***
За пару месяцев до этого Андрей проснулся от нехватки воздуха и жуткого кашля, который прекратился только с жёлтыми лепестками одуванчика. Признание чувств пришло быстро, будто так должно было быть всегда. Князев только перед сном думал о Мише, как об особенном человеке. Пацан с первой парты в брюках со стрелочками ворвался в его жизнь внезапно. Его беззубая улыбка покорила с первой минуты. Князь тогда не удержался и нарисовал ещё не знакомого, но уже притягивающего к себе парня. У Горшенёва в роду явно колдуны, иначе Андрей не мог объяснить, как он так правильно вписался в сюжеты. Впервые появился тот, кому мир сказок понравился, тот, кого не страшно туда пустить. Князев пропустил момент, когда они стали неразлучны и когда что-то перешло за грань дружбы. Миша, свалившийся на него на концерте? Постоянное восхищение текстами? Разлука на полтора года из-за армии? Что повлияло? А может всё и сразу? Все моменты Андрей готов записать в отдельный альбом, чтоб память никогда не угасла. Возможно, семена одуванчика занесло ещё в самом начале, и он пророс как сорняк – везде. Всё-таки любовь так не вписывается в их ритм жизни. Они же панки, фронтмены и просто лучшие друзья, которые из любого говна друг друга вытаскивают. Им эти Андреевские чувства ни с какого края не приперлись. Да и смерть тоже. Внезапно пришло осознание, что последний день ближе, чем хотелось. Хотелось сделать как можно больше, прежде чем симптомы станет невозможно скрывать. Больше текстов, больше музыки и концертов. А ещё хотелось провести побольше времени с Мишей, пока тот не прогонит Князя за неправильность. По слухам, с такой болезнью от первых симптомов живут недолго — до полугода. Правда кашель должен был быть не первым, но тяжесть всегда списывалась на курение. Вычислить свой срок не получилось, так что было принято решение просто брать от жизни всё. Андрей выполнял свой план на все сто десять процентов: ни одного опоздания на репетицию, отыгрыш на сцене и множество новых историй – группа даже поражалась его продуктивности. А вот Миша в Княжеский план не вписался. Его в очередной раз упекли в больницу, когда Андрей откачал того в притоне. Грустно было терять дни, которые можно было бы провести вместе, но в этом весь Горшенёв: вывалиться из реальности в важный момент. С очередным спасением Миши одуванчики начали всё больше напоминать о себе. Андрей выходил откашливаться чаще, чем на перекур. Заметил это только Балу, который как-то раз спросил, нужна ли помощь, на что получил отрицательный ответ. Несмотря на это Князь периодически чувствовал на себе пристальный взгляд Шуры. Забота друга была бы приятна, если бы не безвыходность ситуации. — Кто она? – спрашивает Балу наедине во время перерыва, – Мало того, что ты хрипишь как чёрт, так ещё из всех карманов цветы сыплются. Андрей думает, что мир рушится слишком быстро. Если это действительно так очевидно, то ждать выхода Горшка не имеет смысла. Он просто сдохнет со своими одуванчиками в одиночестве прямо в этот день. А лучше час. Не хочется видеть пренебрежение. — Земля вызывает Андрея Князева, – Шура машет рукой перед глазами, – Я тебе не Гаврила, чтоб мысли читать. — Саш, это сильно заметно? – тихо выдавливает из себя Андрей. На лице Балу читаются полнейшее непонимание и тяжёлые мыслительные процессы. Все же бегут лечиться и добиваться взаимности, только вот в этом случае надежды на хороший исход нет. Можно только постараться выбрать наименее болезненный конец. — Зависит от умственных навыков человека. Ну ты бы гадал минимум месяц. – С улыбкой говорит Шура. Наверное, это было шуткой, но стало надеждой Андрею на целых тридцать дней, – Андрюх, да кто из баб на тебя бы не запал? Мы можем поспособствовать. Когда Мишку дождёмся, он на уши присядет и расскажет, какой ты талантливый. У него отлично получается. Князев чувствует, как снова подступает кашель. Сдерживать такое тяжело, почти невозможно. Во рту стоит постоянный привкус крови. Он делает глубокую затяжку, убивая лёгкие всеми способами. — Андрей, я, конечно, не экстрасенс, – Балу тушит сигарету и зажигает новую, – но ты сейчас чуть не харкнул своими ёбаными цветами, когда я упомянул Миху? Забавно, правда? Финал сказки. – Пиздец. Андрюх, скажи что-нибудь, а то ощущение, что ты сейчас прям помрёшь. Рано. – А чё говорить? Ну прав ты, – Андрей кидает сигарету на землю и давит её носком ботика, разворачиваясь к репточке. Разговор не стоит продолжать. Князев просрал всё, всю игру под названием жизнь. Балу раскрыл его за пару минут. Если Горшок заметит, то ему понадобится и то меньше. Тогда у Андрея все шансы умереть от кулаков, а не от цветов. А ещё от острых, как нож, фраз. Что из этого гуманнее непонятно. Миша возвращается через несколько дней. Он выглядит отвратительно, но с какой-то новой уверенностью в глазах. Андрей цепляется за неё. Последние свои дни хочется видеть «чистого» Мишу. Даже кашель появляется не так часто, когда Князев проводит время рядом с Горшенёвым. Это даёт отсрочку, о которой не приходилось даже мечтать. Несколько недель Андрей работает по первоначальному плану: больше текстов, песен и концертов. В какой-то привычный день вклинивается Шура, который настаивает на том, что Андрею и Мише необходимо поговорить о ханахаки. На вопросы зачем не отвечает, но и причин этого не делать особо нет. Судя по крови, которая стала всё чаще появляться на цветах, Андрею остаётся недолго, а это интересная тема напоследок. Мысленно зачёркивая дни в календаре, он отмечает, что прошло двадцать два дня с его разоблачения Шурой. Разговор проходит лучше, чем Князев предполагал. Он даже не хрипит во время драки, хотя столько прикосновений по идее должны были погрузить его в водоворот жёлтых цветов. И впервые за все эти дни Андрей ни секунды не задыхается, находясь в таком единении с Мишей. Перед смертью некоторые тяжелобольные испытывают облегчение. Князев почти уверен, что это оно. Цветы действительно почти не ощущаются, а горло не кажется таким разодранным. Он даже уверен, что это его последняя репетиция. Как назло, очень короткая, зато приятная. Его тексты живут, и, он надеется, будут жить. Жаль, что на концерт он не попадёт. Андрей цепляется взглядом за всё вокруг, обнимает Мишу на прощание особенно крепко, и уходит домой. Он очень хочет, чтоб его запомнили хорошо, без всяких слабостей. Знать, что умрёшь в ближайшее время, страшно — Андрей изучил это по себе. Он не представляет как Горшенёв всё это время осознанно шёл на такое. Хотя, может быть, не хватало таймера? Дома он старается вести себя как обычно: ест мамин суп и уходит в комнату играть на гитаре, записывая что-то в огромную тетрадь. Не хочется подавать поводов для беспокойства и так настрадавшимся родителям. Он не пишет записок, это кажется каким-то бредовым романтизмом. Но в голове всё равно строчки, которые можно было бы посвятить каждому важному человеку. Мише вырисовывается целая поэма. Андрею даже грустно, что он никогда её не прочитает. В комнате почему-то хочется навести порядок: все карандаши обретают своё место, а тетради ложатся ровной стопкой на столе. Сверху подпись «Книга сказок», мелким почерком «Королю и шуту». Не сдерживается и оставляет на гитаре подпись «Мишке». Рисует шута, подписывая дату. И вроде бы все дела закончены: попрощался с Мишей, а теперь и со всем миром. На улице как раз сумерки, и Андрей ложится спать, чувствуя накатывающие цветы.***
Горшок вообще-то не планировал умирать так быстро. Он рассчитывал, что в запасе минимум неделя. Просто, как всегда, ошибся. Ощущения, будто все ребра сломаны, горло разодрано, а вместо головы тяжёлый камень. Не так бы хотелось умереть: как-то не совсем легендарно. Миша думал о новой дозе. Всё вернулось бы на круги своя, где кашель лечится парой граммов, через какое-то время «наркологичка» и снова те же мысли. Это кажется тюрьмой, а Горшенёв ограничения не любит. В какой-то момент новый наркотик оказывается незаменим. От касаний и взглядов мажет сильнее, чем от всего, что Миша пробовал. Казалось, ещё день с Андреем, ещё день, и он точно примет лекарство, но каждый раз доверие в глазах Князя останавливало. Уже поздно принимать. Горшенёв думает о том, кто найдёт его мёртвого первым, и засыпает. Миша от тряски разлепляет глаза и видит Шуру. Послать бы того, только сил нет. Звуки не вяжутся в слова, а фразы друга похожи на звон в ушах. – Нет, мы едем к Князю. Он там так же помирает. Идти можешь? – различается голос Балу в общем шуме. Миша не понимает, почему над ним так жестоко шутят. Зачем к Андрею? Опозориться? Да и от чего тот может умирать? Примерно это Горшенёв и старается сказать. И тут в его голове появляется вопрос: откуда Саша узнал про Князя? Миша чувствует, как его куда-то тащат, сажают в машину. Время тянется резиной, а пространство заходится каруселью. В приступах кашля его подхватывают и вытирают куском ткани, напоминающем его футболку. Неважно, ведь она вроде как больше не понадобится. Горшенёва выкидывают из машины, а потом затаскивают на какой-то этаж. По ощущениям, он собрал коленями каждую ступеньку. Его ставят возле стенки, которая кажется скользкой, как и пол. И всё же долго сидеть на полу Мише не дают. Его подхватывают и впихивают в квартиру. До Горшенёва доходит, что квартира Князевская, а Андрей не встречает даже в своей комнате. Ещё спустя мгновение Миша замечает одуванчики в крови на кровати и возле неё, а потом уже самого Князя. Очень бледного. Пара шагов до кровати кажется чем-то невозможным, но беспокойство пересиливает темноту в глазах. Миша как-то неловко падает перед кроватью и лезет к Андреевской шее, пытаясь найти пульс. Слабый удар сердца даёт надежду. Горшенёв ни секунды не думает о том, из-за кого это всё. Только о том, как он мог это не замечать. Такое состояние ведь не за день и не за неделю появляется. И получается буквально вчерашний разговор был важен, а Миша снова проебался. Сейчас нужно спасать Андрея, пусть даже чудом. Как назло, собственная болезнь напоминает о себе, кровь попадает на кровать, а красные цветы мешаются с жёлтыми. Рано. Миша трясёт Андрея, вспоминая, как самого его подняли утром. Просит воды и плещет её в лицо друга. Наконец глаза открываются. Сначала в них полное непонимание, а потом страх. Горшенёв не понимает почему. Неужели он давал повод бояться? — Имя? – хрипит единственный вопрос Миха. Ему в ответ только тихая просьба уйти. Страшно не успеть. Как будто они соревнуются в том, кто быстрее умрёт. Миша начинает перебирать всех девушек, с которыми они знакомились на концертах, потом просто разные имена, но на всё Андрей мотает головой. Его взгляд не внушает надежду на то, что осталось много времени. На очередной девушке Горшенёв сбивается, задумавшись, чем же так зацепила девушка его друга и где это произошло. Это влечёт очередной приступ. Так некстати. Тут уже Андрей оживляется и смотрит с огромным вопросом в глазах. Ловушка захлопывается, потому что в такой ситуации отнекиваться глупо. — Я сейчас за вас скажу, – голос Балу напоминает о том, что у их драмы есть зрители. Миша в моменте даже не задумывается о том, почему угроза должна подействовать на обоих. — Ты, – говорят одновременно, смотря глаза в глаза. Ощущается, как слуховая галлюцинация. В это не верится совсем. При этом дышать действительно становится легче, и это подтверждает реальность происходящего. Непонятно кто отмирает первым, но в какой-то миг Миша понимает, что лежит с Андреем в очень крепких объятиях. Несмотря на все предрассудки, это самое правильное, что с ними происходило за всё время. Счастье, которое Горшенёв испытывает от ощущения кожей спокойных вдохов и выдохов Андрея, от сплетения их конечностей и от одной подушки на двоих, способно затмить всё плохое в жизни. Внезапно Князев начинает смеяться во весь голос. Миша боится, что если это какая-то шутка про секс, то ему придётся врезать своему… Пока просто своему Князю. – Прикинь, какие мы тупые? Это ж мы цветами харкали и не замечали друг у друга. – Сквозь смех говорит Андрей, заваливаясь на спину. – Ага, сдохнуть со смеху, – Горшку что-то вообще не смешно после спасательной операции, – И сдохли бы, если бы не Саша. Надо отблагодарить его, ё-моё. Решают, что вообще-то самое время. К сожалению, потеря крови не лечится так быстро, так что встают они медленно, иначе обморок обеспечен. Смотрят друг на друга и смеются уже вместе. Совсем как деды, хотя обоим даже тридцати нет. Миша упирается лбом в плечо Андрея и чувствует руку, которая так приятно гладит по волосам. В груди теплеет от происходящего. До Горшенёва доходит, что это лучше даже пустоты клинической смерти, которая его так манила. — Андрюш, а я ведь умирать не хочу, – Миша говорит это, смотря в глаза, – Я любить тебя хочу, понимаешь? — Мишка, – Горшенёва зажимают в объятиях так, словно ребра ещё чуть-чуть и треснут, – я тебя тоже. Этот момент искренний до мурашек по коже, до тахикардии, и они растворяются в нём вдвоём. Они обязательно поблагодарят Балу и мать Андрея, просто чуть позже. А потом пойдут гулять по Питеру и наслаждаться своей любовью.