Волго-Дон

Колян вернулся домой, зашел в неосвещенный зал, где еще стоял запах подкисшего оливье и мандаринов, и ощутил какую-то чуждость всему этому. Будто и не он здесь жил много лет с Наташей, не он этот дом когда-то строил, и не он привел сюда женщину, которая сейчас спала в его спальне. Чувство было странное, неприятное. Он снял сырую одежду, развесил ее на веранде, оделся в сухое и лег на диван. Было пять часов утра. Стояла удивительная тишина, какая, наверное, была когда-то в начале всего, когда еще не было ни земли, ни неба, ни людей. Колян закрыл глаза и забылся сном, в котором тоже ничего не было, а проснулся оттого, что кто-то включил в комнате свет. Это была Света. Она стояла в ночной сорочке с вышитыми на груди павлинами и с удивлением смотрела на него. Колян не стал ничего объяснять, поднялся, накинул старую телогрейку и вышел курить на крыльцо. Начинался мутный зимний рассвет. Солнца не было видно за низкой облачностью. Выпавший за ночь снег уже подтаивал. Колян задавил бычок в пепельнице, взял из прихожей метлу и стал сметать снег с крыльца. В окно со стороны дома постучали. Это была Юлька. Она помахала ему рукой, зазывая в дом. Была веселая и чем-то довольная, наверное, тем, что ей исполнилось восемнадцать, а значит, впереди у нее взрослая жизнь без Коляновой опеки. Юльке эта жизнь, очевидно, представлялась чем-то увлекательным и веселым. Колян хмыкнул, закончил с крыльцом, отряхнул метлу и вернулся в дом. Завтракали под трескотню Светы и Юльки, они говорили про новый каток в торговом центре и какие-то развлекательные шоу на главной площади города. Колян сухо сообщил, что поедет в город оформлять страховку и отвезет их обеих туда. Прозвучало это, вероятно, так, что он хочет их сплавить в мир катков и новогодних фейерверков, а сам остаться в тишине. Света лишь согласно кивнула, а Юлька сказала, что собралась провести в Речпоселке пару дней и встретиться с друзьями. Колян принял это к сведению, встал и начал собираться в дорогу. Принял душ, позвонил страховому агенту, почистил дорогу от ворот к гаражу и получил сообщение от Донцова: «Ты во сколько придешь?» Колян отвечать не стал, потому что сам не знал. Ехали в город молча. Света выглядела немного обиженной. Но Колян понимал, что ничем не сможет ее утешить. Только еще больше расстроит. И потому молчал, глядя на дорогу и думая о том, как снова придет в коттедж Донцова и трахнет его и на столе, и в кровати, и на диване, словом, везде, где поймает. Сухо попрощавшись со Светой, Колян заехал к страховому агенту и направился в Речпоселок, но на выезде из города припарковался у торгового центра и позвонил Донцову. — Что купить? — Ведро анальной смазки и чупа-чупс, — заржал Донцов. Почему-то разговаривать с ним по телефону теперь было как будто проще. Колян тоже хмыкнул и слушал его дыхание в трубку. — Значит, гандоны нам не нужны? — Нужны, — возразил Донцов. — У меня есть парочка, но если ты настроен решительно… — А без них… можно? — спросил Колян. — Такие вопросы надо при встрече обсуждать, Николай, — иронично отозвался Донцов. Но прозвучало это как отказ. — Ладно, разберусь, — сказал Колян и повесил трубку. Глупо было просить об этом и вообще затевать подобные разговоры по телефону. Но после вчерашних излияний Колян чувствовал неловкость и оттого делал все новые глупости. Ему как будто нужен был какой-то посредник в этих давно назревших разговорах — телефон или тот же холодильник, которому можно было сказать о том, что он сходит с ума от любви на сорок втором году своей жизни. Колян затарился в Ашане едой, алкашкой и гандонами. Стоя на кассе, он залез в вайбер и тупо рассматривал аватарку Донцова, как влюбленный школьник. На ней тот был как будто немного моложе, стоял в белой рубашке с закатанными рукавами на фоне какого-то южного морского порта. Колян доехал до Речпоселка на автомате, не стал заезжать домой, свернул в посадку и припарковался у ворот турбазы. На входе дежурил уже другой охранник, которого Донцов, очевидно, предупредил о своем визитере. Тот, услышав его фамилию, сразу открыл калитку. Колян попросил его передать сменщику бутылку водки за ночное беспокойство. Небо начинало темнеть, когда он постучал в дверь коттеджа. Донцов встретил его одетый в джинсы и розовую футболку, его руки были испачканы в чем-то черном. — Уголь, — объяснил он, с улыбкой приняв у Коляна пакеты из Ашана. — Печь топишь? — Рисую. Лучший способ не думать, когда психуешь. Получается, правда, всегда хуйня. В гостиной на полу лежало множество листов из крафт-бумаги с набросками. Там были Колян, Юлька и, как ни странно, Света. Рисунки были грубоватые, но достаточно точные. Колян обратил внимание, что у Светы нижняя челюсть слегка выдвинута вперед. В общем, это всегда было заметно, но раньше ему это не казалось некрасивым. А Донцов это как будто подчеркнул. — Зачем тебе натурщики, если ты и так нормально рисуешь? — Это, ты считаешь, нормально? — хмыкнул Донцов, вернувшись с кухни. Он стал собирать рисунки с пола и сложил их стопкой рядом с диваном. — Натура нужна, чтобы иметь связь с реальностью. И на духовном, и на физическом уровне. — Ну, про физический мне все понятно, — заметил Колян, глядя на задницу Донцова, торчащую из-за дивана. Тот выпрямился, ухмыльнулся и подошел к нему. У него появился тот самый блядский взгляд, который когда-то пугал, потом заводил и преследовал во сне и наяву. Колян схватил его за плечи и привлек к себе. *** — Откуда ты такой взялся, Николай? Как жил все эти годы? Мы же вообще друг о друге ничего не знаем, — сказал Донцов, когда они курили на кухне. Окно было приоткрыто, с крыши падали тяжелые капли — оттепель не щадила вчерашний снег. — С кем и где я жил, ты знаешь, — отозвался Колян, глядя на силуэт голого Донцова на фоне окна. Свет на кухне пока не включали — уличный фонарь неплохо разгонял вечернюю мглу. — А про себя ты даже этого никогда мне не рассказывал. — Могу рассказать, если тебе интересно. Но давай лучше о тебе, — Донцов поставил табурет к холодильнику, которому Колян вчера признавался в любви, сел и посмотрел ему в глаза. — Когда мы встретились, я принял тебя за гея в шкафу. Обычно такие на меня всегда бурно реагируют. Я их почему-то страшно бешу. — В шкафу? — Ты и вправду такой темный или прикидываешься? — Донцов прищурился и придвинулся ближе. Колян, напротив, откинулся назад и уперся затылком в стену. — Нет, не прикидываешься. Ты не латентный и не гей в шкафу. Ты редчайший тип мужчины-бисексуала, на которого подействовала гетеросексуальная пропаганда. — Издеваешься, — Колян встал и схватил бутылку коньяка. Борясь с тугой пробкой, можно было не смотреть Донцову в глаза. — Нет, — спокойно возразил тот, тоже встал, открыл шкаф и поставил на стол две чистых рюмки. — А попроще можно? — Если бы ты жил в свободном обществе, у тебя вполне могли быть гомосексуальные связи наравне с гетеросексуальными. Но поскольку они у нас табуированы, тебе не приходило в голову смотреть в эту сторону, — объяснил Донцов и отсалютовал ему рюмкой. — А зачем мне туда смотреть? — резонно спросил Колян и вернулся на свое место. — Я всегда хотел быть нормальным мужиком. Таким настоящим, ну, знаешь, как в советских фильмах. «Штирлиц» там, «Офицеры»… — Культовые фильмы среди многих геев, кстати. Ты бы еще «Аттестат зрелости» назвал, — заржал Донцов, глотнул коньяка и продолжил улыбаться, глядя ему в лицо. Колян такого фильма не помнил и веселости Донцова не разделял. В том, что они обсуждали, не было ничего смешного. Тут впору в море утопиться, а этот дурак ржет. Колян поставил рюмку на стол, опустил голову и обхватил ее руками. — Твоя ориентация не лишает тебя мужественности, чтоб ты знал, — Донцов мягко тронул его за плечо. Колян не отреагировал. — Ты мне только подтвердил мою мысль — ты жертва гетеро-пропаганды. Вернее, всего этого быдлячьего представления о том, что западло, а что нет. Тебе кажется, что хотеть мужчину — плохо само по себе. Я же по глазам твоим это вижу. Ты до сих пор так думаешь. Колян выпрямился, посмотрел ему в лицо и сказал: — Потому что это неестественно. — Это неправда, Коль, — убежденно сказал Донцов. В его взгляде Колян теперь видел не веселье, а сочувствие. — Неестественно хотеть детей, стариков и свиней. А половозрелых людей любого пола — нормально. — У геев детей не рождается. Значит, это неестественно. — А ты всегда трахаешься ради размножения?! — вспылил Донцов и едва ли не подпрыгнул на месте. — Что за бред, Коль? Прекрати! Не заставляй читать тебе лекции по половому воспитанию для учеников средней школы. Ты вон презервативами научился пользоваться почему-то, а затираешь мне про какое-то размножение! И не говори, что с бабами ни разу в задницу не трахался. — Трахался. И с бабами, и не с бабами, — мрачно отозвался Колян. — Я вообще анал люблю. — Ну и все тогда, — отрезал Донцов, как будто исчерпал тему. Колян тяжело вздохнул и не ответил. И тогда Донцов встал рядом с ним, обхватил руками его голову и заставил посмотреть ему в глаза. — Колян, прием, все нормально. Ты нормальный, я нормальный, и то, что мы ебемся друг с другом, тоже нормально. Ненормальные те, кто считает иначе. Колян подумал о том, что бы сказала Юлька на это заявление, но промолчал. Он сжал Донцова в объятиях и уткнулся лбом ему в живот. Он не был согласен с ним, но верить ему очень хотел. И потому он решил, что в этот вечер не будет спорить. Потому что, когда они были наедине, все доказывало правоту Донцова. Трахаться с ним было самым естественным и нормальным желанием. Целоваться и обниматься тоже. — Ты хороший, Коль. Я полжизни тебя ненавидел. А ты и вправду оказался идеальным мужчиной. — Чего? — Колян отпрянул и уставился на Донцова с непониманием. Тот ухмыльнулся, чмокнул его в губы и полез за едой в холодильник. Вытащил оттуда нарезку хлеба, колбасы и рыбы, которые привез Колян, поставил на стол минералку и банку оливок. Тот дотянулся до выключателя, зажег свет и следил за его движениями. У Донцова были красивые руки. Пальцы длинные и прямые, как у пианиста, ногти ровные, блестящие и совсем без лунок. — Может, объяснишь? — наконец спросил Колян, когда Донцов сел за стол и сделал пару бутербродов для них обоих. — А что объяснять? — Донцов пожал плечами. — Ты же на моей жене женился. Думаешь, сколько раз за все эти годы она мне сказала, какое я говно по сравнению с тобой? — Я вообще про тебя ничего не знал. — Ну, понятное дело. Зачем тебе было обо мне знать? Она хотела идеальную семью, а я ей мешал. — Это как? — спросил Колян и нахмурился. Он видел, что Донцов при воспоминании о Наташе злится и теряет самообладание. Смотреть на это было неприятно. Хотя бы потому, что он знал, каким непробиваемо спокойным может казаться Донцов, когда захочет. Тот долго не отвечал, делал вид, что испытывает повышенный интерес к колбасе и красной рыбе. Колян его не торопил, но с темы сворачивать не собирался. Видя это, Донцов плеснул себе еще коньяку и сказал, глядя куда-то в сторону: — Она хотела, чтобы я отказался от родительских прав на Юлю. Для нее это было даже важнее, чем деньги, которые я ей привозил. Колян на это ничего не ответил. Ему никогда раньше не приходило в голову, что для удочерения Юльки нужно было что-то кроме его, Коляна, официального волеизъявления. Но он вообще мало интересовался такими формальностями. Когда он женился на Наташе, он брал ее вместе с Юлькой, и для него она сразу стала своей. Кто был ее настоящий отец, ему никогда не было особо интересно. — Она знала, что ты гей? — наконец спросил Колян. — Догадайся, — саркастично отозвался Донцов, достал из пачки сигарету и отошел в сторону окна. Он был голый, и в холодном свете низкого абажура его бледная кожа отливала в голубизну, как у мраморной статуи. Но для нее он был слишком жилистый и худой. Колян пялился на него и думал, что ему нравится в нем все — и худоба, и бледность, и вертлявость, и эти мрачные черные татуировки на его плечах. Они как будто подчеркивали его какую-то глубоко запрятанную уязвимость, которая проявлялась лишь в такие моменты откровенности. Так он превращался из демона-искусителя в того, кого Коляну инстинктивно хотелось защитить. — Ты же на флоте служил? Там с парнями встречался? — внезапно спросил Донцов, докурив и вернувшись за стол. Он убрал растрепавшиеся пряди волос за уши и воззрился на Коляна с подчеркнутым интересом. Тот догадался, что он хочет сменить тему, перевести внимание с собственного прошлого на биографию Коляна. — Это не по уставу, — просто ответил он. — А ты всегда действовал по уставу? — Старался, — честно ответил Колян и почесал подбородок. — К тому же, на флоте такое скрывать сложно. Стремно, да и неприятностей можно огрести. — И как же ты выживал? — Донцов выглядел обескураженным. Будто Колян ему рассказывал о выживании на необитаемом острове без еды. — Дрочил, как все, — Колян пожал плечами. — В увольнительных баб себе находил. Да и не нравились мне никогда солдаты и матросы. Это, блин, совсем другое. Не такое, как с тобой вот. Колян не знал, как донести до Донцова разницу между ним и всеми теми, с кем он когда-то служил и работал. Она ему казалась очевидной. — Большая часть геев с тобой бы поспорила, — задумчиво отозвался Донцов, глядя ему в глаза. — Для нормальных людей флот — это служба и работа. Это, блин, серьезно! Море дураков не прощает, — убежденно сказал Колян и встал с места. — А тебе все хиханьки-хаханьки и повод на матросиков подрочить. Видал я в интернете твои картинки с пацанами в бескозырках. Мерзко это. — Я понимаю. Правда, понимаю, — Донцов тронул его за плечо, а потом встал и прижался к нему сзади. — И я такое не для себя рисовал, а на заказ. Обычно такие картины в интернет не сливают, но не все коллекционеры к этому так относятся. — Ты для геев что ли только рисуешь? — Нет. Но так обычно получается. Тебя окружают такие же, как ты, — Донцов пожал плечами и уперся лбом в широкую спину Коляна. — Мужскую обнаженку мало кто хорошо рисует. В основном геи для геев. Наши покупатели такое никогда не выставляют. А на западе радужных геев полно, и они такими вещами гордятся. — Как ты такой радужный жениться-то умудрился? Донцов отстранился и потянулся за новой сигаретой. — Как все по молодости это делают. По залету, — выдыхая дым, объяснил он. — Я тогда про себя еще мало что понимал. Нам обоим по 19 лет было. Но давай не будем о Наташе, пожалуйста. — Не будем. — Я после развода в Питер уехал. Институт здесь бросил. Отец меня за это проклял, считай, — Донцов невесело рассмеялся и потер глаза рукой. — Он же там преподавал. Хотел из меня архитектора сделать. — А чего хотел ты? — поинтересовался Колян. — Рисовать, — Донцов развел руками с таким выражением, будто объяснял самые банальные вещи. Словно рисование было для него равно самой жизни. — Я тогда всерьез думал, что смогу себе имя сделать и прославиться. — Ну, считай, прославился. В Саратове вон тебя выставляли. — Теперь ты надо мной издеваешься. Не отпирайся, я вижу, — Донцов улыбнулся и пнул Коляна ногой. Тот заржал, привлек его к себе и усадил на колени. Тот вырвался, встал, затушил окурок и посмотрел на него с некоторым вызовом. — Кстати, хорошо у меня там выставка прошла. Я кое-что оттуда продал. Нашелся вот один любитель вечных сюжетов. И пара галерей заинтересовалась. Буду большой проект делать. Не только матросиками пробавляюсь… — Я знаю, что там на выставке было, — хрипло сказал Колян. У него как будто перехватило дыхание, и он отвел глаза в сторону. — В интернете посмотрел? — В музей ходил. — Серьезно?! И… как? — Донцов обхватил его голову руками и заставил на себя посмотреть. — Странно. Вроде бы я и не я. — Я снова хочу тебя порисовать! — с азартом в голосе сказал Донцов. — В этот раз на больших холстах. Обнаженку, само собой. — Да ну тебя. Ты озабоченный, — отмахнулся Колян. — Лучше всего натуру понимаешь, если рисуешь с нее обнаженку. Ну и трахаешься еще, — хмыкнул Донцов, сел рядом и посмотрел на него с каким-то особенным выражением. Будто уже продумывал, как он будет его рисовать на этот раз. — Ты этим себе на жизнь зарабатываешь? Что ебешь, то и рисуешь? Что рисуешь, то ебешь? — Да, — спокойно подтвердил Донцов. — Ну и архитектурные заказы еще. — Ты все-таки стал архитектором. — Скорее, декоратором. Но это больше для денег, — Донцов махнул рукой и поморщился. — Рисованием я бы занимался, даже если бы мне вообще за это не платили. Я вначале так и делал, когда в Питер приехал. Все на материалы тратил. — И на что же ты жил? — На стипендию, пока в Репинке учился. Ну и в барах еще подрабатывал. — В гей-барах? — И в них тоже. — А в порно не снимался? — ухмыльнулся Колян. — Нет. Это слишком сложно, — Донцов поморщился, встал и отвернулся к окну. — Гораздо проще так жопой торговать. Особенно, если делаешь это время от времени ради денег, а не из любви к искусству. Он оперся на подоконник и прислонился лбом к стеклу. — Ну, давай, спроси меня об этом. — А зачем спрашивать? Я и так уже все понял, — отозвался Колян и глотнул из рюмки. Коньяк неприятно осел на горле, и он поморщился. — Но мне это даже помогло потом, — легко продолжил Донцов, повернулся к нему лицом и улыбнулся. — Я на нужных людей вышел и стал в галереях выставляться, заказы брать. — А твои родители об этом знали? — Я тогда с родителями уже не общался, — глаза Донцова сузились, он нервно закусил губу. — Ну и я как-то без них пробился. — Через жопу. — Я ведь еще и рисовать умею, Коль, — бросил Донцов и вышел из кухни. Колян тяжело вздохнул, посмотрел на коньяк в своей рюмке и выплеснул его в раковину. Пить в этот вечер совсем не хотелось. Он убрал еду в холодильник, посуду сложил в раковину и помыл. Только недопитую рюмку Донцова оставил на столе. Эту хозяйственную деятельность он совершил, чтобы прийти в себя и отдышаться. Переварить услышанное. Невидящим взглядом Колян уставился в окно, в котором маячило его собственное отражение и отсвет от абажура. Перебирая в памяти фразы Донцова, он начал понимать, почему их противостояние и взаимная неприязнь при первой встрече были неизбежны. Оказалось, что он многого не знал о своей жене. О ее жизни до их знакомства, да и после… Коляна по восемь месяцев в году не было дома, а когда он возвращался, Наташа всегда прилежно играла роль идеальной жены. Никогда не отказывала ему в сексе, не задавала лишних вопросов. Хотя они само собой должны были возникать, когда здоровый молодой мужик мотается по волжским портам и не бывает дома неделями. Но Наташа никогда его ни о чем не спрашивала. А он, в свою очередь, не особенно интересовался, как она проводит время без него. Он знал, что, будь что-то такое, ему бы донесли. Такие слухи в Речпоселке распространялись быстро, и рано или поздно достигали ушей рогоносцев, коих, в силу их постоянных отлучек из дома, тут было немало. Подобные скандалы возникали регулярно и обсуждались со всеми подробностями. Так два года назад от его приятеля — механика Олега ушла жена, которая изменяла ему с другим механиком несколько лет кряду. Знали об этом все, включая мужа, который пару раз устраивал разборки в доке с соперником, но разводиться не собирался. Колян подозревал, что просто из своей обычной жадности — не хотел делить дом и прочее имущество. Подобная грязь к семье Коляна никогда не липла, их считали образцовой парой, пусть и немного замкнутой. Наташа редко звала гостей в дом, держалась чинно, блядство своей сменщицы Лены всегда осуждала и не общалась с ней. А та в отместку зазывала Коляна в гости каждый раз, как оформляла ему предрейсовый осмотр. Колян потер виски и поморщился. Его прошлая жизнь сейчас уже не казалась такой идеальной, какой представлялась ему после смерти Наташи. Да, дома у Коляна тогда было чисто и сытно, дочь прилежно училась в школе, жена была ласковой и хозяйственной. Но только за этим красивым фасадом он не замечал, что с Наташей они живут как будто параллельно друг другу, никогда не говорят по душам, наедине только трахаются и смотрят телевизор. И вроде бы это устраивало их обоих. Но сейчас это казалось Коляну чем-то неправильным, ненастоящим. Он понял, что никогда не любил Наташу, а она не любила его. Им было просто удобно вместе. В отличие от отношений с Донцовым, с которым никогда не было удобно, но всегда по-настоящему. Колян вдруг осознал, что Донцов с Наташей все эти годы ненавидели друг друга. Мысль банальная, учитывая то, что они были разведенными супругами. Но до Коляна только сейчас дошло, почему Юлька скрывала от него папу, почему не известила Донцова о смерти матери вовремя. Наташина ненависть к Донцову довлела над ней. Ненависть, которую Колян в ней никогда не замечал, потому что никогда в жену не вглядывался. Не имел такой привычки, поскольку и в себя не вглядывался тоже. Знал, что может увидеть там то, что ему не понравится. А Донцов это с первого взгляда в нем разглядел. И оказалось, что с этим можно жить, пусть и не так удобно, как раньше. Колян погасил на кухне свет и увидел в окне восходящую на мутном небе тусклую луну. Он подумал, что надо позвонить Юльке и узнать, где она и с кем. А потом вспомнил, что девочке уже восемнадцать лет, а на часах еще нет и девяти вечера. И решил найти Донцова в этом полупустом деревянном коттедже, который был слишком большой для него одного, но слишком тесный для них двоих. Иначе бы Донцов от него по нему не бегал. Тот нашелся в гостиной. Он сидел на диване рядом с электрокамином — тот вполне сносно изображал живое пламя, и от него шло вполне настоящее тепло. Донцов надел свою розовую майку с какой-то мрачной черной надписью, но остался без трусов. Он поднял одну ногу на диван и, обнимая ее, пялился на искусственный огонь. — Ты напрасно ждешь, что я буду стыдиться, — сказал Донцов, когда Колян сел рядом. — Я про себя честно говорю, потому что врать не хочу. Хотя бы тебе. Потому что вранье убивает. А в нашей стране без вранья никак. Колян молча притянул его к себе и обнял. Он и забыл, на чем они закончили разговор. Донцов уткнулся ему в грудь и шумно вздохнул. — Расскажи теперь ты о себе. Все как есть. — Да мне-то что рассказывать? — хмыкнул Колян. — Родился, служил, женился. — Ты дочь мою вырастил, Коль, — глухо сказал Донцов. — Ты Юльке про себя рассказывал? — Про ориентацию нет, — Донцов отстранился и покачал головой. — Хотел, но не смог. Подумал, что она тогда со мной жить не будет. А я так устал быть хуевым папой. Видеться с ней раз в год по расписанию где-то в кустах, чтоб никто не видел. Он закрыл лицо руками, потом сразу убрал, шмыгнул носом и посмотрел на Коляна: — Думаю, она догадывается. Она у нас не глупая девочка, Коля. — Да ей дела до нас нет. Мы для нее два старпера уже, — заржал Колян и притянул его к себе. — Ага, — Донцов тоже засмеялся, вытер глаза рукой, сел на него верхом и обнял за шею. Колян оттянул на нем майку и забрался головой под нее. Хотелось вдохнуть запах Донцова, облизать его кожу, почувствовать вкус. Тот заржал от щекотки, откинулся назад и едва не свалился на пол. Колян подхватил его, уложил на диван и лег сверху. Где-то в прихожей заиграло вступление «Паромщика» Аллы Пугачевой. Это был рингтон телефона Коляна. Но брать трубку он в этот момент не собирался.