого было предостаточно, чтобы всё внутри вскипело, поднявшись густой и бурлящей лавой из самой глубины нутра. Кавех бросил взгляд на Кандакию, и в том, как она пожала плечами с сочувственной улыбкой, нашёл молчаливый ответ на свой невысказанный вопрос — было похоже, что аль-Хайтам вёл себя так со всеми, вне зависимости от продолжительности знакомства и степени близости, так что Кавех, вздохнув и постаравшись убедить себя быть максимально любезным несмотря ни на что, подхватил свою сумку и, наконец, бросился следом за аль-Хайтамом, который уже быстро шёл по коридору, и взгляда не скосив в сторону даже в тот момент, когда запыханный Кавех поравнялся с ним.       Скулы свело от того, с какой старательностью он натянул на губы улыбку, всё тем же выверенно бодрым тоном, будто только что вспомнил об этом, кашлянув:       — Мы толком не познакомились…       — Кандакия называла моё имя — перебил аль-Хайтам, по-прежнему не поворачивая головы в его сторону, как если бы обращался к самому себе, рассуждая вслух, а не обращался к Кавеху, который от этой бесцеремонности забыл закрыть разомкнутый на полуслове рот, а затем, сделав глубокий вдох, терпеливо кивнул:       — Да, но моё имя ты не знаешь, — он и сам не понимал, по какой причине вцепился в отсутствие любопытства со стороны аль-Хайтама вместо того, чтобы взять и представиться — в конце концов, это было формальностью, поскольку им едва ли придётся изо дня в день общаться, но в будущем могла ещё понадобиться его помощь, и было бы странно изворачиваться в формулировках, обращаясь, вместо того, чтобы попросту позвать по имени.       Кавех тяготел к тому, чтобы чересчур много думать, и зачастую оно не приносило ему ничего, кроме перегруженной головы и смутного ощущения тошноты в горле, которую часы напролёт было никак не прогнать, пока внимание целиком и полностью не переключалось.       — А мне нужно его знать? — толкнув входную дверь, аль-Хайтам крутанулся, как только оказался снаружи, и придержал её, пропуская следом Кавеха и, наконец, посмотрев на него прямым и не мигающим взглядом, от которого спёрло дыхание, что тот невольно схватился за дверной косяк, споткнувшись о порог, да и застыл в этом положении, ошалело уставившись в ответ.       Этот вопрос оказался настолько неожиданным — действительно самым последним, что можно было ожидать услышать в ответ, — что Кавех растерял и запас слов, и умение составлять их в связные предложения, и то, как смотрел аль-Хайтам, немного приподняв брови, не помогало растормошить память. Никогда прежде Кавех не испытывал такой жгучей смеси растерянности и неловкости на грани со стыдом — до того отвратительное чувство, что в животе за считанные секунду разгорелось пламя, взбурлившее кровь и вынудившее выпрямиться, выпаливая первое же, что сумело собраться на языке:       — Предпочитаешь держать голову в полном порядке и не захламлять бесполезной информацией?       Вышло в разы язвительнее, чем он рассчитывал, так что на мгновение сердце ёкнуло в рефлекторном испуге, что переборщил, и мысленно успел поставить галочку в мысленном бинго напротив пункта «в первый же день испортить отношения с коллегой», однако аль-Хайтам не подал ни единого признака раздражения и пожал плечами, отпуская дверь и позволяя ей беззвучно закрыться за ними.       Непробиваемый.       Несмотря на умение сиюсекундно острить в ответ, аль-Хайтам казался человеком, который либо научился мастерски скрывать свои эмоции, либо вовсе их не имел — по крайней мере, другого объяснения его непоколебимому спокойствию, когда ни в выражении лица, ни в голосе не отражалось ни намёка на раздражение или насмешливость, подобрать не удавалось. Даже его огрызания с Кандакией не производили впечатление эмоциональных, точно слова срывались с языка механически, со сверхскоростью генерируемые мозгом исключительно по привычке доведённого до совершенства навыка.       — Вроде того, — обронил аль-Хайтам всё тем же ровным тоном и двинулся в сторону парковки — от «Сумеру-Оазис» до дома Кавеха на машине было не больше десяти минут, однако и это померещилось невыносимо долгим сроком в компании аль-Хайтама в тесном запертом пространстве машины. — Тебя зовут Кавех, — с паузой в меньше, чем пару секунд, добавил тот, зазвенев связкой ключей, а в следующую секунду фарами подмигнула машина холодного графитового цвета из числа тех, за которые неминуемо цеплялся, провожая вплоть до исчезновения вдалеке, взгляд, стоило увидеть на улице, и потом всё равно с трудом верилось, что такие и правда могли ездить в городе среди других, самых обыкновенных машин. На миг Кавех и правда всем вниманием переключился на неё, отчётливо почувствовав укол зависти, а затем, как очнувшись, часто заморгал и встряхнул головой, вскинув брови:       — Погоди, откуда…       — В мои обязанности входит в том числе проверять новых сотрудников, потому что никто здесь не сделает это лучше, чем я, — вновь не позволив ему договорить, произнёс аль-Хайтам и приоткрыл дверцу с пассажирской сторону, кивнув на неё, после чего обогнул машину и сел за руль, вставляя ключ в замок зажигания и поворачивая, хотя Кавех всё ещё стоял у машины, сверля глазами приоткрытую дверцу, напоминающую пригласительно распахнутый капкан.       Запах кожи, обтягивающей сидения, и освежителя воздуха — едва уловимая еловая горчинка — дразнил обоняние, а вскоре к ним прибавилась негромкая музыка, вплетавшаяся в рокотание мотора, и её звучание вывело Кавеха из оцепенения, вынудив резко вдохнуть и нырнуть в машину, закрыв за собой дверцу с громким хлопком — сердце ёкнуло и на секунду замерло в ожидании раздражённого одёргивания от аль-Хайтама, но тот и слова не проронил, вместо этого вжикнув ремнём безопасности, пристёгиваясь, и выжидательно покосившись на Кавеха, пока он не спохватился и не сделал то же самое.       Было ли дело в машине, чья дороговизна оказалась равной качеству, или в том, что аль-Хайтам был неплохим водителем, но напряжение, сковывавшее Кавеха по рукам и ногам до самых кончиков ушей, растаяло в первые же секунды, и он сумел обмякнуть, безопасно прижимаясь всей спиной и затылком к сидению и впервые с начала дня поймав себя на ощущении набухшей в теле тяжести, точно прошли целые сутки, в течение которых ему пришлось перетаскивать доверху, что почти лопался натянутый до предела скотч, коробки, и хотелось, вернувшись домой, больше из него не выходить, распластавшись по кровати и таращась пустым взглядом в потолок. Музыка сглаживала молчание, которого Кавех, когда они только покидали «Сумеру-Оазис», страшился, успев уловить, что аль-Хайтам не принадлежал к числу людей, любящих бессмысленную болтовню во имя самого факта болтовни, поэтому отсутствие неловкой натянутости в воздухе, что едва возможно было дышать, обрадовало, и он не заметил, как начал расслабленно следить за движением стрелки на навигаторе, куда перед выездом вбил свой адрес, а теперь аль-Хайтам сверялся с ним, внимательно отслеживая, в какой момент перестроиться для поворота.       Сердцебиение немного ускорилось, когда они въехали во двор: множество раз проходя через него, Кавех никогда раньше не задумывался о том, считал ли и это частью своего дома, зато теперь, когда здесь появился аль-Хайтам, уже знакомый, но в то же время совершенно посторонний, с пронзительной ясностью осознал, что всё-таки считал, потому что взгляд сразу выцепил переполненную мусорку у соседнего подъезда, кота с задранной лапой посреди дороги, который лениво скосил в их сторону глаза и продолжил вылизываться, и новое, что краска не успела подсохнуть, граффити на стене — это вдруг приобрело огромное значение, будто составляло неотъемлемую часть Кавеха и могло повлиять на его образ в глазах аль-Хайтама.       Хотя какая разница, как он мог изменить своё мнение о Кавехе, увидев двор его дома?       Повторяя себе это, Кавех нащупал в сумке ключи и, зажав в ладони плюшевый брелок в виде головы льва, чтобы не бросался в глаза, поспешил к своему подъезду — и на этот раз не оборачивался уже он, вслушиваясь в размеренные шаги аль-Хайтама позади, ставшие гулкими, как только они вошли в подъезд, где воздух сохранял каменную зябкость, несмотря на пекло снаружи. Вместе с каждой следующей лестничной ступенькой Кавеха догоняли всё новые воспоминания о беспорядке, который остался в квартире, раз уж он спешил и не планировал никого приглашать к себе, а теперь вызывал мучительное раскаяние в том, что не уделил пару минут тому, чтобы застелить кровать или запихнуть обратно в шкаф вытряхнутые из него в пылу сборов вещи.       И компьютер стоял именно в спальне — до этого дня Кавеху не приходило в голову, что в этом могло найтись определённое неудобство.       — Я сейчас отключу его и вынесу, — пробормотал он, отперев дверь и протиснувшись в квартиру — промелькнула робкая надежда, что аль-Хайтам подождёт снаружи, однако тот пропустил этот намёк — справедливости ради, слишком размытый — и шагнул следом, проезжаясь равнодушным взглядом вокруг, в то время как Кавех суетливо распихивал в разные стороны, освобождая место, обувь, которая обыкновенно валялась грудой на коврике, оставленная ровно там же, где была снята.       Сам Кавех относился к беспорядку спокойно: для него не имело значения, ровно ли висело кухонное полотенце или сгружены ли вещи на спине стула вместо того, чтобы рядами висеть в шкафу, в то время как всё в аль-Хайтаме, от сверкающей чистоты, словно каждый день катался в автомойку, машины до безукоризненности в одежде, что ни одной ниточки не торчало и ворсинки не прилипло, кричало о педантичности вплоть до занудства и вынуждало Кавеха всерьёз переживать о том, не будет ли завтра весь «Сумеру-Оазис», включая убирающий персонал, в курсе, что у него на зеркале в коридоре висела распечатка с мотивационной цитатой, на которую смотрел всякий раз перед выходом из дома, беззвучно шевеля губами, повторяя её.       Не став разуваться, чтобы не терять время, Кавех направился в спальню и выдохнул с облегчением, когда на этот раз аль-Хайтам не последовал за ним, оставшись в коридоре — не исключено, что не ступил даже дальше дверного коврика, и мысль об этом строгом соблюдении границ, хотя в квартиру зашёл самовольно, не дожидаясь разрешения, заставила покачать головой и смешливо фыркнуть. Когда тот был вне поля зрения, то не казался таким несносным и отчасти пугающим, что аж язык заплетался, поэтому Кавех, набрал полную грудь воздуха, ныряя под стол:       — У меня ощущение, что я тебе не нравлюсь, — на выдохе протараторил, выдёргивая провода с чрезмерной резкостью — обычно он аккуратно расшатывал вилки, плавно вытягивая их, туго засевшие в розетке, но сейчас на это не было времени, потому что присутствие аль-Хайтама в квартире всё-таки нервировало, и против воли Кавех задумался о том, не забыл ли закрыть дверь в ванную, потому что если забыл, то мысль забиться в дальний угол и тихо умереть там становилась очень заманчивой, только бы не пришлось выходить в коридор и не встречаться взглядом с аль-Хайтамом, который видел его вывешенное по змеевику бельё — чрезмерная близость для людей, которые познакомились лишь сегодня.       Раздался вздох — такой громкий и тяжёлый, что Кавех моментально пожалел о том, что открыл рот, и рывком сел, чтобы тут же охнуть и зажмуриться, когда макушка глухо ударилась о стол. Выругавшись сквозь сжатые зубы, он принялся яростно сматывать провода, мысленно отвешивая себе один подзатыльник за другим. Первый рабочий день в «Сумеру-Оазис» всегда представлялся иным: Кавех должен был прийти в лучшем виде, сияя улыбкой — и вместе с тем сохраняя профессиональную сдержанность, — пока следовал бы за кем-то из старших по коридорам, которые прежде видел только на фотографиях в именитых архитектурных журналах, а потом приступить к работе, безукоризненно справляясь с первыми заданиями, чтобы после кто-то из коллег позвал его выпить кофе, отвешивая похвалу тому, как быстро он влился в коллектив и работу, и затем доверительным тоном рассказывая подноготную офиса — вроде того, кто ходил в любимчиках у директорки, или у кого был закручен роман, запрещённый строгим уставом бюро, пускай об этом не было сказано ни слова во время экскурсии с Кандакией.       Тем временем аль-Хайтам, выдержав короткую паузу, промычал:       — Дело вовсе не в тебе, — голос звучал отдалённо и словно бы замученно, так что Кавех, сведя озадаченно брови, склонил голову к плечу и стал обматывал скрученные провода ремешком на липучке с меньшим раздражением. Промелькнула мысль, что и аль-Хайтаму было проще общаться с ним, когда они не видели друг друга — не та общая точка, через которую хотелось бы протягивать связь, но определённо лучше, чем никакая. — Я уже много раз говорил Нахиде, что нужно поменять компьютеры, но она всё надеялась, что они ещё немного проживут — и вот, дождалась, что они начали попросту умирать.       — Мы же решили, что он в коме, — прокряхтел Кавех, выбираясь из-под стола, чтобы снова удариться — на этот раз затылком — о его край и рассыпаться в сдавленных ругательствах, превосходящих предыдущие по количеству и заковыристости, напрочь забыв о том, что он был в квартире не один, а затем с шипением потёр звенящий затылок, надеясь, что не отбил себе мозг, растеряв кропотливо собранные за годы учёбы знания.       В ответ раздался тихий смешок:       — Ты думаешь, что состояние комы сильно отличается от смерти?       Кавех, который в этот момент с шорохом вытаскивал из-под стола блок питания, отфыркиваясь от взлетающих в воздух комков пыли, замер и нахмурился, потому что прозвучало… до того горько, что он почти почувствовал это на своём языке. Будто бы речь шла отнюдь не о компьютерной коме, и он почти задал вопрос, вскинув голову в сторону выхода из спальни и раскрыв рот, но в итоге удержался и, помотав головой, кашлянул, продолжив тащить по полу блок, чтобы уже в коридоре убедиться в том, что аль-Хайтам в действительности всё время простоял строго у порога, скрестив руки на груди и привалившись плечом к дверному косяку, а при появлении Кавеха мазнув по нему равнодушным взглядом.       — В любом случае, ты явно не в восторге от того, что пришлось тащиться ко мне домой.       — Это моя работа, — пожал плечами аль-Хайтам, отставая от косяка и опускаясь на корточки, и подхватил блок без малейшего натужного вздоха, так что Кавех не сдержал собственный томный выдох при виде того, с какой лёгкостью тот двигался, словно блок ничего не весил. — Ты всегда в восторге от своей?       — Ну, наверное, — Кавех улыбнулся с невольной нежностью — упоминание архитектуры всегда поднимало в нём воздушное и пористое, как облако, чувство восторга. Это было то, о чём он мог говорить бесконечно долго, в буквальности часами напролёт, продолжая даже после того, как язык начинал натёрто ныть, а лёгкие — гореть от нехватки воздуха, когда он попросту забывал дышать, стремясь наболтать как можно больше. — Я обожаю то, чем занимаюсь, так что не особо задавался таким вопросом… — остаток предложения Кавех выдавил из себя с трудом, на ходу теряя нить речи, потому что наткнулся на взгляд аль-Хайтама, направленный на него — внимательный, вдумчивый и вместе с тем немного затуманенный, словно он смотрел на Кавеха, пытаясь всмотреться до него до самой глубины, и одновременно думал о чём-то своём. Это длилось всего пару секунд — едва ли дольше, чем полминуты, но показалось, что за это время Кавех успел полностью рассоединиться со своим телом, потеряв над ним всяческий контроль, и разучился дышать и моргать, так что оставалось только заворожённо смотреть на аль-Хайтама, силясь вспомнить, для чего они сюда пришли. — Я… — прохрипел Кавех, силой заставляя себя отвести взгляд и промаргиваясь. — Я пойду возьму монитор.       Попятившись в спальню, он опёрся руками о стол, прежде чем взяться за монитор, и, уронив голову, зажмурился с такой силой, что не только звёздочки заплясали с обратной стороны век, но и лицо — виски, глаза, переносицу — свело пронзительной, как множество иголок впилось, болью, и несколько секунд Кавех попросту стоял так, а после сделал втянул носом воздух, медленно считая до десяти, на деле добравшись только до восьми — на этом напряжение само собой стекло с лица, а глаза открылись, сверля точку перед собой. Когда Кавех поспешно рванул в спальню, особенно не скрывая того, что сбегал, то взгляд аль-Хайтама дрогнул и пошёл рябью, проясняясь, и он часто заморгал, провожая его — даже губы вопросительно разомкнулись и шевельнулись, однако ни слова на самом деле не сорвалось с них.       И спасибо всем Архонтам за это.       Кавех потряс головой, изо всех сил прогоняя прочь воспоминание о том выражении лица аль-Хайтама, и принялся запихивать в сумку мышку с ковриком, а немного позже, задумчиво взвесив на руке клавиатуру, засунул и её, после чего подхватил монитор, трепетно прижимая его к себе — напоминание о его первой в жизни рассрочке, которую хотелось бы оставить единственной — и двинулся обратно в коридор. Вместе с каждым шагом в голове по кругу повторялось напоминание, что красавчики с паршивым характером — это последнее, в чём Кавех нуждался в своей жизни, в особенности на новом месте работы, на получение которой успел потерять надежду, так что теперь собирался цепляться за неё руками, ногами и зубами, даже если сражаться придётся с самим собой, одёргивая и запрещая обращать внимание на что-либо, кроме работы.       — Ну что, идём? — откашлявшись перед тем, как выйти из спальни, с улыбкой вскинул голову Кавех — и замер в дверях, в буквальности споткнувшись о воздух при виде того, как аль-Хайтам, распахнув глаза, точно могли в любую секунду, не удержавшись, выскользнуть из глазниц, не моргая смотрел в противоположную сторону, никак не отреагировав на возвращение Кавеха.       — В чём дело? — внутренности сдавило до невозможности дышать, а сердце, подпрыгнув, тревожно и учащённо забилось прямиком в горле, и Кавех не сразу решился проследить за его взглядом в попытке найти, что вызвало у аль-Хайтама, который казался совершенно не умеющим менять выражение лица, такое сильное изумление — именно оно заставило мысли заметаться в панике, перебирая варианты, включая проникновение в дом злобного духа, как в завязке большинства фильмов ужасов.       — Ты держишь дома пустынную лисицу? — вырвалось у аль-Хайтама, и Кавех, который и правда уже вообразил пару-тройку жутких и кровавых сюжетов следующих минут, резко выдохнул, ткнувшись лбом в край монитора, и сплюнул себе под нос ругательство, после чего поднял и со смехом покачал головой.       Теперь он осознал, куда был направлен взгляд аль-Хайтама: в углу стояла обувная полка, от которой за последние месяцы осталось только название, потому что между ей полок накрепко обосновался пустынный лисёнок — сожительство с ним и для самого Кавеха до сих пор было больше похоже на сон, и временами он действительно забывал об этом, вспоминая лишь в те моменты, когда лисёнок, забравшись на стол, сбрасывал с него кружку, чтобы после этого с невинным видом разлечься на подоконнике, или принимался яростно скрести входную дверь, рвясь вырваться из квартиры. Сделав широкий шаг, Кавех порывисто, что едва не пропахал носом пол, наклонился и расплылся в улыбке при виде знакомого бусинного блеска крохотных глаз и огромных чутко растопыренных ушей.       — А, это Мехрак — я нашёл его, когда ездил в Пустыню… — предложение повисло в воздухе незавершённым — в последний момент Кавех передумал рассказывать, что целью той поездки было в буквальности покричать в воздух, выворачивая всего себя из себя же, пока горло взаправду не дёрнуло рвотными спазмами, после того как заказчик, вытрепавший из него всю душу заковыристым проектом и бесконечным потоком правок, исчез отовсюду, не заплатив за выполненную работу ни копейки. Сглотнув, Кавех на миг прикрыл глаза и нахмурился, собираясь с мыслями, и продолжил, вернув на лицо улыбку: — Мне показалось, что он потерялся — вот и решил забрать, чтобы ему не было одиноко.       — Я не думаю, что он мог потеряться. Это же пустынная лисица, — выгнул бровь аль-Хайтам, и щёки у Кавеха задрожали в попытке удержать улыбку — и всё равно сползла, когда он выпрямился и уставился в ожидании пояснений на аль-Хайтама, чьё лицо вновь приняло равнодушное до непроницаемости, почти скучающее выражение.       Он имел в виду, что пустынные лисицы не могли потеряться, потому что были дикими животными — соответственно, им было без разницы, под каким колючим кустом спать?       Или подробная карта Пустыни была заложена у них на генетическом уровне?       В груди собрался упругий и жгучий комок раздражения — запекло в самой середине, будто кость на самом деле начала плавиться, смягчаясь, точь-в-точь пластилин, и костяшки пальцев зазудели невыносимым желанием врезать аль-Хайтаму, даже если попросту от души ткнуть его локтем в бок, лишь бы сбить с его лица снисходительное выражение, и если бы руки не оттягивал монитор, то Кавех и правда сделал бы это — или ему хотелось думать, что решимости хватило бы, а в отсутствии возможности убедиться в этом он фыркнул, закатив глаза:       — Ой, да какая разница? Не стану же я отвозить его обратно и выбрасывать в Пустыню только из-за того, что ты считаешь, что он не мог потеряться.       О том, что Кавех также привязался к Мехраку и совсем забыл, каково было раньше жить без его постоянного шуршания по углам или цоканья коготков по полу, он решил не говорить, не надеясь, что аль-Хайтам поймёт, и опасаясь, что и вовсе отстегнёт очередное бестактное замечание.       Впрочем, оно и без того не заставило долго себя ждать.       — Это странно, — пробормотал тот, покачав головой, и перехватил поудобнее блок питания, выдавая, что долго держать его в руках было всё-таки тяжело, затем кивнул на входную дверь: — Если ты всё собрал, то пойдём.       Не двинувшись с места, Кавех, ни единой секунды не размышляя, управляемый горячей волной негодования, которая высоко поднялась внутри, размашисто облизнув горло, выпалил с паузой меньше, чем в секунду:       — Ты ведёшь себя грубо.       Выражение, которое появилось на лице аль-Хайтама после этого, было трудно читаемым: брови немного приподнялись, а губы разомкнулись, приокругляясь, однако на удивление как таковое это не походило — если он со всеми, с кем только успевал познакомиться, был таким честным в выражении своего мнения, то едва ли слышал подобное впервые. Он выглядел скорее озадаченным, точно не ожидал таких слов именно от Кавеха, и это предположение выкрутило до крайности огонь внутри — раздражение закипело, непрерывно булькая и поднимаясь до того высоко, что запылали, как в лихорадке, лоб и щёки, и на этот раз руки свело желанием потянуться и прижать к ним ладони, сбавляя накал.       Они стояли в молчании всего мгновение или два — не больше того, но померещились такими бесконечными, словно за это время день успел сгореть в закате, а город — наглухо утонуть в ночи, и уже наступило утро следующего дня, а они продолжали стоять и смотреть друг на друга: аль-Хайтам — всё с тем же озадаченным выражением на лице, а Кавех — приподняв подбородок и сжав губы в упрямую тонкую линию, обозначая, что ни за что не откажется от своих слов.       Первым отвёл взгляд аль-Хайтам и, выдохнув с неприкрытой обречённостью, закрыл глаза, точно в эту самую секунду мысленно договаривался с самим собой, а потом, всё также с закрытыми глазами, выдавил из себя:       — Прошу прощения, — и если бы Кавех собственными глазами не видел, как он шевелил губами и делал откровенное усилие над собой, произнося эти слова, то решил бы, что ему померещилось среди шороха, когда Мехрак завозился в обувной полке.       Не то чтобы извинение, произнесённое через силу, по-настоящему удовлетворило его, однако раскручивать дрожащее в воздухе напряжение дальше, доводя до оглушительной ссоры, если аль-Хайтам был на такое способен, не имело никакого смысла — они были чужими людьми, которых обвязали и притянули друг ко другу обстоятельства с настолько хлипким узлом, что развяжется уже через час или меньше, как только они отвезут и подключат компьютер.       Выцепив эту мысль, Кавех постарался сосредоточиться на ней, и раздражение, всё ещё раскалённое, кипучее и вязкое, всколыхнулось с особенной силой, сопротивляясь, а потом неохотно стало сбавлять обороты, притухая и оседая смоляной вязкостью на рёбрах, так что дышалось с трудом. Ему всегда было сложно уживаться с собственными эмоциями, моментально вспыхивающими и также быстро затухающими, однако тлели и чадили они с такой невыносимой протяжностью, что позже обязательно начинало подташнивать.       — Ладно, идём, — буркнул Кавех, избегая смотреть на аль-Хайтама в ребяческом уповании, что в этом подчёркнутом игнорировании тот рассмотрит теплящуюся обиду и добавит к своим извинениям что-нибудь, и от того, как вместо этого он кивнул и толкнул дверь, выходя из квартиры, сердце сдавило и потянуло, и прежде, чем шагнуть следом, Кавех остановился на самом пороге и покрепче прижал к себе монитор, вглядываясь в непоколебимую развёрнутость чужих плечей, и сердце стало биться в такт гулким, многократно умноженным подъездным эхом шагам аль-Хайтама. Тот спустился на лестничный пролёт и повернулся, спускаясь дальше — предвечерний солнечный свет, на глазах переплавляющийся из золота в насыщенный пузыриновый цвет, растёкся по его волосам, окрашивая их в медь, а потом аль-Хайтам пропал из виду, продолжая спускаться по лестнице, и Кавех выдохнул, неожиданно для самого себя осознав, что не дышал эти пару секунд.       Он надеялся на то, что знакомство с аль-Хайтамом ограничится сегодняшним днём, и одновременно при мысли об этом губы сами собой кривились в болезненную гримасу.       Дорога обратно заняла гораздо меньше времени — или, в крайнем случае, Кавеху, который был сосредоточен на том, чтобы удержать блок, втиснутый ему между колен, и монитор на них, показалось, что городские виды сплошным мазком проскользнули мимо и замерли, возвращаясь в прежние чёткие очертания уже у «Сумеру-Оазис», когда машина остановилась возле него. Кавех задержался внутри, вытянув шею и коснувшись кончиком носа стекла, разглядывая его — раньше казалось, что здание, занятое «Сумеру-Оазис», было огромным, уходящим далеко ввысь и расползающимся в разные стороны, что не охватить взглядом, а теперь оно выглядело обычным. При его виде по-прежнему захватывало дух, а на губах проклёвывалась сама по себе восторженная улыбка, но также Кавех теперь знал, какие звуки наполняли его коридоры, и что люди, которые работали там, были настоящими — и даже с паршивым характером, вроде аль-Хайтама, оставившего его на пару секунд в машине в одиночестве, чтобы обойти её и распахнуть дверцу, помогая выбраться наружу, не разбив при этом компьютер.       У Нилу сорвались было с губ заученные приветственные слова, как только дверь распахнулась, но стоило ей с запозданием поднять взгляд и увидеть, как Кавех, раскрасневшись, с пыхтением подпирал ту спиной, одновременно удерживая норовящий выскользнуть из рук монитор, пока аль-Хайтам, насколько позволял удерживаемый им блок, полубоком протискивался мимо — в этот момент Кавех задержал дыхание, чтобы не вдохнуть случайно его запах, как она запнулась и, вытянув из-за стойки шею, проводила их любопытным взглядом. Кавех только и успел, что торопливо кивнуть ей, вспыхнув до корней волос при виде озорной улыбки на её лице, словно вид того, как они с аль-Хайтамом тащили компьютер, вызвал у неё необъяснимый восторг.       Может быть, характер у аль-Хайтама настолько несносный, что съездить с ним вместе по делам и не бросить на полпути — это само по себе огромное достижение?       С той секунды, как они переступили порог «Сумеру-Оазис», время понеслось с утроенной скоростью: Кавех и не заметил, как они пересекли коридор и оказались в его кабинете — то, с какой простотой он назвал кабинет своим, пускай пока что только мысленно, и даже не встрепыхнулся пристыженным и самоуничижительным сопротивлением, согрело. Полноправное признание чего-либо своим в области работы всегда становилось целой внутренней борьбой с самим собой, когда к горлу желчно подступал страх, что он перепутал и принял за своё то, что на самом деле было следствием везения — совокупности благоприятных обстоятельств и исключительно хороших людей вокруг, которые пропускали мимо глаз и ушей косяки и недоработки, воспоминания о которых после подолгу изводили Кавеха.       На его памяти это был первый раз, когда осознание чего-то как своего с такой лёгкостью улеглось в душе.       Не успели они зайти в кабинет, как аль-Хайтам широким шагом пересёк его и оказался у стола, опуская блок питания на пол и быстро распределяя провода по розеткам, а Кавех, приблизившись, поставил на стол монитор и поморщился от того, как болезненно заныли руки — оставалось надеяться, что к завтрашнему дню пройдет. Пока он, вытащив следом из сумки клавиатуру и мышку, растирал руки, аль-Хайтам перехватил и подключил оставшиеся провода, и скорость, с которой он делал всё, будто нисколько не устал, поражала, хотя въедливый закадровый голос внутри головы тут же напомнил о себе, прошипев, что тот мог всего лишь жаждать поскорее закончить и отделаться от Кавеха. Это предположение перетянулось тугим узлом поперёк груди, потому что самому испытывать в чью-то сторону раздражение было совершенно не тем же, что осознавать себя объектом чьего-то раздражения.       — Ну, посмотрим, — пробормотал аль-Хайтам и, вскинув голову к монитору и сосредоточенно сведя брови, нажал кнопку включения на блоке.       Монитор остался тёмным.       Сердце у Кавеха пропустило удар, а пальцы остервенело стиснули край стола — суставы свело до фантомного звона, а кровь застучала в ушах, и перед глазами начало тоже темнеть в живом представлении того, как придётся вымаливать у банка кредит на покупку нового компьютера, а затем полгода — при удачном раскладе — ограничиваться полуфабрикатами на завтрак и ужин, а обед и вовсе придётся вычеркнуть из расписания, как было в прошлый раз, когда выяснилось, что старенький компьютер, на котором он печатал школьные рефераты, был не способен вытянуть нагрузку программ для обучения на архитектурном факультете.       Скорее всего, это был знак, что работа в «Сумеру-Оазис» не предназначена для Кавеха — или он, что показалось правдоподобнее, не был предназначен для этой работы.       Из оцепенения, помиллиметрово сковавшего тела переживанием самого катастрофического сценария из всех, вывело громкое хмыканье: растерянно заморгав, Кавех сфокусировал взгляд на аль-Хайтаме, который, покусывая губу, решительно выдернул и поменял местами два провода — и на этот раз, когда он нажал кнопку на блоке питания, вместе с его пронзительным тонким писком загорелся монитор.       Кавех прихлопнул ладонью рванувшийся из груди вперемешку с нервным смешком возглас облегчения.       — Перепутал провода, — цокнул языком аль-Хайтам, то ли поясняя ему, что произошло, то ли сетуя на себя за такую примитивную оплошность, и выпрямился, поведя головой из стороны в сторону, прикрыв глаза — ресницы затрепетали, отбрасывая на щёки мягкие полупрозрачные тени, — после чего взглянул на Кавеха, который только и сумел, что судорожно сглотнуть от того, каким пронзительным, словно бы пробирающимся под одежду и кожу, был взгляд, которым его обвёл аль-Хайтам. — Мой кабинет на втором этаже, справа от Нахиды. Обращайся, если что, — и прежде, чем Кавех успел сообразить, что ответить на это, он надел наушники и ушёл, оставив того наедине с окончательно включившимся компьютером.       Задерживаться в кабинете он не стал: выключил компьютер, собрав кончиками пальцев пыль и досадливо дёрнув уголком рта, и запер дверь ключом, который оставила на столе Кандакия вместе с запиской, где извинялась, что всё вышло так сумбурно, и обещала завтра закончить вводить в курс дела, как строилась работа в «Сумеру-Оазис». Прощание с Нилу запомнилось скомканным, как и путь до дома, по мере приближения к которому Кавех чувствовал в себе всё меньше сил двигаться, так что из автобуса почти вывалился, а до подъезда доплёлся, слабо улыбнувшись соседке, которая поприветствовала его на лестнице и тут же обеспокоенно спросила, не заболел ли он.       Не приведи Архонты.       Завалившись на кровать, Кавех уставился в потолок и протяжно выдохнул — впервые за этот долгий, что временами казался слившейся в сплошную полосу недели, день, и тело сиюсекундно, как только ощутило разрешение, до самых кончиков пальцев налилось тяжестью. Ему довелось поработать во многих местах, но ни в одном из них первый рабочий день не был таким затянутым и утомительным, выжимая силы и энтузиазм до последней капли — по крайней мере, Кавех не мог припомнить подобного, хотя и допускал, что сознание его обманывало, с течением времени подтачивая и отфшлифовая все острые грани, так что оставались только общие очертания воспоминаний, и даже если от них в груди болезненно сдавливало и кривилось лицо, то ощущения были всё равно полупрозрачными, сопровождающимися облегчением от того, что всё в прошлом.       И всё-таки, проматывая прошедший день в голове, Кавех поймал себя на улыбке, незаметно проступившей на губах, когда он подумал о том, что завтра снова отправится в «Сумеру-Оазис», чтобы поздороваться с Нилу без прежней робости и уверенно толкнуть дверь, проходя в свой кабинет — последняя мысль вновь доставила особенное удовольствие, так что он, прикрыв глаза, шёпотом повторил, упиваясь ощущением каждого слога на языке: «Мой кабинет».       Чем дольше Кавех лежал на кровати, тем меньше верил в свою способность встать и добраться до душа — о том, чтобы заморочиться приготовлением ужина и речи не шло, как и о том, чтобы бережно повесить вещи в шкаф, и при наилучшем исходе у него получится уговорить себя на то, чтобы хотя бы раздеться, а не засыпать, как есть, рискуя наутро повторить опыт с суматошными сборами и заодно прожечь рубашку утюгом. Глаза начинали закрываться, абсолютно не слушаясь, и Кавех, зевая, что в челюстях опасно щёлкнуло, через силу поднял руки, заплетающимися пальцами пытаясь расстегнуть пуговицы на рубашке — их количество померещилось бесконечным, что в подушечках пальцев потерялась чувствительность, и знакомая вибрация телефона в кармане, оповещающая о новом сообщении, стала предлогом отвлечься от пуговиц, вместо этого прищурившись и недовольно замычав, когда экран до рези в глазах ярко вспыхнул.       От Тигнари прилетело:       разумеется, тебя приняли. никто в этом не сомневался, кроме тебя самого. надеюсь, тебя не выгнали тут же за джинсы? если да, то скажи — пускай сайно разнесёт их за дискриминацию толкового специалиста и джинсов       Слишком поздний ответ для него, однако нахмуриться и спросить Кавех не успел, потому что следом сообщение прислал и Сайно, только что появившийся в сети:       Как в итоге всё прошло?       Кавех закатил глаза и фыркнул в голос — эти двое, если пропадали надолго, то всегда делали это вместе и также одновременно возвращались, и эти многочасовые свидания, никогда не оговариваемые вслух, но очевидные, всякий раз накрывали Кавеха с головой, точь-в-точь высокая и сбивающая с ног волна, которую приходилось взахлёб проглатывать и заталкивать в самую глубину себя, повторяя самому себе, что чужое счастье — в частности, счастье его влюблённых друг в друга друзей — не должно его расстраивать, а, наоборот, должно вдохновлять и внушать надежду на лучшее.       А даже если ничего не сложится в личной жизни, то теперь у него есть исполнившаяся мечта о работе, где шанс обжечься об отвержение гораздо меньше.       Мне пришлось временно перевезти туда свой компьютер, потому что тот, что был у них, умер. Может быть, стоит сразу оставаться там ночевать? хд       Не успел Кавех отправить сообщение, как оно сразу стало прочитанным, и на экране запрыгали точки набора ответного сообщения — как бы сильно не клонило в сон, а общение с Тигнари и Сайно, со временем ставшее редкостью из-за забитых графиков всех троих и всё меньшего количества точек пересечения между ними, было слишком драгоценным, чтобы его упускать, так что Кавех, прижимая к губам кулак в зевке, решил дождаться, хотя заранее знал, что ничего по-настоящему важного там не будет — скорее всего, Тигнари и Сайно отпустят парные шуточки, что стало их фишкой с тех пор, как начали встречаться.       И он не ошибся в этом предположении, потому что первым пришло сообщение от Тигнари:       я удивлён, что ты не остался там на ночь уже сегодня       Сайно не помедлил добавить:       Ему просто ещё не доверили ключ от входной двери.       С громким смешком Кавех закатил глаза и, покачав головой, отправил вместо ответа стикер с высунутым языком, после чего откинул телефон в сторону и, закрыв глаза, уронил руку на лицо.       Всё-таки у него не хватало сил даже на то, чтобы раздеться перед сном.