blaze

***

Открывать глаза ещё никогда не было так тяжело. Когда-то дорогой отутюженный костюм превратился в рваную кашу, измазанный в крови. Рубашка тоже порвана, словно прикипела к ободранной коже, смешавшейся с дорожной грязью. В лицо хлещет почти теплый дождь, наверняка по дороге размазывает вытекающее из бензобака мотоцикла горючее, рисуя витиеватый узор в луже. Я слышу отдаленное приближение полицейской и пожарной сирен и только в этот момент замечаю кусачие огоньки пламени совсем рядом, соревнующиеся в яркости с пылающим закатом. Дежавю. — Если налить воду на горящий бензин, это увеличит площадь горения. — Почему-то именно сейчас, именно эта фраза твоим голосом в голове звучит эхом. Этот голос обжигает сильнее пламени, сильнее заката и мокрого асфальта на скорости сто восемьдесят. Голос, который заставляет подняться, стряхивая с тяжелых плеч остатки дрожи и усталости. Привычным движением пытаюсь безуспешно поймать такси, словно забывая про боль, время суток и психику пассажиров ночного автобуса, что в ужасе отшатываются и жмутся к окнам транспорта, когда я вынуждено оплачиваю проезд касанием к валидатору, размазывая по нему узоры ещё не свернувшейся крови, и, как завороженный, смотрю на ярко-красные разводы. Ровно год прошел с тех пор, как я ехал по той же дороге в машине скорой помощи, оглушенный собственным сердцебиением. Перед глазами за пеленой суетящихся медицинских работников и пластмассовых гор аппаратуры лежал ты и держал меня за руку дрожащими пальцами в последний раз. Мысли мои никогда не были настолько чисты, как в тот день, я никогда, никого и ни о чем не просил так отчаянно, не верил так искренне, не кричал так истошно. — Думай обо мне, говори о чем угодно, только продолжай сжимать мою чертову руку! Все в порядке, я буду с тобой. Утром того дня мы решили, кажется, даже не договариваясь, что вместе до конца. Неважно, что нам суждено, каждый раз пробивать третье дно, падая от бессилия, или прыгать выше головы, теряя размытые грани предела собственных возможностей. Вечером, когда ты обвивал меня руками со спины, жадно вжимаясь на сидении байка, я знал, что это не из-за страха скорости. Я так же крепко обнимал тебя по ночам. Оторвать нас друг от друга смог только скрипучий удар железа о железо на туманном перекрестке. — Мы сделали все, что было в наших силах, пожалуйста, поверьте. — Фразы врача после нескольких часов ожидания в больничном коридоре звучали прерывисто. Рана на виске неприятно ныла, а собственные ободранные руки расплывались перед глазами, сливаясь с узором напольного покрытия. — Молодой человек подключен к аппарату жизнеобеспечения, его состояние тяжелое, прогнозы не утешительные, но не теряйте надежду. — Феликс, боже мой. — Я слишком хорошо помню это чувство. Собственный неузнаваемый дрожащий голос и ком, вставший в горле. Свистящая головная боль. Я мог думать только о том, надеяться, что все это сон. Какой-то ужасный стелющийся ночной кошмар. Твои горячие крепкие объятия со спины превратились в холодеющие пальцы в моих ладонях. Оказалось слишком легко привыкнуть к дому, в котором ты босыми ногами перебирал по теплому полу, по-хозяйски рылся в шкафчиках на кухне, подставляя под мягкие поцелуи свои яркие веснушки, и создавал уют одним своим присутствием. Наверное, поэтому возвращаться в квартиру каждый вечер весь последний год было невыносимо. Я бы предпочел поселиться около твоей палаты, потому что жить под звуки медицинского оборудования и твоего фантомного дыхания казалось легче, чем под аккомпанемент гремящей тишины нашего дома. Ты слишком избаловал меня своей любовью.  — Иди ко мне. — Яркой вспышкой летнего воспоминания. Твои теплые руки в моих волосах. Когда я был к себе слишком строг, когда отталкивал и грубил, каждый раз ты находил слова, притягивал в свои объятия, освещал темноту, навалившуюся из неоткуда, или укрывал мои глаза от света, что нещадно слепил. Ты продолжал любить меня, даже когда я сам забывал, каково это.  Я пытаюсь разглядеть сквозь запотевшее окно автобуса остановку около больницы, пачкая стекло алыми разводами снова, и в эту секунду задумываюсь о том, какой же я идиот. Ещё бы немного, и вместо того, чтобы укутаться сегодня в тепло твоего такого родного и желанного взгляда, мог бы стать трагичным воспоминанием на мокром асфальте и сокрушительной новостью, самой первой после твоего долгожданного пробуждения.  На автопилоте пролетаю фойе больницы, отмахиваясь от обеспокоенных медсестер. Привычные белые коридоры сменяют друг друга, и, оказавшись около твоей палаты, я замираю. Объяснить барабанящее в горле сердце до смешного просто, как и несколько лет назад, в момент, когда я осознал, что люблю тебя в большем количестве смыслов, которое мог бы себе представить.  В маленькой светлой комнатке выученный наизусть звук медицинских приборов сегодня немного другой, я слушал его тысячи часов, наверное, поэтому даже через едва приоткрытую дверь могу разобрать отличия. Ты полусидя смотришь в окно, заводишь за ухо прядь отросших волос, ещё не обнаружив моего присутствия, а я не могу с места сдвинуться. — Феликс. — От собственного имени вздрагиваешь, и наконец-то глаза в глаза. — Выглядишь паршиво. — Улыбаешься, собирая в уголках глаз маленькие мимические морщинки. Я так и не смог себе даже представить, что твоя улыбка может исчезнуть и стать лишь со временем тускнеющим воспоминанием. Стекающие по щекам слезы мешают дышать и неприятно холодят лицо. — Иди ко мне.