Неосторожные слова

      Эвтида злится перманентно: на себя, на судьбу, на дурацкую ситуацию и на не менее дурацкого эпистата. Всё было прекрасно до его появления: Эва самоотверженно училась, смеялась и не страшилась по ночам закрывать глаза. Сейчас же в каждом углу мерещатся руки, которые тянутся к её горлу. Шезму встряхивает головой — плохо, очень плохо. Девушка закусывает губу, если она сейчас выйдет, когда за окном уже борются Ра и Апофис, то непременно возникнут проблемы.       Ночью было прохладнее, но всё равно невероятно душно из-за близости к Нилу. Эвтида крадётся, но был ли смысл? Потому что улицы Фив и так походили скорее на выжженную пустыню, где не было ничего кроме пыли и грязи, а из звуков — глухой плач из-за стен домов. Хворь забирает без разбора: детей, стариков и молодых.       Эва скользит в тенях, пробирается по улочкам и просто… Изучает. Рано или поздно у неё будут заказы, а вечно вынюхивающий эпистат, который явно не собирается отпускать их так просто, будет только «за» поймать чернокнижников за рукав тёмной мантии, когда те, в силу незнания города, забегут в тупиковый проулок. Шезму вдыхает ночной воздух и едва не закашливается: улицы Фив смердят, как и полагается мегаполису. Девушка двигается дальше, как вдруг сначала краем глаза, а потом всем нутро, улавливает слежку.       Так, Эвтида, дыши глубже и следи за тем, чтобы не вырвало от этого «глубже». Делает пару шагов, как вдруг врезается носом во чт… в кого-то. Перед глазами крепкий торс, взгляд опускается ниже, а не выше. Потому что за лицом следить смысла нет, а вот за пальцами, которые покоились на рукоятке оружия — есть. — Ночь, — чеканит Амен, — и ты опять не спишь.       Эва дышит через раз, но находит силы на колкость: — Не помню, чтобы напрашивалась к вам в дочери, эпистат.       Шезму думает, что пронесло, когда ладонь с рукоятки перемещается на пояс. Взгляд так и не поднимает, предпочитая притвориться дурочкой. Да пускай хоть думает, что уже нашла здесь возлюбленного — плевать, лишь бы отстал.       В груди кольнуло чем-то похожим на стыд за собственные мысли.       Мужчина всё это время просто наблюдает, молчит и сверлит в ней дырку, словно что-то ожидая от неё. А может и от самого себя. — Спасибо.       Эва вскидывает подбородок, вздёргивая бровь. — Если вы перегрелись, — Шезму театрально тянет руку к бледному лбу. Удивительно, но Амен даёт коснуться, — то стоит обратиться к лекарю.       Эпистат щурится, почти скалится, прежде чем вдруг ухмыльнуться и склонить голову к плечу: — А благодарить тебя может только больной?       Девушка морщится, передёргивает плечами и фыркает себе под нос: — Будто бы я верю в ваш рассудок.       Рука на горле смыкается, выбивая из лёгких воздух от неожиданности. Эвтида царапает ногтями молочную кожу, оставляя краснеющие отметины. И продолжает смотреть с вызовом, хоть и этот самый вызов граничит с животным ужасом. Амен отпускает также резко, как и хватает. Только одним выражением лица командует, даже не нужно следить за губами, которые без звука отдают приказ: «сумка».       Эва покорно протягивает свою ношу: там лежат чернила, несколько папирусов, гребень и прочая мелочь. — Наставник взялся наконец-то за тебя, — скалится эпистат, — похвально.       Шезму не чувствует — она знает. Мужчина злится, злится на её длинный язык, злится на непокорность, потому что перед главным охотником все склоняют головы, а не стараются вывести из себя.       Правда была в том, что девушка меньше всего хотела раздражать его. Оно как-то… само получилось. У неё просто талант. Уже собирается уходить, как чувствует стальную хватку на локте. — Извинись.       Эвтида изумленно изгибает бровь, после чего пытается выдернуть конечность из чужой руки. Ладони у него огромные, конечно, как и он сам. — Не имею привычку извиняться перед шкафом.       Эва сама в ужасе закрыла рот после слетевшего с языка оскорбления. В целом, она ведь была недалека от правды… В том плане, что Амен и вправду больше походил на скалу там или что-то подобное. Но вместо удара по лицу, вместо угроз выбить всю дурь плетью и вместо хотя бы словесного выговора, эпистат просто… Смеётся. Тихо, бархатисто и хрипло. — Непокорная, — наконец отсмеявшись произносит мужчина, — разве одного наказания было мало?       Амен вдруг впечатывает её в стену, подхватывает под бёдра и заставляет обнять ногами крепкий торс. Шезму всегда казалось, что эпистат выше всего этого низменного и человеческого. Что долг превыше всего и всё такое, а оказывается, что мужчина совсем не против прижимать беззащитных девушек в подворотнях медленно вымирающего города. Эвтида нервно хихикает из-за собственных мыслей, но охотник не придаёт этому значение. Списывает всё на реакцию на собственные действия. Эва, к своему величайшему ужасу, находит его прикосновения приятными. Там, где сжимаются его ладони — всё горит огнем, места, где касаются его губы — пробивает мурашками. Шезму молча переваривает информацию, которую медленно вкладывает в неё немой Амен. И звучит оно просто. «Я всё знаю».       Девушка словно просыпается. Взбрыкивает, пытается вырваться из объятий, потому что понимает — сейчас он подарит ей ложную надежду на то, что, отдавшись, она получить свободу. Но в итоге голова её полетит в самые глубины Нила. Эва была безрассудной, но не глупой. — Тише, — шепчет эпистат в районе солнечного сплетения, — у меня ведь ещё нет доказательств, верно? Так что забудь.       Шезму недоверчиво смотрит на макушку, едва не сталкиваясь с ней подбородком, когда охотник решает оторваться от женской шеи. — Впрочем, если ты каждого мужчину предлагаешь натереть маслом, а после даришь ласку, то, пожалуй, я действительно должен остановиться и извиниться за неправильное понимание твоих действий.       И снова эта хищная ухмылка, от которой хотелось взвыть от ярости и поплотнее сжать ноги, чтобы не выдать возбуждение. То, что вызывал в ней Амен, было в корне неправильным. Точнее как — страх был обоснованным, а вот вождение и страсть, которая плотно пряталась за невероятным потоком колкостей… Вот это пугало. — А вас так впечатлило? — Эва задыхается под насмешливым взглядом, — любите, когда трогают, а по своей воле никто этого делать не хочет?       Шезму не даёт ему вставить ни слова, хоть и чувствует, как он до боли сжал её бёдра. И как глаза у него потемнели не то от гнева, не то от желания. О Боги, Амен отдал бы всё, лишь бы заткнуть девчонку. Она смотрит гордо, с примесью страха и возбуждения. Неповторимый взгляд и неповторимые слова, которые срываются с её языка. — Кроме меня, по всей видимости.       Эпистат рычит, резко накрывая губы и безмолвно произнося «заткнись». Эвтида хнычет, почти скулит, потому что поцелуй неаккуратный, яростный и жадный. Мужчина царапает зубами рот, гладит языком её язык и до крови прикусывает нижнюю губу. Внезапный стон удивляет Эву, но Амен лишь довольно ухмыляется в поцелуй, продолжая истязать рот. Шезму задыхается — её никогда не целовали настолько страстно. И от эпистата она меньше всего ожидала подобного напора.       Мужчина перехватывает её одной рукой, а второй ведёт вдоль талии и выше, забираясь пальцами под ткань платья. Настаёт время сбиться и его дыханию, потому что ощущение бархатистой ровной кожи под собственными грубыми пальцами было чем-то невероятным. У Амена были любовницы, был опыт, но никогда не было такого открытого вожделения к женщине, которое возникает с первого взгляда ещё в той подворотне. Возможно, даже тогда, на площади, когда он выцепляет её из толпы и не видит в глазах раболепия. Страх — да, но желание подчиниться полностью отсутствует.       Даже сейчас любая бы девушка отвернулась в смущении. Эвтида же с нездоровым интересом наблюдает за тем, как на её теле появляются новые и новые отметки от зубов, как собственный сосок исчезает у эпистата во рту, как невольно охотник жмётся к ней ближе, упираясь своим возбуждением прямо ей в ягодицы.       Эва пытается вдохнуть, как вдруг стонет. Глубоко, на грани всхлипа и невероятно красиво. Мужчина на секунду замирает, прежде чем продолжить ласки. Посасывает то один, то второй сосок, мнёт грудь широкой ладонью, оставляет синяки на талии и… Царапается. Подумать только, Шезму правда верила в то, что царапины — это привилегия женщин. Амен же плевал на это с самого высокого храма, в очередной раз проходясь ногтями по её животу и оставляя полосы. Но что тут думать, а, Эвтида? Он же просто метит тебя, да так, что пестрить будешь ярче красок для макияжа.       Эва снова стонет, зарывается пальцами в платиновые волосы и заставляет посмотреть в лицо. Глаза у эпистата больше не напоминают небо, настолько они тёмные. Но Шезму плевать, она тянется к его виску, оставляя поцелуй на границе с волосами, выцеловывает скулы и дразняще скользит языком по губам. Не целует, просто облизывает.       Амен не тянется — Амен приказывает глазами вернуться к губам и продолжить, чёрт возьми. Эвтида задыхается только от этого всепоглощающего взгляда. Поддаётся вперёд, прижимаясь и впуская в свой рот горячий язык.       Эва послушно разводит чуть шире бёдра, когда внутрь проникает сразу два пальца. Шипит и дёргается, ругаясь сквозь зубы. — Первый? — Уточняет эпистат.       Шезму кивает, продолжая гордо взирать сверху вниз. Это восхищает и раздражает одновременно. — И не последний.       Ладно, это явно было лишнее. — Зря, — вторит её мыслям мужчина и добавляет третий палец, вырывая болезненный вскрик, — твой первый раз мог пройти в постели.       Эвтиде неприятно. Сначала было больно, теперь просто непривычно ощущать что-то там, в самом низу. Эва пытается двигаться, но лишь болезненно морщится, рефлекторно сжимая грубые пальцы. Над ухом раздаётся тихое рычание, опаляя горячим дыханием. Будь ты проклят Сетом, Амен, как ты только выдерживаешь? Шезму почти скулит, настолько сейчас одновременно и приятно, и неприятно ощущать его пальцы в собственном лоне.       Но проходит время, Эвтида привыкает и смазано целует кадык, который тут же подскакивает вверх. Эпистат громко втягивает через зубы воздух, когда головка проникает через половые губы, заменяя пальцы. Когда Эва думает, что Дия полная обманщица и что пальцы оказываются куда неприятнее, по голове бьёт осознание — это начало.       Амен резко ее отпускает, насаживая до конца.       Шезму вскрикивает, живот будто ножом проткнули, а над ухом вдруг слышится короткий стон, от которого бегут мурашки вдоль хребта. Некоторое время они просто стоят. Эвтида прислушивается к ощущениям, Амен же пытается вернуть самоконтроль, которого его нагло лишают.       Первые толчки особенно болезненные, впрочем, чуть позже она привыкает. Честно говоря, её куда больше возбуждает чувство наполненности, чем сами движения. Приятного, кстати, пока было мало. Но пальцы вдруг возвращаются, находят неведомую ей точку и… С губ срывается стон. Удовольствие так резко простреливает, единственное, что спасает сознание — боль на заднем фоне, которая не даёт полностью уйти в экстаз.       Эпистат стимулирует клитор умело, давит в нужный момент и в нужный момент останавливается, давая отдышаться. Эвтида только слышала, как чувствуется оргазм, но пережить его самой — было чем-то незабываемым. Загнанно дышит в чужую ушную раковину, а мужчина действует ещё резче, хотя казалось бы — куда.       Амен резко выходит, но прижимает также крепко. Тянет руку к члену, как вдруг Эва сама из чистого любопытства притрагивается, обводя пальцами головку и сжимая основание. Этого хватает, чтобы бурно кончить в женскую ладонь. Семя было белым, тягучим и — Шезму подносит его к самому носу — пахнет странно. Высовывает изо рта язык и слизывает совсем немного. Горчит, но терпимо.       Над ухом вновь звучит низкий хриплый смех. — Похвальное любопытство, — эпистат смотрит из-под полуприкрытых ресниц, — в следующий раз… Попробуем кое-что другое.       Эвтида хмурится, прежде чем выдать: — Следующий?       Амен так сильно вдавливает её в стену, что Эва готова услышать хруст собственных рёбер. — Я всё же буду первым и последним твоим мужчиной. Рискнешь спорить? Или хватит ума промолчать?       И Эвтида молчит, закусывая губу.