Мой муж часто рассказывал мне эту историю, но день, с которого всё началось — никогда.
Из дневника леди Изабелль айи Костер
Мазуин устало болтал ногами под столом и старался не смотреть на полную тарелку с варенной морковкой. Мама играла на лютне нежную мелодию, каждые пару минут останавливалась, чтобы перелестнуть нотную тетрадку, а дядя дремал у камина, пока Ком занимался фехтованием. Мазуин был готов отдать всё, лишь бы оказаться не в душном зале, а рядом с Комом и мастером Фахуром. Дедушка заказал специально для них учителя с самого юга Калмасинты, который завораживал Мазуина, но был настолько требовательным, что даже Ком получал от него десятки синяков, а на него в прошлый раз накричал так, что у Мазуина до сих пор болело ухо и нога. Он проглотил еще несколько кусков моркови и посмотрел на маму. Завязав волосы в плотный хвост, она старательно перебирала струны, создавая прекрасную музыку, по сморшенному лбу текли капли пота. Мазуин помнил, как она играла им с папой перед сном, а потом беззлобно ругала за то, что они засыпали, недослушав. За последние несколько лет она брала инструмент в руки всего несколько раз и постоянно ругала себя за то, что всё забыла. Мазуину нравилась любая мамина музыка. — Можно я пойду? — тихо спросил он, чтобы не разбудить дядю. Мама покачала головой, не поднимая глаза. — Ты должен доесть, — сказала она в третий раз за последнее время. Мазуин с болью посмотрел на половину тарелки и неожиданно громко чихнул. Мама сурово взглянула на него и вернулась к музицированию, а Мазуин стал болтать ногами в такт, но постоянно сбивался. Дедушка когда-то давал ему в руки и флейту, и лютню, и даже её калмасинтскую версию гитару, но Мазуин только «насиловал ноты», как высказался сам дедушка. Он проклинал Здорового за то, что тот не уберег его и не заставил натянуть одеяло на ноги, за что потом расчихался и даже начал кашлять. Для мамы не было ничего страшнее, чем когда Мазуин кашлял, и его это невероятно раздражало. А особенно его раздражало, что Ком мог себе позволить бегать под дождем или заниматься фехтованием с мастером Фарухом в грозу на крыше, потому что дедушка хотел так тренировать его дыхание. И потом еще Ком издевательски называл Мазуина «неженкой», за что не успевал уварачиваться от удара в нос. А потом дядя еще бранил за то, что «Мазуин же старше, он должен быть умнее, и вообще бить маленьких нельзя», пока Ком показывал язык из-за спины своего отца. Когда Мазуин засунул в рот особо большой кусок и попытался его прожевать, дядя резко всхрапнул и сам же проснулся от этого звука. Дядя резко выпрямился и покрутил головой, потирая глаза. Мама не остановила музыку, только перелестнула ноты и продолжила. — Сколько я спал? — спросил он, срываясь на храпящие звуки. — Часа полтора, — ответила мама, только закончив строчку. Она положила палец на бумагу в том месте, где остановилась. — Мазуин пришел, ты уже спал. Он где-то полчаса уже не может доесть морковь. — пожаловалась она, а Мазуин отвел взгляд, начав жевать усерднее. — Ешь морковь, она полезная. Может, порыжеешь наконец-то, — дядя почесал затылок и встал в развалочку. Деревянная нога пугающе шаркала по каменному полу, пока дядя передвигался к маме, чтобы заглянуть в ноты. Она фыркнула, а Мазуин грустно заправил прядь за ухо. Ком часто повторял слова отца и дедушки про «рыжеть надо», в пять лет Мазуин даже пытался выкрасить волосы красной пылью, которую выменял мальчишек в городе, за что получил от отца по заднице. Спустя почти десять лет волосы все еще были невнятного белого цвета, как у папы. — Отец меня не искал? — спросил дядя, наблюдая, как мама перебирает струны, продолжая песню без слов. — Не знаю. Он сейчас присматривает за Комом, — мама подняла глаза на Мазуина, который уже отвлекся от моркови. — А один господин доест и тоже пойдет. Но никак не может доесть. — Там что, только морковка?! — дядя пришаркал к Мазуину, заглядывая в тарелку. Скрип дерева по полу всегда вызывал у него мурашки, а Ком в детстве гордо заявлял, что «он вырастет и сделает себе такую же». Мазуин слышал много слухов, но никто не знал, как Ардал фор Дорх потерял ногу, настолько давно это было. — Я не буду его осуждать, если он не доест. Мужики не свиньи, корнеплодами не питаются. — Свинья — это тот, кто осуждает других. А морковка полезная. Кушай, милый, — мама больше не слушала претензии, а Мазуин старался побыстрее забить рот. Мама играла очень приятно, но ноги требовали движения. Спавший дядя был похож на рыжего борова, но просыпаясь, он становился очень похож на Кома, только старый. Мазуин запихнул в рот последний кусок и рванул к двери, пока мама не отвлеклась, но в дверях уже стоял дедушка, опиравшийся на трость, а за его спиной стоял Ком с опухшим правым ухом. Даже сгорбленный в два раза, дедушка на голову превосходил и маму, и даже дядю, что уж говорить о тщедушном Мазуине. Он попятился, пропуская главу семьи в комнату. — Что-то случилось? — спросил дядя, выпремляясь по стойке смирно. Мама встала и отложила лютню, расправив одним движением складки на юбке. Мазуин выпрямился и сложил руки за спиной, копируя позу мастера Фаруха. — Хвост, — скомандовал дедушка, мама тут же выдернула веревку из волос, позволяя им упасть на плечи. Мамины длинные волосы Мазуин очень любил, они были мягкими и пушистыми, ребенком он обожал зарываться в них пальцами и тянуть, а папа осторожно целовал мамину голову и называл её «кошечкой». Последние годы мама всегда носила хвост, но дедушка произносил то же, что и сейчас, очень ворливым голосом. — На лошадь похожа становишься. В полной тишине дедушка сел во главу стола и прочистил горло. Подоспевший слуга с длинными ногами поднес лорду стакан разбавленного вина и исчез за дверью, забрав с собой тарелку с остатками моркови и недопитую воду. Мазуин переглянулся с Комом, тот едва заметно пожал плечами. Из-под плотной серой мантии дедушка достал письмо и бросил пере собой легким движением. Мама с дядей, толкаясь плечами, нависли над ним. Мазуин гордился, что умел быстро читать. Ком до недавнего времени читал только по слогам, а Мазуин с пяти лет проглатывал книгу за книгой, чтобы потом обсуждать их с папой. Но сейчас он понял, что время не для гордости. С каждой прочитанной строчкой дядя становился все мрачнее, а мама прижала руки к груди и быстро бегала глазами по строчкам, её брови то поднимались, то опускались, а глаза становились всё шире. Тишина же — только напряженнее. Мазуин посмотрел на Кома, который изо всех сил старался не трогать раненное ухо, но весь покраснел и был готов расплакаться. Мастер Фарух любил таскать за уязвимое место, а дядя потом возмущался, что из-за этого его сын лапоухим ростет. Когда дядя коснулся письма, чтобы подвинуть к себе, дедушка громко кашлянул. Мазуин подавился воздухом от неожиданности, а потом поймал на себе обеспокоенный взгляд мамы. Она походила на испуганного оленя, которого однажды Мазуин видел на охоте с папой. Тогда он убедил отца пощадить несчастное животное. — Пусть мальчики пойдут, — тихо сказала она. — Это дело взрослых. — Я вырвал Кома с фехтования не для того, чтобы он шел бездельничать. Наш молодой Эскуа обращается к дому фор Дорх полностью. Они его часть… Но твой сын может идти, если хочешь, Айне, — злобно произнес дедушка, и Мазуину тут же захотелось уйти. Мама покачала головой и сделала шаг назад, закрывая собой его от дедушки. — Гай не заслужил такого, — задумчиво произнес дядя. — Он должен быть похоронен в земле своих предков, а не… — Это письмо пришло вместе с его телом, — оборвал дедушка. По телу Мазуина пробежали мурашки. Он помнил дядю Гая, он любил щекотать его и сажать на шею, заставляя Мазуина смеяться еще до войны, но папа почему-то его недолюбливал. После того, как папа умер, дядя Гай был одним из первых, кто пытался утешить маму. — Дядя Гай ранен? — спросил Ком первым, но ответила мама: — Дядя Гай умер, — сказала она ледяными губами. Мазуин почувствовал, как его глаза округлились, а щеки втянулись. — Сдох, как собака, верхом на какой-то шлюхе, — грубо оборвал дедушка. По спине Мазуина прошел холодок, он посмотрел на Кома, который незаметно сделал шаг к нему. Как бы они не ссорились, в такие минуты они должны были быть вместе. Мазуин взял младшего за руку и сжал её, слегка кивнув. Ему все еще казалось невероятным, что дядя Гай умер. Он был куда сильнее папы, куда сильнее бабушки Лиан и бабушки Анноры, такие не должны умирать. Он сам так сказал на похоронах папы. Что сильные живут, а слабые умирают. — А эта шлюха выжила, представляешь? — дедушка откинулся в кресле и стукнул тростью по полу. — Гай, мой сын. Мой сильный сын. Сдох в тылу. А моя внучка тоже скоро умрет, но хотя бы как настоящая женщина, в родах. — С Аерин всё в порядке, — дядя оперлся рукой на стол. — С Аерин всё будет в порядке. — Ну-ну, — дедушка пожал плечами. — Её тело, тело королевы, нам уже не отдадут. — Не думай так об Аерин. Всё обойдется, — мама погладила дядю по спине, тот дернулся в противоположную сторону, и она снова прижала руку к себе. — Мы должны похоронить Гая. Он хотел бы лежать рядом с мамой… — Тебе лишь бы закопать, — дедушка хмыкнул поднял трость, заставляя маму отойти, чтобы посмотреть на Мазуина и Кома, который прижался к первому плечом. Зеленые дедушкины глаза никогда не были добрыми или сочувственными, они до ужаса пугали Мазиуна, парализывовыя. — Закопать мы всегда успеем. А кто из них поедет в Ахо Горию? Постарше или помладше. — Я поеду, это же очевидно, — Ардал поднял глаза и выпрямил спину, а потом обернулся на Кома. — Закопаем Гая и поеду. — Чтобы ты тоже помер, как старый кабель? — дедушка плавно постукивал кончиком трости по полу. Мама подошла к Мазуину, потрепала его по голове и взяла за руку со свободной стороны. Её мягкая теплая ладонь всегда вызывала в Мазуине теплые чувства. Ведь мама может защитить его от всего. — Я твой наследник, пора бы и мне побывать в столице. А они еще совсем дети, ничего нормального сделать не смогут, — дядя обернулся, пока дедушка не тыкнул в деревянную ногу тростью. — Брось, отец. Я справлюсь. — Справишься, конечно. А потом я совсем без наследников останусь, — дедушка перевел кончик трости на свои ноги. — Уж лучше тогда я поеду. Но боюсь, не доеду. Как и ты. — Айне может поехать с Мазуином вместе, — дядя развел руками. У Мазуина замерло сердце. Перед глазами пролетали воспоминания семейных ужинов, когда Аерин с Гай обменивались понятными только им шутками, мама играла на лютне веселую мелодию, дядя с Комом с одинаковыми хомячими лицами пожирали свинину, Мазуин хвастался папе новыми выученными стихами из Писания, а дедушка был не так суров, как обычно, мог даже проронить легкую улыбку. Теперь этого больше нет. Но в глубине души Мазуин едва сдерживался, чтобы не побежать вниз и посмотреть на дядю Гая. На труп. — Чтобы она по хуям там прыгала? — Мазуин всё равно услышал, хотя мама успела зажать ему уши. Ком рядом тихо хихикнул, не разделяя всеобщей скорби и шока. — Я же знаю Айне, и знаю женщин. Очень хорошо знаю. — Аерин сбежала от тебя и ничего, — также грубо, но тихо ответила мама. Мазуин знал от дворовых мальчишек, что такое «хуй», но не представлял, как по ним можно прыгать. — Аерин покорно сидит вдоль трона мужа и рожает ему детей, выходя из женской комнаты только, чтобы их зачать, — дедушка разглядывал Мазуина, а тот старался смотреть куда угодно, только не ему в глаза. — А Айне свободная, молодая женщина. Красивая даже, когда не завязывает хвост. Нельзя посылать курицу в лес к лисам, не привязав к ней волкодава. — Боюсь, у тебя нет выбора. Можешь ко мне хоть волкодава привязать, но некому больше поехать. Либо я, либо маленький мальчик, — мама все еще бесполезно зажимала Мазуину уши, как он не пытался мотать головой. — Или сразу два. — Мазуину почти пятнадцать, — дедушка слегка кивнул головой, когда они случайно встретились взглядами. В семь лет Мазуин даже закапывал в глаза сок подорожника, который сам выжимал, чтобы глаза стали такого же цвета, как у всех в семье, но заработал только сильную боль в глазах, а потом подзатыльник и суровый разговор от папы. — Ему четырнадцать исполнилось только месяц назад, — мама убрала руки и пригладила ему волосы. — Хорошо, обратись к Гарсам или… — Ком, скажи что-нибудь в свою защиту, — дядя толкнул сына вперед, но Ком вцепился в руку Мазуина. — Скажи, что ты можешь поехать в Ахо Горию. — Зачем? — прошипел Ком, как котенок. — Подумай головой, — дядя дал ему легкий подзатыльник и потянул вперед, чтобы дедушка переключил свое внимание на него. Дедушка только хмыкнул. — Если Гай мертв, то больше наше слово в столице некому произнести. Никто не участвует от дома фор Дорх в Белом Совете… Он точно не рассыпется в дороге, отец. Он крепкий. — Крепкий-то крепкий. Но я не пошлю его с крысами-вассалами. Я могу доверять только вам, — дедушка не обратил внимание на Кома, лишь продолжал осматривать Мазуина. — Какой всё-таки хилый, весь в отца… Хилый-хилый. И худой еще. Кожа да кости. Борода еще не растет? — Нет, — оборвала мама, но Мазуин почувствовал возмущение. — Ну, немного, — он почесал подбородок. Несколько длинных волосин выросли над губой, и потеря каждого била по самооценке Мазуина сильнее. Папа рассказывал, что у него полностью выросла борода к двадцати, только не нужно её брить, зато дядя Гай и дядя Ардал делились байками, как уже в двенадцать сбривали первые полноценные усы, чтобы они росли лучше. — Ну, вот и хорошо, — дедушка снова стукнул тростью, этот звук мерзко отскакивал от ушей Мазуина, заставляя морщиться. Дедушка встал без помощи трости и прошел мимо них. Мама испуганно смотрела на него. — Где-то он немного Дорх, да и я воспитал его. Правда ведь? — Его воспитал его отец, — прошептала мама, когда дедушка подошел к двери, чтобы до него точно дошло. — Идем. Ты же так хотела закопать своего брата, — дедушка стукнул по ручке двери, чтобы слуга с той стороны открыл. Дядя прошел мимо Мазуина, что-то пробурчав, а Ком поделетел к нему и схватил за руку. — Дядя Гай правда умер? — шепотом спросил Ком на ухо, а Мазуин пожал плечами. Ему все еще не предстовлялось, что глаза дяди Гая будут также закрыты, как глаза папы однажды. И он не представлял, что мама снова придет к нему посреди ночи и будет обнимать до рассвета, тихо плача в подушку. Мазуин сделал вид, что не проснулся, потому что не понимал, как на это реагировать, а рано утром мама ушла, укрыв его одеяльцем с ног до головы. Мазуин даже испугался, что она его задушит. Дядя Гай правда умер. Сначала Мазуин даже не узнал в толстом теле своего могучего дядю, на которого когда-то хотел быть похож. Он лежал на спине, руки сложили на груди, но тело уже начало вонять, а живот был настолько большим, как будто дядя перед смертью съел целого кабана. Ком рядом с ним поджал губы и встал на цыпочки, чтобы вглядеться в лицо. Мазуин быстро перевел взгляд на маму, она одиноко стояла за его спиной и молилась одними губами. Дедушка был холоден и не многословен, он толкнул повозку с телом тростью и отошел, а дядя Ардал согнулся практически пополам, опираясь на здоровое колено. — Вот так выглядит труп, когда его уже давно пора закопать, — дедушка отошел от тела сына, а Мазуин не мог поверить его холодности. Он читал в книжках о том, как скорбят настоящие рыцари по возлюбленной, убитой и изнасилованной врагом, и ожидал увидеть что-то похожее. На смерть дяди Гая он отреагировал не сильнее, чем на смерть папы. На похоронах папы мама была стойкой и очень красивой, невероятно бледной и тихой. Бабушка Лиан плакала, прижимая голову Мазуина к своей груди, и повторяла, как же он на него похож. Сейчас Мазуин пытался вспомнить, неужели три года назад папа был таким же пухлым, дурнопахнущим и мерзким. Папа был хотя бы похож на себя. Ардал хмыкнул, приоткрыв глаз брата, и отошел. — Ты следующая, — прошептал он маме, пройдя мимо. — Где мы его закопаем? Рядом с мамой? — тихо спросила она, оборачиваясь на дедушку. Мазуин обратил внимание на Кома, который подкрался к трупу и аккуратно трепал за край зеленого покрывала. Золотыми нитками на широкой, толстой ткани вышили герб с лисой и кустом можжевельника. Папу хоронили под белым флагом с гербом дома фор Костер, орел с веткой того же самого можжевельника. Их же клали на холодную землю поверх деревянного гроба. Мама читала ему книжку про хандри и других мертвых духов, и Мазуину очень нравились легенды о данд, мальчиков, на могилах которых выросли розы, и они стали мстящими духами. Данд может разлить краску в туфли или подложить стекло под подушку, слишком сильно нагреть грелку или остудить воду в супе до того, что она превратиться в лед. Мазуин думал, что если когда-нибудь умрет, то станет таким и будет мстить врагам мамы и папы. Он никогда не думал, что мама или папа могут умереть раньше его. И вообще умереть. — Пойдем, солнышко, — тихо сказала мама, вырвав Мазуина из пути своих мыслей. Хоронить в Ширли было запрещено. А тем более хоронить тех, кто умер странной, неестесвенной смертью. Чтобы выйти за пределы стены, нужно было все время идти вниз, а потом ждать, пока вода отойдет, открывая мокрую землю. Мазуин помнил, как мама ходила каждый день к папе, и буквально спала в склепе или на смотровой башне, когда вода высоко поднималась и это становилось опасным. Мазуин видел заинтересованные лица мальчишек, с которыми ему изредка удавалось поиграть, пока они спускались по Большой Улице с повозкой с гробом. Дедушка смирно топал впереди, облачившись в плащ ярко-зеленого цвета, чтобы хоть немного отличаться от трупа. Женщины выходили на балконы и складывали руки в ритуальном жесте в знак скорби. За повозкой с трупом образовалась цепочка интересующих и сочувствующих, жизнь внутри стен останавилась. Мазуин помнил, как дядю Гая любили в городе, когда он разговаривал с мальчишками, они говорили, что хотят быть похожи на Гая фор Дорха, смелого человека, который помог своей племяннице сбежать с будущим королем и не прогодал, а теперь катается, как сыр в масле, в Ахо Гория. Докатался. Ком устало переступал с ноги на ногу, стараясь не упасть, и наконец позволил себе прижать руку к больному уху. Большая Улица становилась все более широкой, но и неровной, камни в дороге были неровными, а повозка начала забавно подскакивать, а потом из широкого живота на очередной кочки с позорно смешным звуком вышел воздух. Мазуин едва подавил дурацкую улыбку, а мальчишки в толпе позволили себе не сдерживаться и захихикали. Мама сурово взглянула на них с Комом, и слегка подтолкнула вперед. Из Ширли было всего два официальных выхода, но Мазуин сам выбегал из крошечных дверей с разных сторон, которые должны быть заложены много лет назад. Он очень нелюбил Южные Ворота, которые считались главными, из-за того, что на верху стены всегда находилось огромное количество стражи. Мазуину особенно в кругу семьи казалось, что все смотрят на его жидкие светлые волосы, а некоторые даже обсуждают его рост. Самое больное. Мазуин начинал злиться от одной мысли. Склеп фор Дорх находился на правой стороне дороги, которая вела в столицу, её почти никогда не затапливало, но стояло съехать вниз, как земля легко могла утянуть в себя. Мазуин любил кидать камни в мокрую землю, она медленно поглащала камешки, а если удавалось найти достаточно плоский, он весело подпрыгивал. Мазуин был готов убежать куда-угодно, чтобы не спускаться в склеп. Первыми слуги спустились, чтобы подготовить очередную яму для нового тела. В последний раз Мазуин оказывался в заплесневелой душной комнате, когда хоронили бабушку Аннору, жену дедушки. Она умерла около года назад, мама даже позволила себе проронить слезу на ветви можевельника. Как и в тот раз, Кома пропустили вперед, а за ним должен был идти Маузин с мамой, но с ней что-то случилось у входа. Мама молча прижалась к стене, положила руку на сердце и закрыла глаза. Мазуин покрутил головой вокруг, на них только смотрели, но никто не хотел подойти и помочь. — Ты в порядке? — Мазуин встал около мамы, пытаясь закрыть её от чужих взглядов. Беспокойство накрывало с головой, мама обычно делала так, когда они ссорились, но Мазуин же не сказал ей ни слова… — Всё хорошо, — произнесла она, откиндывая голову назад. К ней подошел дядя, грубо толкнул в плечо, мама ударилась головой о каменную стену. Мазуин попытался оттолкнуть его от мамы, но сам споткнулся и чуть не упал. — Соберись уже, — рыкнул дядя, а мама наконец-то открыла глаза и потянулась к Мазуину, при всех поцеловав его в лоб. Хотя он услышал знакомый смешок за спиной, Мазуину было всё равно. Папа лежал достаточно далеко, а море поднялось достаточно высоко, для того, чтобы мама не потащила Мазуина к могиле, но ему самому вдруг захотелось. Папа лежал под открытым небом, рядом с могилой росла низкая плакучая ива, к нему не нужно было спускаться по скользким ступенькам, покрытым холодными низками водорослями. Мама сжимала руку Мазуина до посинения, но он не возражал. Дядю убрали в самую нижнюю секцию, на белом мраморе еще не выгравировали его имя, но пустую табличку почистили. В склепе с трудом помещались все оставшиеся члены семьи фор Дорх, даже дедушке пришлось стоять на нижних ступеньках, слегка наклонившись, чтобы не задевать потолок головой. Два раза в день склеп затапливало полностью, но так же два раза в день он был полностью сухим. На уровне головы Мазуина росли колючие темно-зеленые водоросли, которые он видел только в склепе, нигде в городе или в родном замке таких не было. Дядя Гай однажды привел его сюда, убедив оставить совсем маленького Кома тогда на няню, и рассказал, что эта зеленая штука живая, и питается останками их тел. Теперь они смогут отведать и его. Мазуина пробрал холодок, он неловко дернулся. Мама встала за спиной и сжала руки на плечах, как будто желая вдавить его в плавующих пол. — Помолимся, — сказал дядя Ардал, складывая руки в молитвенном жесте. Указательный и средний пальцы обоих рук нужно было скрестить, три оставшихся поджать. Мазуин провел по костяшке большого пальца, задевая маленький шрам. Он уже не помнил, когда, но помнил, как дедушка порезал его, чтобы Мазуин помнил, что их тоже нужно прижимать к ладоням, в Дорхе так принято. Несколько лет назад он услышал, что в Калмасинте, Интегеко и на юге Корвусана молятся в расставленными большими пальцами. — Здоровый Бог, прими ребенка своего в сильные объятия, — тихо бурчал дедушка, мама молилась молча. Мазуин никогда не мог запомнить грустные слова, сочетаемые с большим трудом в голову никак не заползали. Дом фор Дорх всегда молился без клириков. — И не дай псам Гневной Богини забрать сына твоего в огонь под горами, — закончил дедушка раньше дяди Ардала. Мама наклонилась к нему и заглянула в лицо, поправляя прядки, прилипшие к лицу из-за влажности. В глазах он видел смущающую нежность, она неловко улыбнулась и поцеловала его в лоб. В этот раз Ком не стал смеятся. — Дядя Гай отправится в огонь, — сказал Ком, толкая Мазуина на обратном пути. Вода быстро поднималась, на уровне, где они стояли несколько минут назад уже наступила пугающе-черная пустота глади. — Почему? — спросил Мазуин, когда они вырвались вперед, все зеваки и их знакомые убежали в город, пока семья молилась в склепе. — Он был хорошим. Он сделал Аерин счастливой. — Мне так папа сказал, — Ком хитренько улыбнулся. На его носу расцвели веснушки после нескольких солнечных дней, а нос Мазуина только обгорел. — А еще он рассказывал, что дядя Гай трахает детей. — Что делает? — Мазуин резко обернулся на него. Он слышал это грязное, быстрое слово на улицах, мальчишки показывали ему на собак, которые занимались этим. Но Мазуин всегда отворачивался, даже в своих мыслях старался не называть этот процесс не иначе, как «соитие». Ему не хотелось думать, что мама тоже этим занималась, чтобы он появился на свет. — Трахает, — спокойно повторил Ком, убирая руки в карманы. — Ты же знаешь, что это? — Тише, — Мазуин рефлекторно пригнулся и обернулся, чтобы посмотреть, не догоняет ли их кто-то из взрослых. — Не надо так громко… Не говори так. Ты же не знаешь… — Папа сказал, что знает, — Ком поморщился и отошел от него. — И что дядя Гай делал… это. И поэтому он плохой. И поэтому я не должен с ним играть. А плохие люди попадают в пекло. — Я играл с ним и всё было нормально, — сказал Мазуин быстрее, чем вспомнил странные игры с дядей Гаем. Три года назад Мазуину было девять, дядя Гай очень любил его щекотать и бросать на ковер, нависая над ним. Однажды папа застал их за этим, оттащил дядю и потянулся за ножом, но тот просто перевел всё в шутку. Мазуину тогда показалось это шуткой. Он же смеялся. — Ну, ты просто страшный, — Ком равнодушно пожал плечами. — А я нет. — Ты выглядишь, как псина сутулая, — Мазуин толкнул его в ответ. Ком рассмеялся и тоже отреагировал. Он был уверен, что младший пробежит к отцу и будет ныть, что его обидели, обозвав собакой. Дедушка не освободил их от затяний у мастера Фаруха. Человек, которому шла деревянная нога и обрубленная кисть, вызывал невероятное восхищение. Несмотря на то, сколько ударов тонкой сломанной шпагой под коленями Мазуин бы не получал, и сколько бы Ком не тер больное ухо, они были готовы бежать к мастеру Фаруху, сломя голову, и драться за крупицу его внимания. Мазуин отвел очередной слабенький удар Кома, прижал деревянный меч к груди и в очередной раз пожалел, что ему приходится тренироваться с мальчишкой на целую голову себя ниже и на четыре года младше. В переуклах Ширли он мог себе позволить кидаться камнями или устраивать самодельные кулачные бои с мальчишками его возраста и компелкции, такими же длинноногими и быстрыми. А рядом с мастером Фарухом ему приходилось сражаться за внимание с наследником древнего рода, который на редкость плохо владел клинком. Пускай и деревянным. — Плохо, очень плохо, — Мазуин пригнулся, услышав голос мастера над ухом, и широкая ладонь пролетела над головой. — А это уже не так плохо. До меня дошли слухи, что вы, юный лорд-вассал едете в столицу, расследовать смерть вашего дяди. Это было бы похвально, будь это вашей идеей. — Он греет мое место, — сказал Ком, не скрывая информации про Белый Совет. Мама говорила, что об этом не стоит рассказывать никому, участие в таком совете для Дорха это большая тайна, особенно после того, как дедушка не поддержал Черного Оленя в открытую, и принимал у себя сторонников Золотого. — Он представляет вас, милорд, — карикатурно ответил мастер Фарух, вызвав у Мазуина приток гордости. Папа научил его, что такое сарказм, и это был его последний урок. Хотя Мазуин все еще не очень хорошо его отличал. — Папа сказал, что когда я вырасту, я смогу уехать отсюда к сестре, — Ком выпрямился и почесал нос. — Моя сестра — королева, между прочим. — Я наслышан, — мастер Фарух схватил его за ухо и потянул вверх, вызвав забавный писк. Мазуин не смог подавить улыбку. — А теперь в стойку встать! Нечего мне тут языками чесать! После отталкивания за уши Ком всегда становился более проворным, и уходил от ударов Маузина, а тот растерял всякое терпение и просто преисполнился желания ударить кузена под зад для лучшего усвоения. Вечером после ужина противной морковкой, на этот раз вместе с белой капустой, которая практически разваливалась на вилке, прямо на кухне, Мазуин убежал наверх, чтобы собраться. Дедушка сказал, что сам выберет, что ему носить во дворце, но Мазуин хотел захватить некоторые памятные вещи с собой. Ком сначала хотел пойти с ним, но так увлекся ужином, что с трудом встал. На него овощей никогда не жалели. Его комната находилась в гостевой части замка, покои матери были через соседнюю стенку, где специально для них вырубили дверь. Гости лорда Джерарда предпочитали останавливаться в самом Ширли, чтобы постоянно не ходить вверх-вниз, поэтому коридор знатно запылился, а по распоряжению матери, он самостоятельно следил за чистотой собственной комнаты. И самостоятельно получал нагоняй, если мама находила разбросанные носки или, того хуже, пыль где-нибудь на подоконнике. Мазуин провозился до кромешной темноты, складывая на кресло у входа вещи: папину печать, самую красивую рубашку, которая была ему слегка мала, несколько памятных камней с разных уголков Ширли и родного города. Собирать камни ему очень нравилось, даже больше, чем кидаться ими в голубей. В его небольшой коллекции были обтесанные морем осколки, разные кусочки кирпичей, и даже крошечный аметист, который он нашел на полу в главном зале после празднования дня рождения дяди Ардала несколько лет назад. Аметист был завернут в три слоя платков для лучшей сохранности при перевозке. — Солнышко, ты спишь? — голова мамы выглянула из-за двери, пока Мазуин склонился над грудой памятных вещичек. — А почему ты не спишь? Уже поздно, а тебе завтра рано ехать. Бегом в кровать. Зубы чистил? Мазуин довольно растянул рот и приоткрыл его, демонстрируя начищенные до блеска зубы. Он никому не рассказывал, но вкус травяного отвара для чистки был настолько вкусным, что он позволял себе проглотить несколько капель перед тем, как выплюнуть содержимое в раковину. — Чистил, — ответила мама, заглянув в рот. — Бегом в кровать. Ты должен поспать. И поспать хорошо. — Я еще не закончил, — Мазуин щелкнул ртом и раскрыл крошечный камешек, завернутый в папин платок. Его он подобрал из кучки тех, которые положили поверх могилы отца. Мама не знала, откуда он, поэтому просто закатила глаза и позволила положить камень в горку других. — Давай спать, солнышко. Я понимаю, что твои… камушки очень важны, но ты должен лечь спать, — мама подошла к нему и поцеловала в лоб, Мазуин поднял взгляд и улыбнулся. — Дедушка сказал, что если я продержусь несколько лет, то ты приедешь ко мне. Я должен буду тебя охранять от мужчин, — гордо сказал Мазуин. Дедушка сказал не совсем так, но очень близко и более нецензурно. Мама пригладила ему волосы и достала лютню из-за спины. — Я хочу поиграть тебе, пока ты будешь засыпать, — мама край кровати и похлопала по месту рядом с собой. Мазуин наклонил голову набок и огляделся, мама убрала волосы в хвост, быстро била пальцами по корпусу лютни и натянуто улыбалась. Мазуин натянул поверх пижамы большую рубашку, снял штаны и неуверенно залез под одеяло. Мама настраивала струны и как бы не смотрела на него, но он чувствовал её взгляд. Слова сами вырвались изо рта. — Я поклонюсь могиле отца, не волнуйся, — он отвел взгляд, поправляя одеяло на груди. Мазуин прилег на самый край, чтобы не прикасаться к маме, поджал ноги к груди и зашуганно посмотрел на неё. Рука на струнах дрогнула, все тело мамы передернуло, а из хвоста выпала кудрявая прядь у лица. Мама подумала на неё, пытаясь отвлечься, а потом заправила за ухо. — Я рада, что ты считаешь это важным, — она сглотнула и похлопала лютню. — Он бы гордился тобой… Он и не думал, что ты войдешь в Белый Совет… Гордился бы. — Тебе виднее, — Мазуин устало прикрыл глаза и обнял колени руками. Под боком у мамы он чувствовал себя маленьким котенком. Однажды он видел, как мальчики в Ширли закидали такого до смерти, а сам он просто прошел мимо, и слишком часто об этом вспоминал. Но мама же может защитить от любых камней. — Как он тебя любил, — многозначительно сказала мама, поднимая глаза кверху. — Я хотела спеть тебе колыбельную, чтобы ты лучше спать. Хочешь папину любимую? Мазуин кивнул, и мама запела. Папина любимая была частью дорхской легенды, плотно связанной с Писанием Разумного. Мазуину не нравилось обилие старых слов, но мама очень мелодично и необычно склоняла длинные слова. Когда папа был жив, он постоянно просил спеть её, поэтому мама могла играть даже с закрытыми глазами. Легенда рассказывала о младшей дочери Основателя Рода, которую звали Каоилэйнн, но мама произносила, как Каолилай, чтобы песня шла лучше. Одна из первых леди фор Дорх влюбилась в человека-волка с севера, который днем был смелым рыцарем, а ночью превращался в волка, размером с лошадь. Каолилай встречалась с ним на рассвете, пока её старший брат-лорд Олсандэйр, которого мама назвала Оландер, не увидел это и не подумал, что волк собрался украсть его сестру и унести в леса. Оландер, старший сын Основателя, решил, что волка привлекает невинность Каолилай, поэтому он изнасиловал её и взял в жены. Человек-волк украл любимую через четыре дня после её свадьбы и приютил сына, который родился у Каолилай, и в любви они жили в лесу, а Оландер остался со своей первой женой и продолжил дело своего отца. Песня была немного грустной, но такой увлекательной, что кто-угодно бы заслушался. И, конечно, она не способствовала быстрому засыпанию. — Каолилай-лай-лай-лай, дай мне знак, помоги мне стать твоею судьбой, — пела мама, а Мазуин не мог оторваться. Сколько бы раз он не слышал эту песню из уст других менестрелей и бардов, мама была честной, немного грубой и чувствительной. К концу песни на глаза наворачивались слезы, голос мамы дрожал. — Нет, я не могу, — она остановилась и попыталась глубоко вздохнуть, но получилось очень сдавленно, когда дошла до финальной части, когда человек-волк похищал Каолилай. — Ты плачешь? — спросил Мазуин, приподнимаясь на локтях. Мама опустила лютню к ногам и пригнулась, чтобы обнять его, грудь её содрагалась, а слезы безмолвно текли. — Мамочка, прости меня, — Мазуин прижался к ней и попытался погладить по голове, но хвост был затянут слишком плотно. — Я не хотел расстраивать себя, извини… Не надо было петь. — Нет, нет, — она взяла его лицо в свои руки, заставляя смотреть на себя. Мазуин не мог смотреть без слез на опухшие щеки, покрасневшие глаза, нервную улыбку, не мог слышать хлюпанье носом. — Ты так похож на него, Здоровый помоги мне… Я расстроилась не из-за песни. Я хорошо спела? — Очень, мамочка, — Мазуин изо всех сил втянул сопли и положил свои холодные руки поверх её раскаленных. Он знал, что ему нельзя называть мать таким ласковым словом, это слово для простых людей, но ей так нравилось. — Хорошо, — она прижала его к груди и гладила по волосам. — Как же ты похож на него, Здоровый дай мне сил… Я так рада, что ты похож на него, а не на меня. Тут достаточно рыжих котов, белых нет совсем. — Я обязательно заеду туда, — неуверенно сказал Мазуин, вытирая нос рукавом. — Конечно, ты же мой маленький лорд-вассал, — она улыбнулась и разжала теплые руки. Она уложила его на спину, заставив распрямить конечности, несколько раз поцеловала в лоб мокрыми губами и ушла так быстро, что забыла забрать лютню. — Спокойной ночи, солнышко, — сказала она, крепко прижав дверь. Мазуин погрузился в темноту, лежа на спине. Он сложил руки на груди и вытер слезы рукавами. Страх взросления обуял его, подступил к горлу, а заплаканное лицо мамы ни капельки не успокаивало. В родном Скалистом он провел одиннадцать лет жизни, но после смерти папы через четыре недели мама увезла его и больше ни разу не возвращалась. Двоюродная тетя Созанна охраняла маленький городок Аойре вокруг замка, отправляла дедушке отчеты о состоянии города и замка, а тот даже иногда показывал Мазуину, чтобы тот находил ошибки в управлении тети. Созанна была двоюродной сестрой папы, старой, некрасивой и одинокой женщиной, только такую дедушка считал достойной «греть место», как выразился бы Ком. Мазуин знал, что с ним поедет слуга дедушки, Ганс, и по пути они остановятся в родном замке, чтобы проверить его и Созанну фор Костер, и успеть отдохнуть. Но он не знал, что с самого утра Ганс, напонимающий белые простыню с черными крошечными глазками, будет ходить за ним след в след и неприятно пахнуть чесноком. — Всё запомнил? — спросил дедушка, смотря, как для плохо спавшего Мазуина подводят лошадь. Сначала он хотел было произнести вслух для подтверждения, но посмотрел краем глаза на Ганса и решил просто кивнуть. — Ганс проводит тебя до подъезда к Ахо Гория и поедет обратно той же дорогой. Но ты не должен говорить об этом Созанне, — дедушка тоже посмотрел на него краем глаза. Мазуин считал дедушку очень высоким человеком, но Ганс был примерно такого же роста, но и худым, что напоминал палку. — Ты не видел мою лютню? — спросила мама, подходя к ним. Дядя Ардал, сидевший рядом с дедушкой, закатил глаза и негромко ответил: — Понятия не имею, где ты её опять посеяла, — он недовольно стучал единственной ногой по полу, Ком опять проспал и в наказание вычищал свою комнату и комнату отца. Дядя надеялся, что сын захочет попрощаться с Мазуином, но тому было абсолютно всё равно, что он останется единственным ребенком в замке. — Ты оставила её у меня в комнате, мама, — негромко сказал Мазуин, заслужив суровый взгляд от Ганса. Дедушка уже привык к тому, что внук позволял себе спокойно называть Айне ай Костер мягким и нежным именем, но под взглядом вонючего человека, Мазуин прокашлялся и исправился. — Миледи матушка. — У тебя? — мама развела руками и огляделась, будто лютня должна была возникнуть из воздуха. — А, да? Ладно, тогда потом заберу… А где Ком? — она уставилась на Ганса и сразу поморщилась, почувствовав запах. — Он не придет, — дядя огляделся, совершенно также, как и мама, и пожал плечами. Он устало поглядел на деревянную ногу и почесал её выше колена. — Не стоит его ждать, будет ему уроком. — Но Мазуин хочет попрощаться с кузеном? — с вопросительной интонацией утвердила мама. Он покорно кивнул и сложил руки за спиной. Дедушка хмыкнул, а дядя показательно глубоко вздохнул и закатил глаза. — Еще ссориться со мной будешь, женщина? Я лучше знаю, как воспитывать своего сына. Всё равно ты знаешь, что я прав, — с помощью этой фразы дядя всегда заканчивал любые не начавшиеся споры с мамой. Дядя делал так почти всегда, когда не имел достаточно сил для ссоры, а дедушка использовал только в крайнем случае, когда мама начинала повышать голос. Раньше за неё заступался папа, а теперь Мазуин произнес его слова: — Я не женщина, и я не знаю, что ты прав, — он поднял глаза на сидящего дядю и закусил губу от волнения. С утра он старательно собрал волосы в хвост, использовав аж два шнурка, чтобы лучше держалось, но мелкие пряди у лба топорщились, и хотелось их постоянно сдувать. Также он захотел побриться, но порезал щеку от первого же движения и больше не прикасался к бритве, которую забыл положить с собой. — Ком будет потом жалеть, что долго убирал комнату, и не увиделся с тобой перед отъездом, и будет быстрее выполнять мои приказы, — сказал дядя таким же голосом, как общался с Мазуином лет десять назад. — Так что давай, собирайся и езжай. Не придет и будет сам виноват. — Нам нужно ехать, лорд-вассал фор Костер, — поддержал Ганс, слегка толкнув Мазуина в плечо, чтобы он ступил вниз. Он дернулся и едва не упал с последней ступеньки. Конюхи пододвинули к нему белую лошадь с коротко обрезанной гривой и хвостом, в вокруг Наклонной площади столпились люди. В толпе Мазуин видел Улью с её красновато-рыжими косичками и россыпью веснушек на лице и шее, но старался не смотреть на неё. Улья была единственной девочкой в мальчишеской компании и была их сердцем. Стоило ей уйти, оставив на серой юбке несколько новых дыр и заплаток, как мальчики принимались обсуждать нос-картошкой и быстрые ноги. Кто-то показательно фыркал, кто-то называл её «всего лишь девчонкой», кто-то открыто мечтал прогуляться с ней за ручку, но Мазуин знал, что последние честнее всего. Ком был в неё влюблен, как и он сам. Сейчас Мазуин был в восторге от того, что Улья явилась попрощаться с ним, хотя например на похороны дяди Гая она не явилась, но так стеснялся подойти к ней, особенно рядом с Гансом. Мазуин показательно попытался запрыгнуть в седло, но не рассчитал силу прыжка и повис на боку лошади с раздвинутыми ногами. Ганс подошел к нему, чтобы помочь, Мазуин настолько испугался, что чесночный человек прикоснется к нему, что со второй попытки смог усесться в высокое седло, в слишком короткие стремена ноги не помещались. Мама должна была махать ему вслед, но, как только Мазуин распрямил спину и успокоился, что лошадь не собирается его сбрасывать, как его первая, мама сбежала с места, подняв юбку, чтобы не упасть на ступеньках. — Солнышко, — сорвалась она на резкое прозвище, прикасаясь к морде лошади. — Пиши мне, ладно? Я уже скучаю… — Мама, — Мазуин покраснел от мысли, что на него направлены десятки любопытных глаз. Ганс сел на серую беспородную лошадку, которая была обложена мешками. Мазуин уже жалел, что решил взять с собой камни. Она смотрела на него таким невыносимым взглядом, что он не смог не ответить. — Конечно, я буду тебе писать. — он наклонился и поцеловал её в лоб, вжимаясь пальцами в поводья, чтобы не упасть. Мазуин обернулся, в самом низу площади, позволив Гансу объехать тебя. Улья быстро убежала с площади, затерявшись в улочках, мама со слезами на глазах махала платком, дядя Ардал сурово смотрел на неё, а дедушка развернулся и отправился внутрь замка. Стоило ему поднять глаза, как улыбка растянулась на лице, Ком сидел на крыше и довольно болтал ногами, не утруждая себя уборкой. Заметив взгляд кузена, Ком помахал ему и широко усмехнулся. — Едемте, милорд, — Ганс негромко позвал его. Ехать с Гансом оказалось практически невыносимо, как Мазуин и думал. Ему дали молодую лошадь, энергичную и летящую вперед, по тонкой глади воды во время отлива, а Ганс постоянно отставал, но приближаться к нему без слезящихся глаз было невозможно. Мазуин продолжал думать о вчерашней маминой песне. До того, как они выехали, Мазуин думал, что помнит дорогу до Скалистого, но когда Ширли скрылся за горизонтом, вокруг появились абсолютно одинаковые леса, не тронутые человеком, а деревеньки одна напоминала другую настолько, что казалось, будто они едут по кругу. Карта была у Ганса, как и все остальное, чтобы был лишний повод останавливаться и ждать его. С каждым километром на юг берег становился всё обрывистее и обрывистее, а мягкий серый песок исчезал, сменившись на белые цинковые камни. На берегу больше не было рыбацкий деревень, потому что выходить в море становилось небезопаснее. Ганс сказал, что нужно сделать остановку, когда солнце начало скрываться за высокими соснами. — Милорд, найдите сухие палки. Я пока подготовлю место для обеда, — Ганс слез с лошади и подошел к нему, а Мазуин быстро спрыгнуть с противоположной стороны, но от неопытности колени слишком сильно подогнулись и растянулись. После тихого «ой» Мазуин быстро направился в сторону леса. — Только не заходите слишком далеко! — крикнул Ганс скрипучим голосом вслед. Судя по большим лужам, полным мха и грязи, здесь недавно прошел дождь, и найти сухие ветки оказалось сложнее, чем можно было подумать. К тому же всё время отвлекал журчащих желудок. Среди верхушек сосен пахло смолой и звучали тонкие трели птиц, очень похожие на мамин голос. Мазуин старался выбирать самые сухие ветки, но не мог остановится от чарующей зеленой жизни. На пне около упавшего дерева, покрытого мхом и грибами, сидело маленькое существо, с огромным удовольствием поедая белку. Мазуин замер, он никогда не видел настолько большую кошку с забавными кисточкам на ушах. Животное самозабвенно жевала небольшое тельце, пока голова и хвост белки лежали рядом. Мазуин пытался не дышать, только чтобы подольше разглядеть существо. Существо подняло глаза на него, слегка наклонило голову на бок, тряхнув кисточками, оскалился, но потом передумал и проглотил остатки белки в один момент. Желтые, острые зубы завораживали, а ровные черные овальные пятна на бледно-оранжевой казались почти нарисованными. Кошки в Ширли были куда более неровными. Животное снова оскалилось, когда от белки ничего не осталось, Мазуин вздрогнул и сделал шаг назад, наступив на другую ветку, которая неприятно хрустнула. Существо резко подняло голову и расправила плечи. Мазуин знал это движение, она готовилась к прыжку. Сердце начало биться так сильно, что он больше не слышал ничего, ни в силах пошевелиться, а веки перестали моргать. Существо повело носом, а потом быстро развернулась и спряталась за пнем, а Мазуин резко вскрикнул от того, как ледяная рука легла на плечо. — Я же сказал, не уходите далеко, — Ганс забрал ветки из заледеневших пальцев. — Тут много диких животных. А вы должны доехать до Ахо Гории живым. — Кто это было? — тихо спросил Мазуин, пялясь себе под ноги, чтобы случайно не наступить на ветку. — Большая дикая кошка, но пока еще котенок, — спокойно сказал Ганс, раздвигая голыми руками ветки, которые утыкались ему в лицо. –Значит, где-то здесь есть мать. Поедим быстро и поедем. Они питаются и людьми тоже. Мазуин молча жевал не сваренную кашу и грел затекшие ноги, стараясь не думать, как голова Ганса будет откушена точно также, как и голова белки. Ложка с надломленными краями царапала зубы, а еда не пролезала в горло, но Мазуин старательно сглатывал, не запивая разбавленным вином, которое предлагал Ганс. — Ты был охотником до войны? — спросил Мазуин, когда на тарелке осталось чуть меньше половины. — Не понимаю, о чем вы, — в свете заката Ганс казался еще старше, почти стариком с обвисшей кожей вокруг впалых щек, а запах чеснока после долгой поездки уже не так сильно выделялся среди других. — До войны Золотого и Черного Оленя кем ты был? — уверенно повторил Мазуин. Ганс казался ему слишком худым для воина, а до войны он не помнил его, когда приезжал в гости к дедушке. Человека с таким телосложением он бы запомнил. — Какая сейчас разница? Милорд, — Ганс хмыкнул, прожевав. Он так старательно перемалывал пищу зубами, как будто мог задохнуться от каждого глотка. — Вы не поедете со мной дальше, если узнаете. Я предан вашему дедушке, у меня приказ довести вас целым и практически невредимым. Это очень плохо сочетается с вашим желанием подружиться с милыми кошечками. — Я не специально, — Мазуин покраснел и опустил взгляд. — Любопытство — грех всех детей, но вы-то уже выросли, — снисходительно ответил Ганс. — От детей всё скрывают, от меня тоже. Значит, я ребенок, — Мазуин закатил глаза и запустил в рот очередную ложку. — Поедем? — Прожуйте всё очень тщательно и запейте. Расстройство желудка всегда стоит рядом, когда едите немытыми руками, — самозабвенно сказал слуга и вытащил из кармана маленький мешочек, от которого и пахло чесноком. Мазуин поморщился и брезгливо заткнул нос. — Вот поэтому от вас всё и скрывают. Ведете себя, как ребенок. Чеснок очень полезен. — Отпугивает людей-волков? — спросил Мазуин, отодвигаясь на холодной траве. Лошади тоже отступили, продолжая жевать. Ганс усмехнулся и положил в рот целый зубчик, протягивая мешочек с шелухой и еще несколькими Мазуину. — Вот вы смеетесь, милорд, а люди-волки меня-то не тронут, — Ганс встал и убрал практически облизанную тарелку в мешок для неё. — Съешьте один. Для здоровья полезно. — Если я съем, то ты расскажешь, кем ты был? Ты охотился на людей-волков? — Мазуин осторожно вытащил одну штуку, самую маленькую на вид и брезгливо лизнул. Ядреный запах и вкус ударил в голову, заставив быстро чихать. Ганс немного подумал и кивнул, Мазуин быстро запихал за щеку зубчик и едва не вывел всю еду обратно через рот. Он быстро понял, что пережевывать — это плохая идея, а проглотить такой большой кусок с первого раза не получилось. — Я расскажу вам, когда мы доедем до Ахо Гория, — сказал Ганс, когда Мазуин пытался быстро заесть отвратительный вкус остатками каши. Он принял из рук слуги бутылку с водой, в которой было всего несколько капель плотного калмасинтского вина, которые чувствовались. Дядя Гай однажды напоил его и принялся щекотать, после этого папа категорически запретил пить вино, но в улицах Ширли он успел попробовать множество разных видов. — Это нечестно! — заявил Мазуин, вставая. Он засунул три пальца в рот, стараясь оттереть мерзких запах ногтями с языка. Через несколько часов запах, вызывающий тошноту, ушел из головы, когда Мазуин подгонял и подгонял лошадь. Он уже видел Скалистое так близко, уже мог разглядеть огни в окнах, даже какие-то силуэты людей были практически ощутимыми, а Ганс с его старушкой отстали. Голод и интерес подстегивали еще сильнее. Мазуин понятия не имел, с какой стороны лучше въехать в поместье. Замок нависал над Скалистым Берегом, внизу на тонком пляже расположился родной Аойре, который по словам папы был одним из самых процветающих рыбацких городов. Из детства он всегда помнил приличный запах, который учился игнорировать с рождения. Отвыкать от него в Ширли было сложно. На небольшой площадке, выходивших со стороны прислуги стояли три женщины в капюшонах, сжимая в руках большие фонари. Мазуин остановил лошадь за секунду до того, как она довольно сбила бы одну из них. Лошадь встала на дыбы, Мазуин с уставшим лицом не стал удерживаться и с удовольствием упал спиной на мокрую холодную траву. Как только высокая трава коснулась разгоряченного лица, Мазуин едва не уснул. — Ты встанешь? — вместо приветствия прозвучал скрипучих голос, с которым мог соперничать только голос Ганса. Мазуин сразу почувствовал себя, как дома. — Ты там жив? — спросила другая женщина с фонарем в руке. Мазуин привстал в траве и посмотрел на подъезжающего Ганса. — Обращайтесь на вы к своему милорду, — ответил он, вставая рядом с Мазуином, который поднялся без помощи его руки. Спина покрылась мокрой грязью, рубашку нужно было срочно стирать и раздеваться, чтобы не заболеть. Мазуин поморщился, отгоняя совесть, говорившую голосом мамы. — Да, — гордо заявил он, смотря на обтянутый кожой череп Ганса, который выглядел довольно зловеще, но придавал уверенности. — Ты всего лишь моя наместница, тетя. Покажись мне. Он ожидал, что выйдет женщина, стоявшая по середине, но свое лицо открыла та, которая еще ничего не говорила. Созанна была ниже Мазуина, приземистой и объемной, но ничего доброго от неё не исходило. Седые волосы сплелись в косу, очень сильно напоминающую крысиный хвост. Она вышла встречать его в ночной рубашке в пол, на белой непозволительно тонкой ткани выделялись яркие розовые нашивки в виде цветов. Больше всего Мазуина возмутило то, что старческие усы были куда более заметными, чем его собственные. — Рада тебя видеть, — она приподняла над головой свой фонарь. — Вас, простите… Вы меня разбудили, милорд, я уже спала. Мы не ждали вас сегодня, лорд фор Дорх писал, что вы прибудете завтра. — Я решил не ночевать в лесу, — Мазуин взял уставшую лошадь за уздечку и хотел погладить по вспотевшей морде, но она показательно отвернулась. Чувство вины неприятно кольнуло в груди. — За лошадей переживать не хотел. Здесь водятся большие дикие кошки? — Наши охотники иногда отстреливают нескольких, — серьезно сказала Созанна и заразительно зевнула. Ганс возник за спиной Мазуина, заставив его вздрогнуть. Он грубо вырвал у него поводья и негромко прошептал, наклоняясь слишком близко. Запах чеснока на этот раз въелся в кожу надолго. — Я отведу лошадей и распоряжусь вещами. Вы идите спать, но… — Мазуин почувствовал склизкую руку на своем поясе всего на мгновение. После этого на ремне с правой стороны со спины висел кинжал в кожанном чехле. Дядя Гай учил его доставать такие в одно движение. — Держите ухо востро. — Спокойной ночи, милорд, — громко сказал Ганс, толкая его в женщинам. Легкое удовлетворение от получения кинжала прошло быстро, его сменил навязчивый вопрос: зачем в родном дома оружие? — Он разберется с лошадьми, — скорее для себя сказал Мазуин, подходя к двоюродной тете. — Вы подготовили мою спальню? — Нет, — коротко ответила Созанна, пока служанки открывали тяжелую дверь. — Мы не успели. Но это даже хорошо. Я хотела спросить: вы будете спать в вашей детской комнате или в покоях вашего отца? Вашего покойного отца. — В покоях лорда фор Костера, да, — проговорил Мазуин, когда за спиной захлопнулась тяжелая дверь. Коридор был практически полностью погружен в темноту, свет исходил только из свечей внутри фонарей. Мурашки пробежали по спине, в горле встал ком, а рука невольно легла на кинжал. — Как доехали? — спросила одна из служанок из-за спины. Мазуин обернулся и остановился, чтобы она прошла вперед. — Очень хорошо, спасибо, — рефлекторно ответил он. Созанна хмыкнула и продолжила идти дальше. Его служанки или фрейлины, или подруги, Мазуин не мог определиться, кто они; прошли за тетей вперед, не боясь оставить его в темноте. Созанна ничего не спрашивала и вела его по коридорам для прислуги, пыли и мышей по углам он не заметил, но и ни одной живой души тоже. Шагов в других коридорах, рядом с которыми Мазуин замирал, тоже не было, как и света, хотя он мог поклясться, что в дороге видел огонь в окнах. Он не узнавал коридоры в темноте, где провел детство. Он видел во снах отголоски воспоминаний, где он веселился с детьми придворных, учился читать в просторных залах, а вечерами гулял с отцом по обрыву, а тот сжимал детский локоть так сильно, что оставлял синяки. Мама никогда на него не ругалась, а пела перед сном что-то ласковое и нежное. Она сотни раз рассказывала, как он учился ходить в покоях своего отца. Как Мазуин прибегал после кошмара к ним, залезал в ноги и спал, свернувшись котенком. Он не помнил многие эти вещи, но от рассказов мамы становилось тепло на душе. Теперь ему предстояло быть одному в этих покоях, которые казались огромными в детстве, а теперь холодными и пыльными. Тетя Созанна не попрощалась, как и предполагал Мазуин. Одна из женщин оставила фонарь и открыла одну из прозрачных стенок, чтобы огонь сильнее разгорелся. Мазуин сел на кровать, матрас зловеще скрипнул, а в углу что-то пробежало. Он снова чувствовал себя маленьким мальчиком, который по ошибке пришел после кошмара в спальню к родителям, а застал маму, обнимающую соседнюю подушку со слезами на глазах. На её тумбочке остались практически все вещи, лежали нетронутыми расчески, какая-то простая пара сережек, веревочки для волос и жемчужный браслет. Всё покрылось пылью, а все металлические вставки в тумбочках заржавели. Папина тумбочка была старательно вычищена, но Мазуин решил открыл, вдруг что-то осталось внутри, но нашел только дневник. Дрожащими руками он захлопнул ящик и упал на подушку отца, переставая сдерживать слезы и дрожь. Кинжал сам по себе оказался под подушкой.