Ludovico Einaudi, Daniel Hope, l Virtuosi Italiani — Experience
Это было
их место. Каждая песчинка на пляже, каждая волна Восточного моря в родном Пусане, каждый крик чайки и каждая звезда над водной гладью глубокой ночью принадлежали только им двоим. Они делили их, разделяли и передавали в руки друг другу как что-то сокровенное, как что-то, что связывало их прочной нитью за тонкие запястья, объединяя в единое целое.
Здесь всё началось. Знакомство, когда обоим было по тринадцать; раскрытие самых волнующих тайн, произнесённых тихим шёпотом, когда обоим было по пятнадцать; обещание никогда не предавать, не бросать и всегда оставаться лучшими друзьями, что бы ни случилось, когда обоим было по семнадцать.
Здесь всё закончилось. Тэхён держал обещание — Чонгук оставался для него лучшим другом. Чонгук провалился, влюбившись в лучшего друга, когда им было по восемнадцать.
Следом все обещания смыло морской волной и откровенным признанием, произнесённым взволнованным голосом, когда они стояли плечом друг к другу у самой кромки воды, держа в руках кеды и чувствуя под ногами мокрый песок. Было тепло. Был закат и пустой пляж, всё ещё принадлежащий только им.
Была одна неосторожная фраза, выпаленная со страхом, но твёрдой уверенностью:
— Тэхён, я влюблён в тебя.
А потом, чуть позже, было очень холодно, пусто и дьявольски больно.
Чонгук никогда не забудет растерянность и испуг в глазах
лучшего друга. На внутренней стороне век отпечаталось чужое лицо, искажённое в непонимании, а следом в дымке отвращения. И это воспоминание не смыть — не поможет ни море, ни время, ни чёртов растворитель, способный стереть даже старую, въевшуюся в металл краску. В мыслях и памяти намертво застрял брошенный ломким голосом ответ:
— Это глупая и отвратительная шутка, Гук. Не произноси такого больше.
А больше и не пришлось. Финальный аккорд в исполнении Чонгука поставил жирную точку, завершил эпилог и оборвал надежду на возможное продолжение. У него больше не было слов. Была дрожь в руках, покалывание на кончиках пальцев, жжение на обветренных губах и сердце — обезумевшее, покрытое трещинами, но ещё живое. Бьющееся в агонии, разгоняющее застывшую от безысходности кровь и желающее трепетать в унисон с тем, что напротив. С тем, что, кажется, остановилось навечно, когда был сделан опрометчивый шаг в пропасть и трепетное касание к тёплым губам лучшего друга.
Что после? После — адское месиво из острых осколков под рёбрами, аккурат там, куда был нанесён отталкивающий лёгкий, но оттого не менее болезненный удар. За ним — провожающий взгляд в спину бывшего друга, торопящегося как можно быстрее покинуть пляж, принадлежащий теперь не им. Концом спектакля одного ничтожного актёра служили выпавшие из обессиленных рук кеды, раздавившие остатки разорванного на ошмётки сердца, упавшего парой минут ранее на мокрый песок.
Это конец. Занавес опущен, не слышно аплодисментов и криков «на бис». Только давящая тишина, разбавленная шумом моря, и океан сожаления, прожигающий солью окровавленные раны внутри.
Тэхён уехал из Пусана буквально через неделю абсолютного молчания. Без объяснений, без прощаний и без ответа на десятки сообщений с просьбой всё забыть и остаться друзьями. Чонгук сходил с ума, не находил себе места и был совершенно разбит. Чувство вины уничтожило всё из прежней жизни — спокойный сон, желание просыпаться по утрам, необходимость прожёвывать и глотать пищу, смотреть в обеспокоенные глаза мамы и отвечать на её мольбы рассказать, что случилось. В голове бездна вопросов. Как быть дальше, когда всё вокруг напоминает о
нём? На что отвлечься, чтобы не сдохнуть от тоски и сожаления, если всё, что Чонгук раньше делал, было разделено на двоих? Музыка — воспоминание о том, как они слушали её на пляже по вечерам, расстелив плед и умостившись на нём плечом к плечу, чтобы смотреть на звёзды. Приставка — игры по ночам в Overwatch, а после тихое сопение в сложенные на школьной парте руки, спрятанные за раскрытой книгой, чтобы учитель не спалил. Школьные каникулы — брызги морской воды и неудержимый хохот, когда оба в шутку пытались притопить друг друга. Пляж — скетчбуки Тэхёна, в которых он любил рисовать закаты, и последний разговор, ставший тем ластиком, которым все совместные закаты были стёрты.
Всё вокруг кричит о Тэхёне. Чонгук по ночам безмолвно стонет его имя, потому что скучает безумно. По его улыбке, по голосу, по глупым шуткам, по светящимся от счастья глазам и загорелой коже. По тому, как тот касался, обнимал, трепал взлохмаченные волосы и каждый день ждал у подъезда, чтобы провести очередной вечер вдвоём.
Всё это разрушено. Дружба разрушена, первая любовь разрушена, хоть и живёт внутри до сих пор, трепыхаясь в предсмертной агонии.
Чонгук разрушен.
Он собирает себя по частям целый год. На выпускной в школе приходит в красивом костюме, в начищенных туфлях и с пустотой в глазах. Тэхён так и не приехал. Госпожа Ким сказала, что он живёт у бабушки в Тэгу и доучивается там. Рассказала, что он мечтает поступить в Сеульский Корё на факультет искусств. Художником быть хочет.
Чонгук знает, что у Тэхёна получится. Просто не может не получиться. Он ведь талантливый, трудолюбивый, старательный, хоть и ведёт себя иногда как балбес. А ещё… До безобразия красивый, смешной и часто нелепый.
Тэхён больше не друг, он — первая неразделённая любовь, первая зияющая дыра в юношеском сердце и первая чудовищная боль, кромсающая до костей. Но даже так Тэхён всё ещё лучший для Чонгука. Спустя чёртов год молчания всё ещё лучший и незаменимый. Хотя его и не пытались заменить. Это просто невозможно.
Чонгук приходит на пляж после выпускного, когда ему девятнадцать. Возвращается туда, где всё началось и закончилось. Для чего — не знает. Вероятно, чтобы попрощаться. Или в надежде, что сможет оставить всё ещё тлеющую под кожей боль здесь, на песке, чтобы прилив смыл её. Скоро уезжать в Сеул, поступать в университет, а брать с собой прошлое — значит, не иметь возможность строить будущее. Чонгук хочет научиться жить без Тэхёна, у него уже почти получается. Образ
друга в памяти становится тусклым, больше нет такого сильного желания пересматривать его фото, ждать сообщения или звонка хотя бы на праздники. Тэхён больше не на заставке телефона, не на быстром наборе номера, не первый в списке мессенджеров.
Но всё ещё глубоко в душе и зажившем кое-как сердце.
Волны сегодня тихие, мысли — шумят. Чонгук злится. Впервые за год злится не на себя за то, что всё разрушил, а на того, кто ушёл, позабыв обещание оставаться рядом, что бы ни случилось. Уговора не влюбляться не было, Чонгук ни в чём не виноват. Он несчётное количество раз извинился, умолял остаться друзьями и обещал задушить в себе чувства, просил всё забыть и вернуться. Был слабым, отправлял голосовые сообщения, рыдая в трубку в надежде, что его услышат.
Докричаться так и не смог.
И больше не видит в этом смысла. Впереди новая жизнь, а всё старое нужно оставить здесь, у моря, на корм рыбкам. И для этого нужно поставить точку. Чонгук тянется в карман классических брюк за телефоном, открывает список контактов, ищет нужный. Когда на экране высвечивается необходимое имя, в пальцах ощущается свинец — они не двигаются, отказываются нажать заветное «Да» на вопрос:
«Вы уверены, что хотите заблокировать этот контакт?»
Не уверен. Но ведь так нужно, верно? Так будет легче. Чонгук борется с собой, сомневается и теряет всю решительность. Экран телефона успевает потухнуть, сердце — разгореться. В мыслях жалость к себе и злость бушуют в противовес спящему под ночным небом морю.
Это просто нужно сделать. Оторвать резким движением, как пластырь. Будет немного больно, но пройдёт, это точно. Не может же всегда быть больно?
Экран снова загорается, палец почти касается единственного верного ответа на дурацкий вопрос, но на периферии слуха Чонгук слышит шаркающие по песку шаги и отвлекается.
Вернее, замирает. В свинце теперь не только пальцы, всё тело состоит из него. Потому что Чонгук узнает эти шаги среди миллиардов других, едва услышав. У Тэхёна была дурная привычка затаптывать задник на любой паре обуви, будь то кроссовки или туфли, отчего он всегда немного шаркал, когда ходил.
Видимо, эта привычка не изменилась.
— Чонгук? — раздаётся неуверенное за спиной.
Но Чонгука здесь нет. Кажется, он умер ровно в тот момент, когда понял, кто пришёл на когда-то бывший
их пляж.
— Я так и знал, что найду тебя здесь.
«А я искал тебя год, но так и не нашёл.»
— Я могу присесть рядом? — голос Тэхёна ломкий, как в тот вечер. Но звучит слишком мягко, почти так же, как было раньше. Чонгук не поворачивается в его сторону и не отвечает. Взгляд направлен к морю, руки сжаты в кулаки, а сердце не бьётся — застыло, прислушивается к голосу, по которому так скучало. — Мы можем поговорить?
— Говори, — попытка звучать безучастно и равнодушно с треском проваливается.
— Я хочу извиниться.
— За что?
— Ты знаешь, — тихо произносит Тэхён.
Но Чонгук не знает. За то, что заставил страдать? За то, что бросил? За то, что не смог простить? За то, что вернулся, сдирая подсохшую корку с едва затянувшихся ран?
— Хорошо, извинения приняты, — Чонгук решает простить сразу за всё, чтобы отпустить было легче. — Миллиард моих ты давно получил, так что озвучивать их не буду, — язвит, уколоть пытается.
— Как у тебя дела? — волнение в голосе Тэхёна дребезжит звонко, но Чонгук запрещает себе заострять на этом внимание. Стремится защититься, скрыть под грудной клеткой то, что так долго пытался склеить, а потому бросает резкое:
— Спустя год игнора ты пришёл извиниться и узнать как у меня дела? Ты прощён, дела у меня лучше всех, всё?
— Чонгук…
В голове шторм. Хочется закрыть уши и не слышать, как слетает с этих губ собственное имя.
И хочется попросить, чтобы произносил его как можно чаще.
— Можешь выслушать меня? Обещаю, что уйду сразу, как договорю, — просит Тэхён, а затем добивает тихим: — Если не захочешь, чтобы я остался.
В ответ лишь кивок, потому что говорить больно — горло сжалось в спазме, пытаясь задушить образовавшийся в нём ком.
— Я трус. Я жалкий трус, Чонгук. Я сбежал, оставив тебя одного, потому что чертовски испугался. Мы дружили пять лет, ты был для меня всем, и только с тобой я мог быть настоящим. Но в тот вечер… Твоё признание…
— Я же извинился, — отрезает Чонгук. — Просил всё забыть и быть друзьями, но ты…
— Да-да, я помню, но дело не в этом, — Тэхён перебивает, пытаясь не дать разгореться пожару, который сожжёт между ними последний мост. — Ты не должен был просить за это прощения. А я не должен был так уходить. Но, понимаешь… Последний год, мои сны, странные мысли, скетчбуки, в которых я пытался рисовать пейзажи, но получалось рисовать только тебя… Потом страх и тысяча вопросов: «А что скажет мама и отец?», «Что, если у нас ничего не выйдет и мы потеряем то, что есть между нами?», понимаешь? Это пугало меня.
Чонгук не понимает. Не может разобрать этот поток слов, складывающийся в сгусток чего-то, что заставляет судорожно глотать воздух.
— Ты сам-то понял, что сказал? — с губ слетает нервный смешок. Чонгук не уверен, что готов услышать развёрнутый и неспешный рассказ.
— Нет, не понял… — сдавленно произносит Тэхён. — Прости, я просто очень нервничаю.
Если пробивающее грудную клетку сердце, желание закричать во весь голос и жалкие попытки позорно не разрыдаться — это нервы, то Чонгук тоже нервничает. Но ему кажется, что он просто при смерти.
— Хорошо, я начну сначала, — Тэхён тяжело вздыхает, а Чонгук перестаёт дышать. — Последний год до того самого вечера со мной происходило что-то странное. Я почувствовал, что моя потребность в тебе, как в друге, перерастает во что-то большее. Честно, я не хотел это признавать. Боялся. Пытался забить голову другим, вести себя как обычно, но… Потом мне начали сниться сны, — ещё один тяжёлый вздох, который Чонгук хочет забрать себе, потому что задыхается. — В них всегда был ты… И, знаешь, это не просто сон, где мы страдаем фигнёй, как обычно по жизни, не больное воображение, где мы летаем на драконах или говорим с кошками, даже не кошмары, это… Это… Я не знаю, как сказать, Гук… — Тэхён запинается, мнётся от неловкости.
— Тогда зачем начинал?
— Ты целовал меня в моих снах, — выпаливает Тэхён на одном дыхании. — И не только целовал... Когда я просыпался, то чувствовал себя очень странно. С одной стороны, я понимал, что это неправильно, что мне не должно такое сниться. А с другой… Я жалел, что проснулся, — голос становится хриплым, дрожащим, и Чонгук боится того, что будет дальше, но не может прекратить слушать. — Потом я много думал. Об этих снах, о нас, о том, что чувствую к тебе… Я пытался отвлечься, много рисовал ночами, чтобы не дать себе заснуть, но… В моей голове была картинка пейзажа, я брал карандаш в руки, делал намётки, эскизы, слушая музыку и выключая мозг, и потом… Смотрел на лист скетчбука, а там всегда был ты, понимаешь? В моей голове был пейзаж, я пытался нарисовать его, но по итогу из-под карандаша на меня всегда смотрело твоё лицо, — Тэхён звучит надрывно, будто вот-вот с его щёк на песок сорвутся слёзы. — Я был так напуган, Чонгук… Это ведь неправильно. Я с ужасом думал о том, что скажет мама. Отец, скорее всего, вообще убил бы меня. Нельзя же любить друга…
Так?
Сердце Чонгука смывает в море. Он и сам хочет зайти в прохладную воду, окунувшись с головой, чтобы тело так не горело.
«Любить друга… Так».
— Как? — ему необходимо знать ответ.
Тэхён всхлипывает, разрывая душу в клочья.
— Так, это когда ты на протяжении года пытаешься забыть, но в каждом встречном видишь
его лицо. Когда ты засыпаешь с мыслями о
нём и просыпаешься. Когда не можешь себя простить за то, что сделал
ему больно, — слёзы льются по загорелым щекам непрерывным ливнем. Чонгук видит это. Повернулся лишь на мгновение, позволяя себе взглянуть украдкой, но теперь не может оторвать глаз.
Он так скучал. Господи, как же он скучал.
— Тэхён… — шёпотом и разбито. Как бы Чонгук не злился, он не хочет, чтобы тому было больно.
— Подожди, сейчас… Я договорю, — Тэхён утирает слёзы рукавом толстовки, пытаясь привести дыхание в порядок. — Я никогда не прощу себя за то, что ушёл тогда. Мне было так чудовищно стыдно и страшно. Я не мог позволить себе дать нам шанс, Чонгук, потому что жалкий трус. И даже… — новый всхлип, похожий на зарождающуюся истерику. — Даже написать тебе не мог, понимаешь? Я по тысяче раз на дню брал телефон в руки, но так и не решился. Слушал твои голосовые, читал все сообщения и хотел выйти в окно. Я сделал тебе так больно… Прости, Чонгук, прости, — последние фразы разобрать сложно, потому что Тэхён произносит их сквозь надрывный плач, спрятав лицо в ладонях. Его плечи мелко дрожат, и он едва успевает сделать глоток воздуха сквозь рыдания и бесконечные «Прости».
Когда-то на этом пляже они всё делили на двоих — музыку, мысли, тайны, эмоции. И боль сейчас тоже делят. У Чонгука она как затёртая старая фотография, на которую редко смотришь, но бережно хранишь в памяти. У Тэхёна — открытая рана, которую он ежедневно расчёсывал до брызг крови на протяжении года.
И если за этот год Чонгук почти научился жить без Тэхёна.
То Тэхён без Чонгука нет.
— Тэ, послушай, — вкрадчивый голос разрезает морские волны и судорожные всхлипы. — Да, это правда было очень больно, но, как видишь, я справился. И я долго думал, кого во всём винить — меня за то, что влюбился, или тебя за то, что отвернулся и бросил в самый тяжёлый момент.
— Меня, — непреклонно заявляет Тэхён. — Ты можешь и должен меня винить и ненавидеть.
— Я пытался. Правда, пытался, чтобы было легче. Но так и не смог.
На лице Тэхёна маска из пронзительной боли. Чонгук понимает, что тот носит её слишком долго и она уже приросла к коже. До зуда в ладонях хочется стереть её, вернуть забавную прямоугольную улыбку, вшить ту осторожными безболезненными стежками красивой нитью, чтобы осталась навсегда. Но Чонгук в замешательстве. Он не находит ответа на главный вопрос: зачем Тэхён сейчас всё это рассказывает? С какой целью? Получить прощение? Но он уже его получил. Сразу, как шаркающими шагами оказался на пляже.
— Тэ, скажи честно, зачем ты приехал?
— К тебе, — на выдохе. — Я безумно скучал.
Он. Безумно. Скучал.
Чонгук зажмуривается до белых пятен под веками. Внутри него безжалостная, непрерывная борьба — война утихшей обиды против тлеющей любви. И неизвестно, кто капитулирует.
— Я тоже скучал, — преимущество пока на стороне последней.
— Я больше не хочу притворяться, Гук. Не хочу прятаться и скрывать свои чувства, — Тэхён подливает масло в огонь, вводит войска в пользу фаворита.
— И что ты намерен делать?
— Любить тебя, если позволишь.
Сокрушительный удар в солнечное сплетение. Воздуха не хватает. Чонгуку кажется, что он больше никогда не сможет вдохнуть кислород в лёгкие — те горят адским пламенем, заразившись жгучим огнём от сердца, что под ними.
И сейчас предстоит сделать выбор — достать огнетушитель или позволить себе сгореть.
Три, два, один…
— Люби.
Слева слышен облегчённый вздох, на руке, лежащей на поджатых к груди коленях, чувствуется бережное касание чужой ладони. Едва ощутимое, робкое, боязливое. Чонгук раскрывает свою, ждёт, пока холодные пальцы соприкоснутся с горячими, и переплетает их в крепкий замок. Ключ выбрасывает далеко в море.
— Я должен тебе кое-что вернуть, — на губах Тэхёна расцветает кроткая улыбка.
— Моё худи с Риком и Морти, которое ты утащил два года назад?
— Нет, его ни за что не отдам, — сквозь смешок. — Посмотри на меня.
Поворот головы, вскинутая в немом вопросе бровь и полный непонимания взгляд. Что он задумал? Чонгук всегда был очень любопытным, а потому повторяет за Тэхёном — разворачивается так, чтобы они были лицом к лицу. Ждёт, выжидает, видит, как тот нервничает, но помогать не спешит. Вглядывается в каждую родинку, по которой так скучал: под веком, на кончике носа и под нижней губой. На пляже кромешная тьма, только свет луны едва освещает их, но Чонгук любуется по памяти. Ту, что под пухлой губой, не забудет никогда, потому что у него такая же.
На пляже кромешная тьма, но Чонгук видит ослепляющие фейерверки перед глазами, потому что
их родинки соприкасаются.
Тэхён целует его.
Тэхён. Его. Целует.
От этого поцелуя пахнет нежностью и сожалением о совершённых ошибках. Этот поцелуй на вкус как первая взаимная любовь.
Губы Тэхёна горячие, мягкие и будто политы кленовым сиропом — слишком сладко. Чонгук отвечает с замиранием сердца и сминает те с осторожностью, боясь перегнуть палку от нахлынувших эмоций. Но Тэхён справляется сам — вплетает пальцы в отросшие пряди, прижимается к Чонгуку так близко, будто хочет врасти в него, и приоткрывает рот в тихом стоне. Языком робко проводит по нижней губе напротив, спрашивая разрешения, и углубляет поцелуй, получив безмолвное согласие.
Чонгук пускает по венам этот момент, как счастье в чистом виде. Безмерное, природное, вулканическое. Это ощущается лучше всего. Он уверен, что это лучше наркотиков, лучше любого допинга. Лучше, чем прогулка босыми ногами по орошённой росой траве в солнечное утро. Лучше, чем самый красивый закат и звёздное небо. Лучше, чем полёт на Марс и межгалактическое путешествие. Лучше, чем свобода. Лучше, чем жизнь.
Становится жарко. Влажные от поцелуя губы горят, как и всё тело. Тэхён отрывается неохотно, но им нужно время сделать глоток кислорода, потому что оба задыхаются. На лицах смущённые улыбки, а пальцы снова переплетаются.
Все прежние раны волшебным образом залечиваются, Чонгуку больше не больно. И он надеется, что Тэхёну тоже.
— Мама говорила, что ты собираешься поступать в Сеул, — прерывает уютную тишину Тэхён.
— Да, буду жить в общежитии. Знаю, что ты подаёшь документы в Корё.
— Подаю. И хочу снять квартиру.
— Это здорово, — Чонгук правда рад, Тэхён всегда хотел свободы от родителей.
— Гук… Мы можем жить вместе.
Это похоже на контрольный выстрел в голову. Она начинает кружиться, пока Чонгук судорожно пытается осознать, что ему предлагают.
— Ты серьёзно сейчас? А как же твои родители? Вдруг они неправильно поймут?
— Плевать. Я люблю тебя, Чонгук. И больше не оставлю.
Нет. Вот это контрольный. В голову, в сердце, в душу. Три заветных слова, всего
три чёртовых слова, а внутри будто взорвалась атомная бомба. Чонгук снова собирает себя по частям, но в этот раз всё намного проще — недостающие осколки Тэхён без сожалений отрывает от себя и бережно передаёт в руки. Чтобы стать одним целым.
И разве Чонгук может ему отказать?
— Соглашусь, если вернёшь худи, — шутит, чтобы не дать предательским слезам счастья сорваться с ресниц. Не хочет вновь показаться слабым.
— Гук… Скажи это ещё раз, — Тэхён почему-то произносит просьбу шёпотом.
— Что? Соглашусь, если вернёшь худи?
— Нет. Ты знаешь.
Знает. Конечно, знает. Но повторить не сможет, о чём и говорит:
— Не могу, потому что это не правда.
В глазах Тэхёна отчётливо виднеется страх. Лицо искажается как от удара хлёсткой пощёчины, и Чонгук понимает, что перегнул, а потому спешит исправиться:
— Потому что я больше не влюблён в тебя, Тэ. Я люблю. А это другое. Я люблю тебя, слышишь?
Слышит. Хочет собрать эту фразу губами, чтобы навсегда оставить себе. Снова целует, только теперь более отчаянно, будто это их последний раз.
Но это не так. Пляж вновь принадлежит
им. Они принадлежат друг другу.
Всё только начинается, когда им по девятнадцать.
