///
Зимы на Островах едва ли могли уподобиться холодам Севера, хоть и имели свои специфические угрозы. Студеная сырость и вес промозглых одежд, липнувших к телу… Рабы прозябали насмерть в уголках своих коморок под палубой, стоило им только отвергнуть тепло предложенного им очага. Его былые воспоминания о жизни на Островах тускнели с каждым прошедшим днем, и все же, Теон по-прежнему многое помнил. Эту тяжкую ношу, вымокшее ощущение, сравнимое, разве что, с утоплением. В сравнении с этим, сухие, кусачие ветра Севера казались Теону почти бодрящими. Как и в те годы, проведенные под чужим крылом после неудавшегося восстания, холод по-прежнему представлялся ему одновременно и мучительным испытанием, и необходимой закалкой. Стужа крепла. Поднимался ветер.///
Он приказал служанкам развести огонь и принести кипяченной воды для купания. В отличие от Винтерфелла, Дредфорт не изобиловал древними горячими источниками или протоками в стенах замка, но растопленный свежевыпавший снег был равно так же чист, как и любая другая вода. Топленая сосновая живица заполонила своими ароматами всю опочивальню. Находя усладу в приятном ощущении тепла от подогретого стекла в своей ладони, Теон установил банку на столе, подле прочих собранных припасов. Свёрток марлевого бинта. Кувшин, наполненный мёдом. Еще один — с пчелиным воском. Катушка кетгута. Чистец шерстистый. Соль. Маковое молоко. Заточенная бритва. Кусок мыла. Напоследок Теон послал за подносом с едой и кружкой кипяченного свитчела, чтобы уже быть готовым. Ранения с поля боя были не единственной слабостью, которой подвергались мужи во времена своих зимних странствий. Свитчел же соединял в себе всё, что было призвано отогреть тело — имбирь, лимонный джем и уксус, с щепоткой свекольной патоки, гарантируя сладость напитка под стать предпочтениями Рамси. От потока тепла и пара щеки его окончательно укрыл румянец, и Теон приготовился ждать.///
Определенно во всем этом чувствовалась доля суровой насмешки Севера — провожать своего супруга в холоде бесстрастия занимающегося рассвета, чтобы затем, спустя долгие месяцы, встречать его в не менее студеный закат полудня. Но Теон успел приноровиться к морозу почти столь же хорошо, как и к мужчине, ради которого и стоило этот мороз выносить. Жестокость в обществе Рамси была больше делом естественного явления. Подобно снегам Севера. Один выучился не ёжиться, скулить и вымаливать то, чтобы Зима никогда не наступала. Другой просто имел хорошую пару ботинок и надеялся, что крыша не провалится под весом выпавшего снега. «Или же, — размышлял Теон, — один выучился ценить, даже наслаждаться, остротой укуса.» Он облачился в стеганные слои шерсти и промасленные пакли, сокрытыми под вареной кожей и темными мехами, помечавшими его как супруга северянина. Отрубленные концы его пальцев пронзило болью, стоило ему только надеть перчатки. Даже спустя годы, Теон все еще со всей отчетливостью помнил скорый хруст лезвия, вставшего поперек кости; постепенно накатывающую, головокружительную волну осознания, последовавшую за молниеносной вспышкой перед глазами в миг отсечения нерва. Солнце охватывало небесные широты, находясь в зените, когда он ступил на двор. Заледеневшая грязь и лошадиный помет под ногами были черствы, осколки льда, усеявшие пробоины в тележных колесах, сияли подобно наполовину захороненным зеркалам.///
Нос Теона с легкостью переломился под натиском и весом кулака Рамси. Кровь хлынула к горлу, заполняя его привкусом монет и отчетливым предчувствием, будто его сейчас вырвет. Он повернулся щекой к шелестящим сосновым иголкам, выкашливая кровь и мокроту на полы лесной подстилки. — Черт, Рамси, — наконец произнес он, — Пытаешься сделать из меня уродца еще до свадьбы, да? — Уродца? Наоборот, я делаю из тебя красавца, — приложенный край манжета породил искрящую вспышку боли, отдавшуюся в районе перегородки носа Теона; теперь кровь была размазана по его щекам и ладони Рамси. Сверху на него взирал раззадоренный мужчина с широко раскрытыми глазами, — Твоя отвратительная улыбка — вот где уродство. «Поганая псина, — подумал Теон. — Все эти разговоры о моем приручении… Это тебе бы следовало носить ошейник, сгибаясь пополам на этой чертовой земле. Животное. Больной выродок.» Пожалуй, была в Теоне и более уязвимая сторона, которая наверняка бы сжалась под натиском слов и тела Рамси, но уж точно не ради этого он провел последние десять лет меж двух огней Старков и Русе Болтона, — прежде законный наследник Железных Островов и отныне воспитанник и невестка бастарда, — не для того, чтобы жеманничать и послушно поскуливать. Как бы сильно Рамси бы того ни хотелось. Своего первого ободранного человека он увидел вскоре после своих седьмых именин. Обычно люди толкуют о сырой, вязкой грязи содранной плоти, но труп уже был подсушен и источал сухие ароматы гнили на момент, когда провожатые Зеленых земель провели его через ворота Дредфорта впервые. Подобно ошметку свинины, оставленному после праздного пиршества, кожа человека засохла и очерствела на открытом воздухе. И запах этот смешался с солоноватым запашком вод Студеного моря, подозвав внезапный поток желчи к сомкнутым зубам Теона. Если время, проведенное на Севере, и научило ему хоть чему-то, так это тому, что Теона можно было перекраивать бесконечно. Он был столь же изменчив, как и вода — он мог изгибаться и дальше выстраивать свое течение, адаптируясь. Порой даже слишком хорошо. Кровь стекала по его горлу. — Мой, мой, ты целиком и полностью мой, — чужие пальцы выплясывали у пояса его брюк, попадая в такт чудаковатому воркованию Рамси; о крови и безумии он толковал, подобно кошке, убаюкивающей своим мурлыканием, — Будешь истекать моим семенем, когда я надену на тебя свой церемониальный плащ. Посмотрим, улыбнешься ли ты тогда. «Она правда тебе не нравится? — мысленно вопрошал Теон, вперив взор в ветви деревьев над своей головой, — Или ты просто знаешь, что я никогда не улыбнусь так тебе?» — Не смей отводить от меня взгляд. Следующий удар Теон предвидел. Зажав чужие грубые пальцы промеж собственных зубов, он укусил его и после определенно упивался тем, как брызнула кровь Рамси, теперь переплетаясь с его собственной.///
— Открыть ворота! Рокот семенящих копыт сменился тяжким, жалобным рёвом древесного движения. Теона одолело чувство стыда за то, какая волна нестерпимого удовольствия зародилась в его животе, прежде чем вид наконец соприкоснулся с сопровождающим его звуком. «Не беги, — напомнил он себе, борясь с желанием прикусить свою губу или вовсе зардеться, — Следи за дыханием и не набрасывайся. Для такого у него полно собак.» Однако это казалось все более невыполнимым, стоило только его супругу на своем верном скакуне ступить на двор, залитый свечением подожженных факелов; лицо его вполовину было сокрыто тенями в точке соприкосновения света зимнего солнца и теплого огня. Холодные, глубоко посаженные глаза, расслабленное выражение лица и ни одного щита поблизости — одни только чертовы меха, слои шерсти и вареной кожи, будто и возвращались они не с войны, а с обычной охоты, которую нельзя было назвать ни особенно выдающейся, но и ни пустой тратой времени. Осанка Рамси не выдавала собою ни усталости от стрельбы из лука, ни от ношения меча. Или от месяцев, проведенных в южной стороне в чужестранном море. Или от обратного шествия сквозь снега. И это злило, стыдило и радовало Теона почти в равной мере. «Он выглядит ожесточенно, — подумалось Теону, который теперь чувствовал прилив жара к своему лицу, — Ожесточенно и сильно.» Были в нем особые ощущения, взрощенные сквозь длительные годы его помолвки и брака. Его пятнадцати лет жизни на Плачущей реке. Любовь к холодам. Жажда до красного мяса. Голод — разогретый на мелком огне и доведенный до длительной степени горения. И пока взгляд его уцепился за привычное положение бедер Рамси, следом прослеживая тень выступившей щетины на его лице, пока он обернулся на миг, чтобы прокричать что-то в сторону съежившихся оруженосцев, Теон внезапно осознал, что именно сейчас ему бы хотелось вцепиться зубами в очертания тела Рамси и надкусить. Глаза их встретились в причудливом, раздвоенном свечении. Собаки залаяли, и лай этот эхом пронесся по какофонии шума коней и прибывших воинов. Посреди всего этого хаоса, Рамси с легкостью покачнулся, храня особую царственность поверх своих колен, и принялся неспеша избавляться от перчаток, одарив Теона оценивающим взглядом. Недрогнувший взгляд безо всякого стыда прошелся по телу Теона с ног до головы и обратно. Стенания поднявшегося ветра врезались в его лицо ошеломляющим ударом, и более он не слышал ничего, кроме как перестука ботинок Рамси над черствой землей. «Иди сюда, иди ко мне, ну же.» Губы Рамси врезались в его подобно зимним штормовым ветрам. Надавливая, раскрываясь и закрываясь вновь. — Гулящая ты шлюха, — носом он очертил дорожку вдоль черт шеи Теона, глубоко вдыхая в перерывах между жестокостью своих укусов. Теону не оставалось ничего, кроме как возложить свои руки на плечи Рамси, притягивая к себе, нащупывая и борясь со внезапной тягой пасть на свои колени прямо здесь. Острые края зубов закусили его артерию, и мир неспеша растворялся до одного лишь заиленного тумана. — Рамси… — Заткнись, — проговорил тот сквозь зубы. Участок между его шеей и мехами был до невозможного теплым, и Теон зарылся там же, испытывая уже родное чувство умиротворения близ чужого сердцебиения, бегущего где-то в артерии, — Стоишь тут, на виду у всех, в таком виде. Мне стоило бы заставить тебя носить вуаль. Его руки сомкнулись в болезненно-удушающем гнезде вокруг очертаний талии Теона, сотрясаясь от сдерживаемой энергии внутри себя. Носом Теон зарылся глубже в границы шеи своего мужа. Шаг его ботинок преодолевал каменные плиты и засохшие в них травы до самого порога их покоев.///
Они учуяли запах гнили еще задолго до того, как добрались до озера. Два лосенка-самца, не поделивших что-то в самый разгар гона, по-прежнему переплетенные своими короноподобными рогами, наполовину погруженными в воду, в которой и потонули. Еще была осень, листья по-прежнему осыпались с липовых деревьев — золотая корона на глади почерневшей, зловонной воды. Была какая-то особая, одутловатая сладость в запахе самой смерти. Округлость на кончике языка, с которой Теон примирился сквозь годы его взросления и жизни в Дредфорте. Сквозь его годы с Рамси. При виде гнили и костей, Рамси расплылся в улыбке, преисполненной искренности тепла. Было что-то в беспристрастной жестокости матери-природы, что каким-то образом оказывало на него успокаивающее влияние. По крайней мере, в той манере, в которой такой человек, как Рамси, в принципе определял чувство умиротворения и спокойствия. — Погляди-ка на это, — свистнул Рамси, растягивая свои руки за головой и хрустнув плечами. Линия, прочерченная вдоль его спины, намокла от пота и духоты заходящего лета, и Теон быстро отвел свой взгляд в сторону. Прежде им было по десять и семь лет, а затем, спустя десять лет со дня их встречи и все еще за год до официальной церемонии бракосочетания, Теон внезапно поймал себя на том, что сам посматривал в сторону Рамси все чаще и чаще. — За самочку-то небось, ха! Интересно, как долго они тонули. Плоть уже отделялась от оголившихся трупов. Зубастая челюстная кость и полая глазница ухмылялись в ответ Теону из мира застывших водных зеркал. — Как думаешь, куда делась корова? — Уже неважно, — пропыхтел Рамси, — Может, она оказала нам услугу, пометив буковые деревья, и теперь охота выдастся достойной. Он прокрутил в руке свою запасную стрелу. Легкий ветерок разбросал бледнеющую листву по темнеющим водам озера, отбрасывая череду водной ряби вплоть до самой преграды из почивших зверей. Лукавым взором Теон вперился в своего будущего мужа. Позади них — пара лосей, возлежавшая в гнили, навеки пойманная в своей истощенной борьбе.///
«По крайней мере, он не пытался раздеть меня на льду и в этой грязи, — затесалось в сознание Теона, когда спина его соприкоснулась с мягкостью мехов, — Хотя, это было бы не впервые.» Грубые руки сжали его грудь, терзая едва заметную выпуклость грудных мышц сквозь слои шерсти и кожи. — Мелкие, — голая ладонь ударила по груди Теона, и Рамси тут же нахмурился, будто бы ожидая мягкость отклика, присущего женскому телу, — Ну ничего, станут больше, как только я заделаю тебе наследника. Будет во что вгрызться зубам. Да помилует его Утонувший бог. Чудом казалось то, что Теон в принципе мог выкручиваться под телом Рамси, что уж тут говорить о том, чтобы иметь возможность раздеть его и засунуть в ванну без опаски оказаться согнутым над ней, поставленным на колени или с очередной пощечиной, распластавшейся вдоль его лица. Подготовленным ранее куском мыла он намылил кусочек ткани и ухватился за заросшую щетиной челюсть Рамси своими пальцами. Всего на миг, чтобы уловить этот полуприкрытый, преисполненный упоения взор, направленный в его сторону. — Надо позволять тебе вытворять такое почаще, — пробормотал Рамси, заявив свое главенство, как и всегда, — Славно, что ты угождаешь мне чем-то еще, помимо своего тела. В ответ Теон лишь улыбнулся. Рамси был дома, в целости и сохранности, и было что-то странным образом отрадное в виде его раскрытой шеи под остротой лезвия. — Я сделаю и побольше этого, если только ты принес мне то, что я хотел. — Дрянь. Так и знал, что ты поймаешь меня на этом. — И не только на этом, — улыбка вырисовалась на лице Теона, стоило ему только вспомнить о звенящем грохоте лезвий, возложенных друг на друга, пока Рамси трахал его. Он отложил сверкающее лезвие в сторону, — Ты по-прежнему должен взять меня на охоту, знаешь ли. Теперь, когда ты вернулся. — Взять тебя… — он фыркнул, — Я возьму тебя, так и быть. Возьму тебя на свои колени и напомню, где твое место. Эта беседа успокоила что-то внутри Теона. Без понятия, чего стоило бы ожидать от этой встречи, но спустя десять месяцев сражений и всего одно зимнее странствие Рамси был столь же счастлив, как и в тот день, когда ему довелось освежевать в подземельях четверых воришек лошадей. Воздух вокруг сгущался от распаренных ароматов сосны и треска сухих поленьев. Запекшаяся кровь размокла под ногтями Рамси. Некоторые из костяшек его пальцев были ободраны и свидетельствовали о былой злобе. «Нужно будет присмотреть за ними», — сообразил Теон. Любуясь крепостью хватки мускулов стрелка под его же крепким захватом, он проводил Рамси до постели, подгибая его предплечье за затылок. Нечто изнутри его живота приятным образом изогнулось, стоило только его взгляду зацепиться за растянувшиеся мышцы Рамси — неприметный пригорок грудной клетки, проглядывающие сквозь кожу голубые вены, в особенности заметные с той стороны, где кожа обтягивала кости; метка укуса в форме полумесяца, оставленная им на предплечье Рамси в ранние годы их замужества, все еще была на месте. Рамси прошипел в неудовольствии в ответ на натяжение перенапряженных мышц со следами старых гематом. Что же… Теон открыл для себя, что и это ему нравилось тоже. «Его слишком долго не было, — думалось ему, — Позволь мне делать то, что мне заблагорассудится.» И с этой мыслью Теон склонился и вдохнул. Кожа Рамси теперь была чиста и пропитана ароматом елей и яблочного уксуса. Теону подумалось, что, возможно, ему бы даже хотелось её облизать. Укусить, чтобы доказать, что Рамси был настоящим. Он почувствовал, как мышцы живота Рамси зашевелились под его щекой, будто переглядываясь между собой. — Не ворчи, — носом Теон уткнулся в его грудь, — Я имею на это право, после такого долгого ожидания. — На дерьмо лошадиное ты право имеешь. — Как я и сказал. Беглый осмотр тела Рамси не выявил никаких серьезных повреждений. Одни лишь синяки да ссадины. Стянутая швами рана вдоль кривой его ребер на первый взгляд казалась чувствительной, но вполне неплохо зажившей. Ступни его повреждены не были, как и икры не были ничем отмечены. Одним только пальцем Теон провел по линии мускулов внешней стороны его бедра и не обнаружил ничего, кроме вполне обыденного напряжения, возникавшего по обыкновению после долгой верховой езды. Впрочем, с этим справиться можно было достаточно просто, он знал по опыту, хоть он и обратил внимание на приглушенный выдох, сорвавшийся с уст Рамси, как только Теон надавил на связку мышц. Член Рамси был вполовину возбужден, расположенный на его коленях, и Теон едва не поддался соблазну склониться и взять его своим ртом. Хоть раз в жизни не закашливаться, не давиться или всасывать, а попросту опробовать на вкус, смакуя и мучая его на досуге. «Позже», — заключил он. Вместо этого он подобрал прокипяченную тряпку и окунул её в миску с теплым раствором соли и уксуса. — Сейчас немного пощиплет, — произнес Теон с улыбкой.///
— Ты не поедешь, — проговорил Теон со своего места, будучи в постели, — Дредфорту нужен кастелян. — Не говори мне, черт возьми, что я должен делать, — Рамси уже избавился от пергамента, обнаруженного ранее на подоконнике; грубость удара его руки, пришедшаяся поверх дырки Теона, прервала устоявшуюся незначительную тишину, — Ты не в том положении, чтобы выдвигать свои требования. Годы замужества за Рамси вызвали необходимость быть пластичным не только в одном конкретном случае. Его запястья были привязаны к коленям, готовые быть утоплены в горе измятых одеял и мехов. Рамси водрузил себя поверх тела Теона, занимаясь его подготовкой, слизывая высушенную слезливую влагу с его щек. Той ночью Теон лежал в окружении мехов и смотрел на закопченные поленья, догоравшие в мерцании света очага. Это считалось его особой игрой, затеянной еще в далеком детстве, во времена, когда он по-прежнему жаждал отцовской заботы и ласки и еще не знавал войны, северных морозов или изощренных хитростей Русе Болтона. В тени приглушенного света всякий мог уловить искаженные образы в неровной зернистости и шероховатости рубленой древесины — будь то птичка, коробчонка или знакомые черты лица. «Ему нельзя умирать, — мысль нагрянула непрошенной, посреди сумрака их покоев, — Я принял его плащ. Он может умереть только ради меня. Ни за кого больше. И ни за что больше. Только когда пальцы мои коснутся его внутренностей и дотянутся до костей — только тогда ему будет дозволено умереть. Ни мгновением раньше.» Рука Рамси крепче ухватилась за черты его талии, укрытой синевой гематом, и вскоре Теон вновь окунулся в уже породнившуюся тьму собственного существа. Где-то за их постелью письмо из Винтерфелла возлежало брошенным, костляво-белое во тьме полов.///
Теон открыл банку топленой сосновой живицы, окунув в её содержимое свои указательный и средний пальцы правой руки. Два обрубка неприветливо дернулись в ответ на предчувствие вкрадчивого тепла. — Я не просил тебя устраивать резню. — Ну да, — Рамси закатил глаза, — Всего-то отсечь башку твоего дяди. — Это другое. — Едва ли. Можешь не скрывать передо мной того, как тебе это нравится. К тому же, учитывая то, как я ласков с тобой… О, помилуй. Теон показательно взмахнул своими тремя пальцами и двумя отрубленными культями, все еще блестящими от слоя нанесенной лечебной смолы. — Долго мы будем об этом говорить? Я не стану извиняться за заботу, если ты так того хочешь. Тебе повезло, что я отрезал только пару. — Это тебе повезло. Дорогостоящая вышла ошибка, — приложив кончики своих пальцев, пропитанные мазью, к особенно глубокой ссадине, он получил особое удовольствие от ответного болезненного шипения со стороны Рамси; сто семьдесят всадников дома Рисвелл и тройная партия орды железнорожденных, прибывших на своих кораблях, вот какова была цена внезапной эмоциональной вспышки Рамси, за которой, к тому же, следовал и визит Старков, и всё за первый год их замужества, — Отрежешь еще один, и я откушу твой нос. Пальцы его надавили сильнее, и зрачки Рамси заполонила густая тьма. Высшим удовольствием сейчас казалось склониться над временно усыпленной мощью тела Рамси, втираться кончиками пальцев в его разнеженную плоть. — Готов поспорить, тебе это даже понравилось. Почувствовать себя стоящим чего-то такого, — один из зрачков Рамси сузился. Едва ли это могло отвлечь внимание от багровеющей волны, укрывшей кожу на его шее. Такое случалось каждый раз, стоило ему только завестись, — О, ты бы так и сделал, да? Выгрыз бы его подчистую. Его обнажившиеся клыки были несколько сколоты, и Теон находил это своего рода очаровательным. — Ну разумеется. Злобная сучка. Звучит, конечно, рискованно, особенно зная то, как тебе нравится сидеть у меня на лице. Скажи мне… Как бы ты это сделал? В ответ Теон лишь фыркнул. Пробегаясь пальцами вдоль наложенных швов, на мгновение он представил то, как мог бы протиснуться ими же в чужую плоть, смакуя ощущение тесноты сокращающихся мышц, расходящихся в стороны только лишь по его собственной воле. Утопить себя в крови Рамси, предвкушая ощущение ритма биения чужого сердца. Разодрать в стороны до такой степени, что ни единое препятствие между ними не было бы более допущено. Волосы Рамси на затылке были обрезаны все столь же коротко. Они щекотали щеки Теона, когда он наклонился к его уху, чтобы прошептать: — Едва ли бы я стал тебя предупреждать.///
Чья-то косуля, заточенная в сохранности своего загона, улеглась на морозную перину свежевыпавшего снега, от голода и неприветливого ветра сжавшись до самого основания своего животного происхождения жертвы с обыденными инстинктами и повадками, предусмотренными природой. Теон и Рамси минули крошечные следы от чужих копытец, пересекая неглубокий овраг, вставший на их обратном пути по возвращении к воротам Дредфорта. Следующий зов от короля Севера обещал дойти до них всего через неделю, солнце растапливало остатки изморози, собравшуюся в вышине верхушек сосен и на макушках вёха. Оттепель отдавала в воздухе парной влажностью и древесной духотой. — …И одни только боги знают, кем бы ты стал, не окажись ты здесь, — произнес Рамси, прикосновением ладони тревожа затянувшийся рубец, запрятанный в мехах Теона, — Я сделал тебя сильным. — Ага… — щекой Теон притерся к чужой коже, источавшей родное тепло, вдыхая прелую смесь лесных ароматов; по своему обыкновению свои дни они проводили за привычными препирательствами, и чувствовался в этом порядке свой особый ритм, причудливое подобие семейной жизни. И причиной всему излюбленная тяга Рамси к конфликту, жадность до чужого внимания Теона. Уже давно он высвободил свои руки из укрытия перчаток, проходясь пальцами сквозь густоту волос Рамси. Морозный воздух прожег болью руку, лишенную своей полноценности. Изменил ли его Рамси? Смог ли он изваять из него что-то поистине чудовищное? Что ж, вполне возможно. Всегда ведь присутствовала в нем та его сторона, что расценивала изощренный садизм Рамси, как честь и награду, и что, — со слов Рамси, — безбожно мокла всякий раз, стоило только Рамси вытворить что-то поистине ужасное. Гордые, жаждущие внимания осколки его личности, что упивались собственным заслуженным наслаждением от лицезрения сего, впивавшиеся своими клыками и высасывающие всё до последней капли с бессердечной самозабвенностью. И подобная жажда казалась кошмарнее всякого страха оказаться жертвой. То удовольствие, что Теон только мог вобрать в себя в этом смирении с обществом насильника, казалось непростительным. Он знал Рамси куда дольше всякого времени, проведенного с его сестрой, его братьями, матерью и отцом. Древний язык Островов все еще сопровождал Теона в мыслях и во снах его, однако между ними с Рамси царствовало особое молчаливое понимание, что было превыше традиций и долга; язык жажды и вожделения. — М-м… — кожей он чувствовал, как пальцы Рамси огибали оставленные синяки; собственное тщеславие его, уязвленное и задетое таким образом, каким только его тело способно будет запомнить это и усвоить, — Я так не думаю. Глаза Рамси сощурились в выражении неудовольствия. Его рука крепче ухватилась за особенно чувствительное место, и в тот же миг Теон смог ощутить то, как их беседа неспеша вмешивается во тьму безлунной ночи. Воркуя, он возложил свою ладонь близ виска Рамси: — Нет-нет, послушай, я твой… Все происходящее… Переменило что-то во мне. И в тебе, как по мне, тоже. Наши… Желания и жажда схожи, я… Мысли его возвратились к обугленным лишайникам на стенах Пайка, к кровавым разводам, размазанным по почерневшим камням. К лезвию ножа Рамси, врезавшегося промеж его костяшек, к тяжести его церемониального плаща, к весу головы в его ладонях. К вопящему кролику, к образу своего супруга, покрытого запекшейся, ржавеющей кровью, в ночных кошмарах Теона. К ощущению собственных зубов, впившихся в предплечье Рамси до крови. Видения, свитые и сплетавшиеся между собой — кровь, пролитая в равной мере. Все то, что могло произойти с Теоном. Все то, что он мог сотворить с собою и сам. Истина, чернеющая в сладости глинтвейна. Зарыться в черты шеи Рамси, близ чужого горла, было куда проще со столь леденящими ветрами. Теон вдохнул привычный ему аромат, а вместе с ним — и уже привычную жестокость в чужом обличии. Он бы испил её, если бы только мог. И он сказал что-то, потопив слова во тьме меж чужих мехов. И теперь уже Рамси обнажил свои клыки, впиваясь в существо Теона, намереваясь испить того до самой последней капли.///
— А ты не врал, когда говорил, что железнорожденные боятся сжигать тела, — тепло раскрытого рта врезалось в очертания шеи Теона, пока тот говорил; сплошная горечь поцелуя. И в это мгновение, когда Рамси подводил его к месту их назначения, Теон позволил себе вообразить, будто бы взгляд Рамси отливал стеклом в мерцающем свечении факелов, пока рукою своей, словно обозначив границы собственности, он обхватил его запястье, вынуждая Теона начать вести мысленный пересчет всякого случая кровавой бойни, произошедшей на его памяти за последние десять месяцев. — Ага, — шаги Теона мерным перестуком ступали по каменным плитам, весьма проворно уклоняясь от прямого столкновения со снующими тут и там слугами и бесчисленным палитровым множеством отдыхавших мужей, — И как ты это понял? Как ты показал им? Рамси рассмеялся. — Наши наемники наткнулись на тела, брошенные на пляже, сразу же после первого отступления, — принялся объяснять тот, — Мы сожгли их на погребальном костре еще задолго до того, как солнце встало. Можно было запросто ощутить это поражение. И учуять сам запах. Запах горящих волос и человеческого жира. Он резко дернул Теона к пустующему, безлюдному проходу. Паутина блистала в огненном свечении над их головами, пока они не миновали последний зажженный источник света. — Как щедро с их стороны. Не каждый найдет свою прелесть в колебании огня погребального костра на ветру. Море — жуткая вещь, а ты, к тому же, знаешь, как я ненавижу почем зря растрачивать стрелы. Рамси не скрывал того, как ему доставляет удовольствие вслушиваться в собственные речи, и с течением времени, спустя годы, Теон внезапно поймал себя на том, что и ему это тоже нравится. Дикость его взора, кровожадность его ухмылки, преисполненной одержимой маниакальности, врезавшейся, подобно удару хлыста, вынуждала Теона испытывать желание совершать ради нее такие вещи, что были превыше его чести и возможностей. Что, разумеется, — не исключая выживание в обществе Рамси и его присвоение себе же, — Теон уже совершал. И это его восхищало. Изгибы лестничных путей обрисовались перед ними, и Теон с особым интересом вытянулся вперед, стоило только перьевому галдежу и отдаленному карканью донестись до его слуха продолговатым эхо, достигая самого основания лестничного пролета. Тепло чужого поцелуя вжалось в его щеку, покрытую синяком. — Рамси, — сбивчиво выдохнул Теон, тащась следом по лестнице; холод встречного ветра закольцевался вокруг него из чернильной тьмы впереди, и тело его дрогнуло, — Куда ты меня ведешь? Дыхание Рамси оказалось столь же участившимся, пока ноги его преодолевали ступени в два счета, беспечно несясь навстречу зияющей тьме перед ними. Ни один факел не освещал скрученные пути их шага, но Теон мог углядеть возможную вспышку света впереди — постепенное осветление бесформенного мрака, растущая узнаваемость знакомых черт и образов. Ладонь Рамси, сомкнутая вокруг его запястья, напоминала кандалы. — А что я тебе говорил? — голос его был окрашен тьмой жестокой насмешки, и Теона пленяла его насыщенность; будто то был наваристый бульон или же сдобная сладость, — Знал ведь, что ты меня поймаешь. На моем слове. Наконец они достигли одинокой башенной комнаты, залитой всплеском света зимнего заката — хладное отображение солнечных лучей в снегу, на грани всполоха в отголосках погибающего света, подобно фениксу в миг своего перерождения и погибели. Теону пришлось сморгнуть ошеломляющую яркость. Как и прежде, взор его заметался в поиске необходимого и вскоре повстречался со взглядом Рамси. В тот же миг леденящая бледность его глаз пленила Теона равно так же, и эта его улыбка, прекрасно это знающая. За окном затрепетали крылом вороны, замершие в отсвете погибающего солнечного лика. У самой дальней стены расположился массивный дубовый стол. Его утолщенная, рифленая поверхность казалась куда более подходящей для одомашненных кухонь, для хранения древесных изделий искусства. Позолоченный свет, подобно глади ледяного вина, обволакивал пространство медовой сладостью. И дар Рамси исключением не являлся. — Чтоб Утонувший бог тебя… Чужие теплые руки настигли его со спины, крепкое тело Рамси прижало его к себе ближе, и на сей раз прикосновение зубов его отличилось нежностью, играючи покусывая артерию с мерным отстуком его пульса. — Не стесняйся, — пробормотал Рамси, лицом зарываясь в шею Теона, ближе к его горлу, — Теперь твоя очередь вспоминать. О чем ты просил меня, прежде чем я отправился по душу твоего дяди-варвара? Впившись взглядом в содержимое поверхности стола, Теон произнес голосом, заточенным слабостью шепота: — Разорви его на части. Принеси мне его чертову голову. — М-м, да, — поцелуй Рамси пришелся на щеку Теона, руки по-прежнему сжимали его талию, — Кто тебе вообще сказал, что ты можешь так просто говорить такие вещи, тем более мне? Скелет был ободран подчистую. Вычищенный, натертый до блеска, будто оставленный на одну только милость солнцу и солоноватому ветру на длительные годы. Видимая взору искристость кости вынуждала Теона перебирать меж собой запястья, позвонки, бедренные кости и растерзанные осколки широкой грудной клетки. Но не они больше всего привлекли его внимание. Подавляя рокот смеха среди костяного хаоса, подобно и жизненным картинам, восседал череп Эурона Грейджоя, ухмыляясь. Разинутая чернь пустующих глазниц и ноздрей вызывала восхищение и отторжение безо всякого постореннего вмешательства. Ниже этого безобразия — два ряда сколотых зубов, укрытых синевой налета в сиянии заходящего солнца. Руки у Теона заняло мелкой дрожью, когда ладони его сомкнулись вокруг черепа, поднимая его со стола. Он казался невыносимо легким, будучи в чаше его рук, и мог бы даже, вероятно, раскрошиться, подобно яичной скорлупе, прямо на каменных плитах. — Рамси… Теон развернулся в плотном кольце сомкнутых рук его супруга. Его пальцы очерчивали круги на полотне хладной кости, изумленные скользящим блеском, укрывшим всю поверхность в огневом мерцании факелов. Подобную деталь трудно было подметить, однако в свете огня и потухающего солнца цепкий взор мог бы и уловить росчерки лезвия ножа в месте, где цепь позвонков пересекалась с чашей черепа. Теон улыбнулся. — Ты зарубил его. — Я продел цепь сквозь его слепой глаз и пригвоздил его голову к земле. Устроил стервятникам пир, — голос Рамси сочетал в себе изощренную жестокость и вместе с тем нежность, и подобное переплетение чувств было присуще только ему, — Челюсть пришлось выскабливать самому. Не хотелось, чтобы паразиты утащили хотя бы один из этих прелестных зубов. Он рассмеялся. — Тебе нравится? Они напомнили мне твои глаза. Странные вы создания, железнорожденные, — произнес Рамси, — Хотя, полагаю, ты и не железнорожденный вовсе. Больше нет. Теон предпочел проигнорировать этот выпад, млея под тяжестью взора Рамси, живое напоминание об его порочности. Между ними — пальцы, все так же бродящие вдоль кривых изгибов намасленной кости. — Ты заставил его мучиться? — спросил он, пожалуй, слишком скоро, — Заставил, Рамси? — Ты… Разумеется я заставил его корчиться в адских муках. Кто я, черт возьми, такой, по-твоему? Большой палец, укрытый мозолью от вечных изгибов, выворотов и борьбы, прошелся по линии шеи Теона, и он льнул навстречу этому настойчивому давлению чужого тепла. Пахло от Рамси сосной и закоптившим дымом. — Знаешь, — голос его супруга был приглушен и оказался бы практически затерянным среди ветров импровизированной гробницы, — Я все еще помню, что сказал тебе. После того, как ты приложился ртом к моему клинку. Неподалеку порыв ветра всполошил воронов, погнав их прочь под трепет собственных перьев, больше походивший сейчас на сбивчивое биение сердца Теона. В тот же миг он ощутил, как затягивается дубленая кожа вокруг его оголенной шеи. — Ты этого не сделал… — Все еще хочешь поспорить, чего я не могу сделать? Северный ветер взвыл в расщелинах старых камней башни, но все, что Теон мог сейчас ощутить — то тепло, образовавшееся между ними, пока они все еще стояли так вместе. Доказательство жестокой натуры Рамси было бережливо вложено в его ладонь, сокрытое в тени его хватки. Всплыло давнее воспоминание: Аланнис, чьи руки были сморщены от солнца и соленых вод, читавшая Теону в грозовую ночь. Еще задолго до того, как она подхватила заразу и почила, она все же выглядела старше своих лет, но голос её сохранил в себе насыщенную бархатистость, до того самого дня, покуда военное судно Роберта Баратеона не унесло его восвояси. Яра и его братья открыто насмехались над любовью Аланнис к древним поэмам Островов, но Теон был не против них даже куда больше, чем он сам хотел бы признать. Весьма часто он был оставлен на милость их звучания, пока он выхаживал свою разбитую губу или сломанный нос. Синева зубов блеснула под полостью глазниц, и он подумал о голосе матери. Теон улыбнулся в ответ на отзеркаленную ухмылку черепа в его руках. — Deyr fę, deyia frǫndr, deyr sialfr it sama. — Это еще, что, черт подери, было? На еще одно мгновение он позволил себе полюбоваться черепом, прежде чем возвратить в его костяное гнездо. Под очертаниями ладоней Теона лицо Рамси было теплым, юным и болезненно, благословенно живым. Щеки у Теона начинали болеть от улыбки. «Он никогда, черт возьми, не моргает», — подумалось ему с вожделением. — Просишь немного научить тебя моему родному языку? — Учить язык этих дикарей? — Рамси фыркнул, — Ты и правда чокнутый. Скажи мне. Сейчас же. — Это значит… Ах, — ему пришлось подавить стон. На вкус рот Рамси напоминал лимоны и имбирь, и сладость эта отпечаталась на нем, пока Рамси, потеряв всякий интерес к его губам, двинулся к отметине на его щеке, — Гибнут стада… Сильные руки схватились за его задницу и подняли его. Кости застучали по поверхности пошатывающегося стола, стоило только усадить туда Теона. Он чувствовал, как жар растекается в его груди, подобно раскаленным медовым потокам. Бедра были расставлены по сторонам, опоясывая Рамси. — …родня умирает… — кости грубостью впивались в поясницу, и Рамси склонялся следом за ним, — и смертен ты сам. — Боги плачут обо мне, — губы Рамси укрывали теплом израненное тело Теона, раскат его смеха доставлял тихое удовольствие, — Я оказался взаперти с этой маленькой больной потаскухой. Мысли его были слишком отвлечены, чтобы собраться для дельного ответа. Он лишь позволил себе проглотить жар тела Рамси, объявший его. Эту насыщенность, подобную наваристости бульона или глинтвейна, темную, как воды под лунным светом, и на вкус — словно монеты. «Мой. Он весь мой, — думалось Теону, когда его повалили на спину, — Я так долго его ждал. Я ждал, и теперь получу свое».