Свое лицо

Дазай Осаму страшный человек. Все знали об этом — шутить с ним, как играть с огнём или танцевать на краю пропасти: заведомо смертельное опасное занятие. У Осаму не хватало сердечности и эмпатии на простых смертных в случае их проеба, неповиновения или ошибки, для Дазая не существовало «прощения» как такового. Или же витало оно где-то не здесь, точно не в его жизни и не в его голове, возможно, оно жило в книгах и в сериалах, но точно не в пределах мафии, Осаму заставлял всех ходить по струнке.  Всех, кроме Чуи. Таким Чуя его видел только с подчиненными. Таким Чуя его видел пару раз и на заданиях, но было настолько мимолетно, будто злой Дазай по уровню редкости был занесен в красную книгу, как зверь — правда зверь, который не представлял никакой угрозы лично Чуе.  И только Чуе. Дазай ни разу не поднимал тон. Он был холоден и расчетлив, как зверь — он не выдавал эмоций, рассуждая трезво и чуточку безумно. Чуя мог крутить им как хочет, Чуя мог позволять себе не просто намного больше, чем другие — он мог позволить себе вообще все, он держал Осаму то ли на поводке, то ли за яйца, но, пожалуй, Накахара был единственным, кого Дазай признавал своим, признавал равным, способным хоть на что-то. Единственный, кого он не смел трогать, останавливая себя задолго до начала гнева, словно одергивая в момент с пониманием где стоит остановиться. Нет, на подчинённых Осаму никогда не срывался. Ни разу — повышать голос прерогатива Чуи, и они оба это знают. Чтобы запугать кого-то Осаму не нужны ножи или голос, не нужен пистолет или сила. Ему нужна только лампа, тихий вкрадчивый бархатный голос с медленной хрипотцой от усталости и руки. Только его руки, которыми он сжимает голову пленного, обещая раскрыть её, как орех, если он сейчас же в чем-то не сознается или не расскажет кто он — Дазай говорит медленно, говорит тихо, рассудительно, спокойно угрожает и произносит в полнейшей тишине такие фразы, от которых кровь стынет в жилах, волосы на руках становятся дыбом, тишина разъедает уши, хочется умереть на месте, только бы не испытывать этого. Неизвестность и неожиданность — они и в обычный день пугают чертовски сильно, а с Осаму доходят до своего предела. Самое страшное было вовсе не в угрозах, не в чужих руках на плечах бедолаги, не хитрая усмешка или темные глаза — фантазия главный враг, подкидывающий воображению страшные, очень страшные картины своей кончины. Дазай просто сводит людей с ума, и это то чего Чуя никогда не боялся. Только Чуя. До этого дня. У Осаму с утра было скверное настроение. — Я, блять, говорил тебе, что нужно брать Оду, — Чуя не просто злится — он знал, что так будет. Что в этой ситуации он будет абсолютно бесполезен, общение и разговоры не его конек — Накахара это о другом. О менее хитром, более сложном в плане реализации, а не плана, и Осаму знал это. Должен был знать — и почему-то проигнорировал, — ты вообще слушаешь меня? — Да-да, я уже слышал, — Осаму отмахивается от него, как от ебаной назойливой мухи, и Чую это бесит. Дазай не воспринимает его всерьез. Ни в какую. И кто же мог подумать, что именно гнев Накахары будет способен пробудить в нём эту самую пугающе угнетающую личность, которую он так старательно прятал от Накахары. Прежде Чуе казалось, что Осаму его боится. — Ты можешь хоть раз послушать меня? Идиот, это была твоя ошибка, а ты так спокойно говоришь об этом, будто ничего не случилось, — Чуя в конце улыбается. Кажется, он упивается собственной правотой, впервые оказавшись в ситуации, когда он может поставить это Дазаю в укор. Осаму проходит к своему столу в кабинете, чуть ли не цокая от того, как Чуя рядом клюет ему мозг, выедая чайной ложкой — Накахара пропускает, как сжимаются кулаки его босса, как он сжимает зубы, стараясь не смотреть на Накахару, как плавно и незаметно он раздражается, — ну, да, мы ведь каждый день убиваем целую организацию, которая хотела нам протянуть руку помощи, о чем это я. Накахара подходит к нему ближе, продолжая то ли издеваться, то ли действительно желая получить ответ — Осаму уходить от разговора. Он, черт возьми, впервые проебался и думает, что Накахара сделает вид, будто ничего не случилось? Наивный придурок. — У тебя все? — Нет, не все, — Чуя хватает его за воротник, все таки заставив обратить на себя внимание, и это было ошибкой. Самой фатальной из всего, что он наговорил за вечер, Чуя не улавливает последнее предупреждение в черных глазах, — ты самый ужасный и бездарный босс за всю историю Портовой мафии, кто угодно бы справился лучше тебя, блять, ты даже не можешь взять ответственность за свою ошибку. Слова обидные, действительно обидные для любого. Только Осаму не из тех, кто обижается — он из тех, кто просто схватит Чую за шею, тут же прижав его к столу. У Чуи сердце пропускает удары, а дыхание замирает. Возможно, это первый раз в жизни, когда он пожалел о сказанных словах, но сейчас его больше всего одолевал лишь лёгкий шок и ступор — он никогда не оказывался под ним настолько, чтобы Осаму вел себя так. И пальцы неприятно сжимаются, у Накахары дерьмовое предчувствие, которое вынуждает его сперва вцепиться в чужое запястье, но затем же вспомнить, что Осаму ничего ему не сделает. Не посмеет. — Детка, не кажется ли тебе, что ты слишком злоупотребляешь своим особым положением? — бесящее прозвище, наигранно приторный ласковый тон делают ситуацию еще более неприятной. Осаму мог препираться с ним, мог порой получать от Чуи подзатыльник или удар, но никогда не давал сдачи — более того, никогда не хватал за шею, не прижимал к столу и не ставил его на место. Не было нужды, все зависело очень сильно от настроения Осаму. — Отпусти, — Чуя пытается приказывать, хотя его собственное тело, как будто, уже не хочет его слушаться. Осаму горяч. Чертовски горяч, когда злится, Чуе не нравятся эти мысли — мысли о том, что его руки могут сжимать не только его шею, но и запястья, могут оставлять синяки под коленями или на талии. Несложно представить себе злого Осаму в постели, и Накахаре становится уже не так страшно, как плохо. Слишком не вовремя, слишком не вовремя. Осамунаклоняется к Чуе, намеренно прижимаясь бёдрами к его бедрам, и это пиздецки стыдно, положение унизительное. Чуе страшно. — Секунду назад ты был посговорчивее, — хватка на шее слегка ослабевает, словно Дазай просто дает «вздохнуть» полной грудью, но взгляд его по-прежнему пустой и звериный, — что случилось? Обзываться в ответ уже не хочется. — Тебе стоит научиться быть более уважительным к своему начальству, если ты не хочешь, чтобы твоя голова разлетелась на куски под давлением моих пальцев, — Дазай точно также произносит это очень спокойно. А свободной рукой касается чужого лба, проходя по нему большим пальцем, словно показывая как он это будет делать, — слегка надавить и… бум. — Ты ебнулся, — Чуя вертит головой, а после болезненно выгибается на месте, когда Осаму прижимается к нему, не давая отвертеться. Дазай издевается, он смеется над ним, но все же отпускает. И Чуя рычит, громко и показательно, ему важно проявить непокорность, даже тогда, когда он был готов сукой распластаться под ним сейчас, — псих гребаный, иди к черту. — В следующий раз я заставлю тебя извиняться, — Дазай улыбается уже более искренне и довольно, присаживаясь за кресло и довольно откидываясь на спинку.  Минуту назад, когда они только пришли сюда настроение Дазая было куда хуже, и, кажется, запугиванием людей он повышает его. Чуя покидает его кабинет, даже не попытавшись обернуться, запугать его или послать куда подальше. Накахара сам не знал, что с ним — думал лишь о том, чтобы остаться в одиночестве и осмыслить — Дазай не просто применил к нему все свои штучки, он сделал это настолько филигранно, что Чуя ничего не успел понять. Он не применял силу, но Чую все равно сковало, Дазай лишь шутил, почти не угрожал ему, но Чуе все равно стало страшно.

***

Чуя почему-то чувствует себя неуютно. Словно его нагло послали, а он даже сделать ничего не смог — чертовски непривычное и раздражающее чувство, Накахара всегда давал сдачи, более того, прежде никто не мог даже помыслить так обращаться с ним, Чуя был всегда очень опасен и чертовски уверен в себе вовсе не на пустом месте. Он не просто злится, он весь вечер вспоминает недавние события и хочет раздавить Дазаю лицо, помня, как пренебрежительно и насмешливо он выбил землю из под ног. Накахара старается не думать об этом. Старается не думать о том, что недавно впервые испытал на себе злость Дазая — прежде такого никогда не было, и сейчас не хотелось задаваться вопросами «безопасен ли он?», «что это было?» и «насколько я теперь ценный для него?», потому что ответ его в любом случае разочарует. Дазай снова бесит его. — Что это было? — Накахара злится. Дверь в квартиру закрывается за ними, Осаму расстёгивает на себе длинный плащ, пока Чуя дергает перчатки с ладоней и кидает куда-то возле зеркала в прихожей. Как будто в мафии он должен держать маску послушного подчиненного, а дома может делать что угодно. Чуя почему-то был уверен в Дазае — по крайней мере, до недавнего времени, он был уверен, что Осаму ничего ему не сделает, иначе бы никогда не согласился на эти отношения. Только внезапно его уверенность пошатнулась, — ты можешь объясниться? Дазаю откровенно не хотелось объясняться. Поскольку он ни разу так не делал, ни разу не ущемил Чую — он босс мафии, и он, в целом, не обязан оправдываться. Почему-то Накахара часто забывает об этом. — Немного пошутил над тобой, в первый раз что ли? — Дазай все же улыбается, оставляя плащ в прихожей. Ему не очень нравится степь разговора и настроение Чуи — ясно, что он обижен. Не с пустого места. Накахара идет следом за Осаму в спальню. Дазай как раз расстегивает пиджак, распускает галстук и ворошит черные волосы, Чуя на секунду прерывает собственный поток мыслей и претензий колким воспоминанием — моментом, когда он снова ощутил это. Не просто желание, а какую-то больную фантазию.  — Да, такое было первый раз. — Я правда так напугал тебя? — Дазай спрашивает насмешливо, повернув голову к рыжему, он ни капли не серьезен, но это чертовски тешит его эго — более того, Накахара никогда не признает этого. Признать, что струсил — потерять лицо, признать себя таким же, как и все остальные подчиненные в этой организации, а он был намного выше их. Как минимум, в звании. — А тебя правда так задели мои слова? — Накахара становится напротив и правда злится, он складывает руки на груди, сверкает глазами, стискивая зубы, пока Дазай поднимает одну бровь, — я про твою безответственность и больное самолюбие, ты же вообще никогда не отвечаешь на мои вопросы прямо, а на замечания реагируешь неадекватно.  — Ты не думал, что я просто не хочу иногда говорить с тобой о некоторых вещах? — Дазай становится чуть более серьезным в момент. Чую это не пугает, хотя взгляд Осаму вновь превентивно предупреждает о его намерениях. — Или просто боишься обсуждать свои проебы? Боишься, что тогда все узнают, что большой босс на самом деле ничего не может? — теперь очередь Чуи насмехаться. Он выгибает бровь и смеется ему прямо в лицо, хоть и с долей иронии, он предельно серьезен и снова упивается своей мнимой правотой, уже ощущая то же липкое чувство на коже, которое мурашками ползет выше, холода спину, шею, и все же — Накахара сам себе не мог признаться в том, что струсил. Что дыхание его прервалось, когда Дазай схватил его, что на секунду он замер вовсе не от уверенности, что Осаму ему ничего не сделает — а напротив. От неожиданности и страха, от сильнейшей непредсказуемости, — нет, я не думал, что ты настолько трусливый и жалкий, чтобы убегать от простых разговоров. Ладони Осаму сжимаются сперва в кулаки, а после и в волосах Чуи. Снова неожиданно и резко, даже малость грубо, но Чуя даже не двинулся. Нет, он не боится, он и плечом не поведет, чтобы не показать, что ему страшно. Чуя видел это много раз — видел, как Осаму заталкивает человека в комнату, как ломает ему пальцы, пытает часами, убивает собственными руками, он может сделать больно — он разбирается в этой боли лучше, чем кто-либо другой, словно написал по ней целую диссертацию. Дазай может убить быстро, может замучать, словно кот, играющий с едой перед её смертью, может сделать пытки совершенно невыносимыми, а может снизить ее количество до приятного — это Чуя тоже знает.  — Если ты не забыл, я не обязан отчитываться перед тобой, — голос Осаму такой лёгкий и спокойный сейчас, словно ничего не происходит. Чуя пребывает где-то не здесь — он одновременно не может поверить в то, что позволяет ему так обращаться с собой, хватать себя, блять, за волосы, вести себя так самоуверенно и в то же время осознает, что не рыпается не только потому что… ему это нравится. Но сердце все равно замирает на месте, — я твой босс. Почему-то ты забываешь об этом. Пальцы в волосах самую малость сжимаются чуть сильнее, натягивая локоны, что уже приносит не просто дискомфорт, а неприятную боль вместе с красным сигналом опасности. Предел его терпения сейчас был достигнут, и Чуя игнорирует его слова, но не игнорирует действия. — Убери руки, — Чуя говорит уверенно, холодно, резко, но Осаму даже не думает слушаться — напротив, он играет с огнём, подняв лицо Накахары на себя. — Ты продолжаешь командовать мной? Чуя касается ладонью чужой шеи, но не успевает схватиться, пальцы скользят по бинтам без возможности задержаться на ней. Дазай пихает Накахару к стене сзади, хватая за оба запястья, Чуя злится, пропускает очередное сжатие своей шеи и пытается отцепить Осаму от себя. Где-то подсознательно он понимал, что драться бессмысленно — Дазаю не нужно драться, чтобы выиграть, ему вообще не нужно применять силу, чтобы убить кого-то, особенно Чую. Скорее, происходящее персональный показательный концерт специально для самого Накахары. — Ты, блядский… — Чуя с силой царапает чужую ладонь на своей шее, он уже не один раз пожалел, что вообще начал это. Что его парень босс, блять, Портовой мафии — он будет заставлять уважать себя. И не даст разбрасываться такими словами.  — Смотри на меня, — его голос, словно гром среди ясного неба — Осаму никогда не поднимал тон, но сейчас в нём прослеживались злые командные нотки, — я не разрешал отводить взгляд, — Дазай поднимает чужое лицо, чуть подняв кисть на шее повыше, и Чуя наконец замирает, глядя прямо в эти глаза. Как же ему, блять, страшно — он это признает.  Еще больше он признает то, что у него встал — ладонь Осаму на своей шее кажется ему пиздецки правильной, злой взгляд, строгий пугающий тон, буквально все сейчас в Осаму возбуждало его и заставляло сильнее сопротивляться. Это так неправильно и так ужасно — возбуждаться на своего парня, который открыто угрожает тебе. — Чуя, ты забыл, кто из нас главный? Напомни мне. Напомни мне, кто из нас глава мафии? Вопрос звучит громко. Не в плане звука, скорее напоминает ему, кто есть кто — зовёт его по имени, заставляет сказать это самому. Чуя смотрит на него с легким презрением и в то же время с придыханием. Чуя даже рыпаться и вырываться перестал, когда эти глаза пригвоздили его к месту. — Ты. — Повтори. — Ты глава мафии, — Чуе хочется отвести взгляд и отвернуться, но чужая хватка усиливается, заставляя Чую сжать зубы и вернуть взгляд к Дазаю. — Правильно. Ты знаешь, с кем лучше не спорить. А чьи мозги могут украсить стену, в случае неповиновения. Накахара очень четко видит себе эту картину — его просто убьют. Если Накахара снова станцует на его нервах, если вновь выведет Осаму из себя, Дазай не станет думать слишком долго, он, возможно, сожмет его шею слишком сильно. Возможно, угрожая пистолетом, его палец случайно соскочит на курок. Возможно, играя с хождением по краю — Чуя с этого края все же свалится. Накахара молчит. Его губы порой дергаются сами, он хочет что-то сказать, но нет — дыхание все еще перехватывает, даже не от легкой асфиксии, только от чужих слов и взгляда. — Возможно, я знаю, что ты можешь сделать, — взгляд Осаму внезапно исчезает с лица Накахары, словно сбрасывая с Чуи тяжкий груз, однако, он скользит к кровати, и это Чуе нравится еще меньше. Нет, он любил Осаму, и проблем с этим у них не было… Просто хитрая улыбка на чужом лице, рука на шее и такой отстраненный кровожадный взгляд не дает никаких надежд на то, что это будет нормально. Скорее, Дазай просто захочет на нём отыграться. — Ложись на кровать. Слова звучат ужасно, как сложный приказ, как задание, которое Накахара не будет исполнять с удовольствием. Чуя может лишь распахнуть глаза и поразиться его непосредственности в этот момент. — Осаму, — Чуя не узнает свой голос, как будто он резко охрип, и Накахара решил принять первую попытку к бегству. Или хотя бы каким-то переговорам — чего с ним не сделает нужда. Дерзить в таком положении точно нельзя было. Кажется, это стало последней каплей, — я… — О, Чуя, свет моих очей, — Дазай слабо усмехается, отпуская руку Накахары и касаясь пальцем его мягкой щеки, — если ты сейчас не закроешь рот, я засуну в него пистолет и выстрелю. Стало малость жутко. Дазай мог такое организовать. Чуя оттаивает в момент, когда Осаму отпускает его шею, Накахара легко мог бы уйти, но почему-то не рискнул. Его тело сковывает еле ощутимый страх с долей напряжения, а пальцы и вовсе перестают слушаться — это было ужасно. Чуя ощущает облегчение, когда выдерживает расстояние с Осаму, направляясь к кровати, но тут же понимает, что он открыт, как на ладони, и это расстояние его не спасет вовсе. Когда на тебя не давит грузное тело и не прижимает рука к стене — становится легче. В такой ужасной тишине каждое движение отдается каким-то звуком, будь то скрип пружины, собственное сердце, которое готово было сейчас выпрыгнуть из груди или же тихие шаги рядом. Чуя садится на кровать, поднимая взгляд на Осаму, он не успевает ничего спросить или сказать. — Раздевайся. Почему-то в голову лезут неприятные мысли. Разные фантазии, начиная от самых страшных: что это очередная пытка, что сейчас Осаму захочет сделать ему больно, выпороть или достать пистолет, кто знает эту больную голову — заканчивая самыми неожиданными. Теми, о которых он мечтал в тайне после того случая, о которых думать куда более стыдно, чем о собственной пытке: если бы Дазай придавил его к кровати, глубоко вошел, схватил снова за волосы, не отпуская всю ночь. Чуя никогда не был извращенцем, а потому стыд уже поселился на его щеках. Он не имеет права ослушаться босса, и эта мысль одновременно пугает и заставляет его иронично усмехаться тому, что он даже дома, как на работе. Хотя, по правде говоря, он просто не хотел вывести Дазая из себя еще больше, он боялся что тот что-нибудь с ним сделает. Например, придавит голову к асфальту, выбивая зубы — а после три выстрела в спину. Поэтому пальцы быстро бегут по пуговицам, начиная расстегивать сперва жилетку, после и рубашку, пальцы все же дрожат, самую малость выдавая нервы. Напоследок Накахара скидывает с ног джинсы, оставаясь только в одной рубашке, белье и чокере — Осаму нравится такой вид, Чуя знает. Накахара хмурится, поднимая взгляд на парня в момент, когда Дазай закатывает рубашку до локтей. Его руки выглядят крепкими — красивее только ладони с длинными пальцами, которые с лёгкостью могут задушить его или сжать до боли его талию, Чуя это… пока не знает. Но он в этом уверен. — Умница, — Дазай иронично усмехается, подходя к кровати ближе, и тут же его ладонь ложится на челюсть Накахары, ласково поглаживая большим пальцем по щеке — Чуя запомнил этот жест, он знает его значение. Знает, что Дазай хочет минет, поэтому Накахара поднимает ладони к чужой ширинке. Боже, как же он чертовски проебался перед ним — если бы Накахара не клевал его, упиваясь своей неприкосновенностью, он бы сейчас не был в таком положении, его пальцы бы не дергались и в голове бы не было чертового страха. Накахара не знал, что Осаму может сделать ему на самом деле, просто был уверен, что может он что угодно, и это точно не будет приятно. Все фантазии о пытках вернулись в момент, когда Чуя вновь хотел отступить. Накахара быстро справляется с кожаным ремнем, черными джинсами, расстегивая их. Чуя старался отвлечься, он не любил делать минет, но умел его превосходно — и Осаму это знает. Накахара лишь спускает чужие боксеры и перед его лицом оказывается крупная головка с набухшими венами, ему даже не пришлось возбуждать Дазая, у того, видимо, встал еще в момент, когда он зажал Чую у стены. Накахара хочет перестать думать об атмосфере в комнате, но чужая ладонь на затылке тянет его ближе к члену, и Чуе приходится взять в рот головку, вцепившись ладонями в чужие бедра. — Молодец. Чужая похвала не звучит искренне, когда тебе в рот пихают член, нажимая сзади на затылок, чтобы помочь взять его в рот глубже, Накахара старается дышать чаще, между ног становится жарко, и он прикрывает глаза, принимая в рот почти весь член Осаму. Головка неприятно щекочет горло, Чуе приходится прикрыть глаза и расслабиться, чтобы взять до конца — он ненавидел горловой, который так обожал Осаму, даже если у Чуи моментально вставал от того, как чужие пальцы врываются в рыжие волосы, даже если он слышал эти прекрасные хриплые стоны сверху. Накахара мычит, начиная мерно двигать головой, то просто вбирая чужой член в рот, то заглатывая целиком, утыкаясь носом в пах, в уголках скопилась влага, которую хотелось убрать, потому что становилось уже не комфортно. Горло саднило и начинало першить от раздражения, но Дазая это не особо волновало — он не напирал сильно, не заставлял Накахару брать целиком, но значительно направлял его, сжимая его голову чуть сильнее, когда Чуя рефлекторно пытался сглотнуть, сжимая его головку сильнее. Когда между ними разносятся влажные звуки и хлюпанье, Чуя хочет коснуться своего члена, но он боится. Боится еще сильне разозлить его. Накахара тянет голову назад против Дазая, все таки вынуждая его ослабить хватку, полностью выпуская член изо рта, чтобы поглубже вдохнуть и прокашляться. Это обозначало лишь полное поражение — Осаму не кончил, хотя, очевидно, был близок. Чуя не смог дать ему кончить, и как только Накахара вновь тянется к его члену, Дазай уже сам его останавливает, подхватывая под челюсть. — Ложись на кровать. — Дазай… — Живо. Почему-то Чуя ожидал, что сможет заслужить прощение и так — наивность была наказуема, ведь Дазай изначально планировал дойти до конца, а Накахара с чего-то решил, что сможет отделаться только отсосом. Горло слегка болит, Чуя ненавидит это чувство — еще больше он ненавидит, когда на него давят. Он ложится на кровать, чуть сводя колени вместе, пока Осаму полностью стягивает свой галстук и забирается следом на кровать, тут же оказываясь перед Накахарой. Подтянув к себе ладони, Накахара не может оторвать взгляд от Дазая, чтобы знать точно, что он будет делать. И это знание ему не помогает, в первую очередь из-за того, что Чуя видит — Осаму вытаскивает ремень из штанов и складывает в петлю в руке, и тело мгновенно напрягается. Он не знает, что будет дальше, но уверен точно, что не стерпит — уж лучше умереть от рук садиста, чем быть им замученным. — Осаму… — Тихо. Теперь это звучит ласково и ни капли не обнадеживает. Чуя не может успокоиться и отвести взгляд, а когда Осаму нависает сверху, Накахара чувствует себя еще меньше, чем прежде. Как будто его загнали в угол и он та самая мышка, с которой кот долго играет, прежде чем прихлопнуть её. Дазай прикасается к его ладоням, желая забрать их и что-то сделать, но Накахара не позволяет. Чуя смотрит ему прямо в глаза, словно вымаливая каплю объяснений — Осаму не говорит, что будет делать с ним, даже не намекает, только пугает и словно завязывает глаза, оставляя в полной тьме разбираться со своими ощущениями самому. — Дай мне руки. Если не хочешь лишиться их. Накахара не верит ему, но все же из двух зол выбирает меньшее. Он позволяет не без  усилий взять свои запястья и закинуть за голову. Короткая манипуляция, и ремень полностью опутывает запястья Накахары, привязав его к изголовью кровати — у Чуи в миг отлегло от сердца, ибо он до последнего боялся, что ремень он использует для чего-то более неприятного. Связанные руки не так страшно, даже если теперь он не может ими пошевелить. Пальцы Осаму ласково касаются его колен и разводят их в стороны, делая парня максимально открытым для него. Они такие длинные и холодные ласково поддевают чокер, а после ведут медленной дорожкой вниз, к груди, задевая соски в мелком прикосновении, заставляя Чую втянуть живот от холода, они плывут ниже по мягкой коже, спускаясь к животу и паху, щекоча короткими маневрами возле стояка. Чуя утыкается лицом в локоть, чувствуя себя странно — его не берут нагло, не говорят грубости, просто рассматривают, при этом трогая каждый участок кожи. До ужаса странно. — Я не разрешал отворачиваться.  Грубый голос заставляет Чую открыть глаза и вновь вернуться к властной фигуре над собой. Дазай заставляет смотреть ему в глаза, зная, как его это пугает — легкая безумная улыбочка, черный, как будто пьяный взгляд и самоуверенное выражение лица, ясно, что он может сделать, что угодно — и это точно сойдёт ему с рук. — Ах, Чуя, ты такой милый, когда боишься, — Дазай улыбается, сам наклоняется вперед за смазкой под подушкой, и Чуя снова слегка расслабляется, испытав новое облегчение от того, что Осаму хотя бы использует смазку, — похож на загнанного зверя. Теперь ты понимаешь, с кем разговариваешь? Ответа нет, словно Осаму разговаривает сам с собой, и это его бесит. Вместе с резким открытием бутылочки Дазай вновь поднимает взгляд на Чую. Накахара молчит как будто специально, чтобы позлить его, чтобы не давать Осаму то, чего он так хочет, и стоит Дазаю остановиться, Чуя вновь пытается свести колени, но быстро натыкается на чужую ладонь. Он не хочет смотреть на Дазая, ему плохо, неловко, ему страшно.  — Я не слышу. — С главой мафии. — Не очень похоже на извинения, — Дазай говорит тихо и спокойно, но от того совершенно не легче — верно, ведь в прошлый раз он обещал, что заставит Чую извиняться. За свой длинный язык, за неподчинение, за наглость. Накахара опускает взгляд, чувствуя, как чужие пальцы пробираются под белье, тут же стаскивая его, — смотри на меня. Звучало грубо, словно Дазаю надоело напоминать об этом. Чуя поднимает ногу, чтобы помочь Осаму, а после упирается пяткой ему в грудь возле ключицы — мелкая игра, чтобы напомнить ему, что Накахара по-прежнему его мальчик, который правда помнит, что его парень важная шишка. Пытается умаслить любым способом, не в состоянии переносить этого гнева, что расплылся по комнате. И Осаму это нравится, он улыбается и касается его ножки, ласково целуя куда-то возле икры, плавно опускаясь холодными пальцами ниже. Быстро использует смазку и скидывает чужую ногу к себе на талию. — Ах, — Осаму входит резко одним пальцем, не особо церемонясь, заставляя Чую морщиться и хмуриться под ним. Он не может попросить быть мягче, это не сработает. Накахара хочет отвести взгляд, снова вжаться в локоть или прикрыть глаза, но он еще держится. — Не хочешь извиниться перед начальством за неповиновение? — Осаму двигает пока только первым пальцем, он скользит достаточно легко благодаря смазке, — ты же знаешь, что сделал не так? — Нет, я… — Чуя пытается что-то сказать, но голове путаются все мысли, Накакахара все же опускает взгляд куда-то вниз, — что? — Ты правда не знаешь? — Осаму внезапно добавляет второй палец — и это становится уже более ощутимо. Пальцы у Дазая длинные, намного больше его собственных, и поэтому ощущения острее — первые резкие движения проносятся дискомфортом, Чуе приходится глубже дышать, чтобы привыкнуть, но Осаму привыкнуть не даст. Даст только напряжения и очередного стыда в придачу, — я не слышу. — Я не, — Чуя прерывается, ему крайне сложно говорить, он дергает руками, а после поднимает взгляд куда-то выше, все же приходя в себя, — извини. — Повтори. За что ты извиняешься? — За то, что неправильно говорю с начальством, — признает Чуя, не в состоянии сейчас смотреть Дазаю в глаза, и как же он благодарен, что Осаму не заставляет его это делать, позволив прийти в себя, — я… я не должен перечить боссу. — Как мило, — Дазай вставляет пальцы до конца, плавно нажимая на простату в чужом теле, и Чуя снова сводит брови, молча выдыхая, — кто у нас самый послушный исполнитель в мафии? Дазай улыбается. Его пальцы покидают тело Накахары, как только тот выдыхает короткое, но емкое — «я», хотя в душе он совершенно не согласен. Он ни черта не послушный, не личная собака Осаму, не обязан ему ничем, Чуя единственный из всех исполнителей, кто может позволить по отношению к боссу намного больше, чем остальные. И он его бесит, Чуя вновь дергает руками, пропуская тот момент, когда обе ладони Дазая схватились за его талию — Чуя распахивает глаза и тут же чувствует чужую ладонь на своей шее. Как в прошлый раз это пугает, и не успевает Накахара сказать и слова, как Осаму медленно входит в него, заставляя лицо исказиться в немом выражении. Ему плохо, Чуя не может и пошевелиться, а чужой член внутри заставляет его только сильнее обхватить ногами чужую талию. Осаму входит до конца, заставляя Чую выгнуться — его худое тело сейчас во всей красе демонстрировало его напряжение и нетерпение, ребра ходили ходуном, порой Чуя втягивал живот от ласковых спазмов, и Осаму действительно наслаждается этим зрелищем. — Не хочешь поблагодарить своего начальника? Он ведь не стал убивать тебя или вредить, — с каким же ядом и самодовольством были произнесены эти слова, чуть ли не заставляя Накахару сорваться и вновь послать его нахуй — Чуя мечется от злости к осознанию того, что станет хуже, продолжи он своим игры в непокорность. Дазай требует от него покладистости, зная, что Чуя никогда таким не будет.  И мощные толчки вместе с крепкой ладонью на шее доказывают ему снова и снова, что Дазай всегда берет свое. Кажется, Чуя умрет прямо сейчас на месте от всех этих эмоций — от грубости и силы, от того, что прошлые синяки на шее не сошли и к ним присоединятся новые. Что гнев его проникает холодом под кожу, а слова обжигают вместе с прикосновениями, и этот контраст сводит с ума.  — Замолчи, — Чуя просит его, жалобно стонет, наконец прикрывая глаза, позволяя ему делать сейчас все, что захочет. Накахара вновь втягивает живот рефлекторно, когда Дазай входит резко, стон сам вырывается из груди, и Чуя уже ни о чем не думает. Только о том, как его задница принимает в себя член своего босса, пока сам он не в состоянии даже пошевелить руками, — блять. Чуя выгибается, а Дазай входит во вкус. В его голосе снова начинают прослеживаться грубые нотки, он чуть ли не рычит: — Что нужно сказать, когда я так хорошо тебя трахаю? — Ах... Спасибо, — Чуя краснеет. Кажется, впервые за вечер ему, блять, стыдно — стыдно за то, что он говорит, за то что позволяет Осаму быть таким грубым, ему правда стыдно, но член твердеет от этих разговоров. От того, что Осаму заставляет его это говорить, заставляет его благодарить за это. От фантазий о том, как его голова разлетится на все стороны до сладкого шепота на ухо с грязными словечеками оказался всего один шаг. Дазай сжимает его талию пальцами сильнее. — Громче. — Спасибо. Спасибо, Дазай! — Чуя кончает в момент, вновь случайно дергая руками, которые уже давно затекли. Ему одновременно хорошо и плохо — он, черт возьми, благодарит своего парня за то, что тот оттрахал его — это немыслимо, в то же время так стыдно, что у него пылает все тело. Не только щеки, но и руки, ноги, которые сейчас слабо дрожали, пока Дазай не покинул плавно его тело. Ему было стыдно пиздецки за все, в голове вновь проносятся эти разговоры, и Накахаре очень хотелось сейчас ощутить чужие объятия и понять, что все в порядке, а глупая игра ничего не значит. Чуя прикрывает глаза, откидывая голову назад и громко вздыхая — ему так хорошо, его тело никогда еще не знало такой разрядки, когда сперва страшно, когда чешется и до боли колется от желания, когда предвкушение оказывается еще более опасным и пугающим. Чуя был готов пустить слезу от эмоций, но, благо его руки развязывают раньше, чем Чуя успевает что-то понять. — Хороший мальчик. Дазай наклоняется к лицу Накахары, заставляя того хоть немного открыть глаза и глянуть на него. Осаму ласково гладит щеку Накахары, а после целует в губы — ласково, мягко, не торопясь, позволяя Чуе обнять себя за шею и ответить в тон. Сейчас Чуя испытывал такой прилив любви к своему парню, словно ничего этого не было, он хотел лежать и обниматься с ним часами после этого.