Зачем?

      Ничего необычного: всё тот же подвыпивший взгляд, всё та же слабость в ногах и неумение держать равновесие после пары бокалов с виски. Вгоняющая в ужас толпа фанатов, духота, софиты и камеры. Котков со своими подколами и презентация второй части «Майора Грома».       Январь две тысячи двадцать третьего года. Еще один Баббл-Кон и интервью с фанатами. И вопрос из безликой толпы обожателей вроде как интересный, и даже не про шиппинг или «Игру»:       — Как бы Вы назвали комикс про свою жизнь?       Серёжа усмехается. В голове гуляет ветер, по крови — алкоголь, и наружу вытаскивается неуместная в этот момент правда:       — «Зачем я это сделал?».       Правда, понятная только двум людям на сцене. В толпе раздаются смешки, Котков разгоняет тему, а Горошко косо смотрит на Тихона, стоящего в одном ряду со всеми ребятами с площадки. Пытается поймать шоколад его глаз, ведь за все десять минут на сцене ему никак не удавалось перекинуться с ними ни словом, ни взглядом. Поэтому пусть ловит такое признание. Если, конечно, поймёт.       А Тихон не может не понимать. Не может ни помнить тот момент после съёмок злосчастного «фотоинтервью» с «Георгием За Кадром.»       Не может быть, что он выпил так много, что забыл, как они догонялись после выключения камеры чем-то куда более крепким, чем сладкая мешанина, именуемая самодельными коктейлями. И он точно не забыл, как они вывалились на улицу довольные, весёлые и пьяные в хлам. И точно никто из них не забыл питерскую тёплую ночь, петляющую перед глазами дорожку фонарей, запах Невы…       И ожидаемый обоими поцелуй.       Ненужный и неуместный по отношению к мужчине, у которого есть жена и ребёнок.       «Зачем я это сделал?»       «Потому что хотел» — мог бы ответить Серёжа. И был бы честен с собой потому, что именно этого тогда хотелось. Им хотелось.       Был вечер, Питер и звёзды. Неоновые вывески на улочках, безудержное веселье и довольствие от успеха, от собственно работы, от Тихона — весёлого и счастливого, беспечного. И тепло от его ободряющего взгляда, мягкого и любящего.       Поцелуй был ожидаемым ими обоими, глотком воздуха, ледяной воды, что даёт новые силы. Силы, чтобы крушить горы, разбивать устои, разрывать шаблоны и правила. Краткий, нужный, яркий.       Только вот на нем всё и закончилось.       — Тише-тише, — шепчет Тихон, отодвигаясь от него и с улыбкой заглядывая в блестящие глаза. — Ну что ты такой безудержный, а?       — Потому что счастливый, — пожимает плечами Серёжа и смеётся, вновь окунаясь в объятья. Он не боится быть увиденным. Он вообще сейчас ничего не боится. Тихон здесь, рядом. Свой — теперь уж точно свой — тёплый и мягкий как кот. Серёжа зарывается ему в плечо, чуть сам не мурлыкая от восторга.       — Поиграли и хватит, — Тихон старается придать голосу строгости, но режим дед-Тихон никак не включается, особенно сейчас, когда Горошко настойчиво дышит в подмышку, заставляя ёжиться от щекотки.       — Разве всё только не начинается? — Серёжа наивно улыбается — широко и открыто — впервые не страшась ни своих мягких щёк, ни белых, как школьные контурные карты, пятен на лице.       На этой фразе улыбка Тихона гаснет, как погашенная свеча на праздничном торте, отмерившая ещё один прожитый год.       Серёжа ощущает, что сейчас произойдёт нечто непоправимое. Мозг, пока ещё плывущий в дурмане градусов, не готов включаться в страшную сказку под названием Жизнь, а вот тело соображает быстрее. Как зверь с натянутой интуицией, оно каменеет, и сердце пропускает удар.       — Нет, — с Тихона спадают и улыбка, и настрой, и весь Питер холодеет вместе с ним.       Серёжа ощущает, как из лёгких медленно уходит воздух, как будто выдернули пробку из ванной, и теперь вытекает вся жизнь. Тихон отстраняется, пару раз моргает, и взгляд похолодевших глаз неприятно тяжелеет:       — Бро, поиграли и будет. Спишем на алкоголь, хорошо?       Серёжа нервно моргает, пытаясь услышать сказанное, но в ушах звенит, будто он в аквариуме с закрытой крышкой — без воздуха и шанса на спасение.       — А с Ванькой Янковским вы на чай всё списали?       Слова звучат отдельно от мозга, от сердца, да вообще не от него. Как будто кто-то злой, язвительный, обиженный ребёнок говорит за него этим ядовитым, ревнивым тоном, совсем не вяжущимся с гниющим болотом, разрастающимся внутри.       «Зря, зря. Зря! Зачем я это сделал?» — крутиться в голове карусель, не имеющая со студией Союзмультфильма ничего общего.       Тихон выпрямляется, а серые глаза в темноте улиц становятся холодно-отстранёнными. Каменный подбородок напрягается, желваки ходят на щеках, а пальцы сжаты в кулаки. И как Серёжа всё это подмечает в темноте — не понятно. Он поймёт, если его ударят. Даже не осудит. Хоть так…       Но Тихон старше, умнее. Он качает головой, отступает ещё дальше, будто желая сбежать с места преступления. Только от холодного трупа под именем Сергей Горошко уже никуда не деться.       Серёжа бледнеет, забывает дышать, и холодные губы уже не слушаются. Это и к лучшему, ведь что он может ещё сказать?       «Зачем я это сделал?»       — Вызвать тебе такси?       Тихон смотрит в телефон, вокруг, но не на него. Не дожидаясь ответа вносит данные в приложение, щелкает кнопкой то пробуждая, то блокируя экран, и Серёжа больше не видит в его глазах мир. Они спрятаны, закрыты от него. Будто бы навсегда.       И Серёжа точно знает, что в этот момент он умирает.

***

      В зале раздается смех над остроумной фразой Коткова, микрофон передают Сетейкину, а Тихон так и взглянул на него. И Серёжа понимает, что с того вечера он так и остался мёртв.