Pale (cold) solace

Комнаты Отца затопило тусклым синеватым свечением. Перед глазами все подрагивало, словно в мареве — сколько ни напрягай взгляд, все равно ускользнет, покачнется и размажется. Прорицатель моргнул несколько раз. Крепко зажмурился, заставил себя досчитать до десяти. Поднял веки — и ничего не изменилось. Наверху, где-то за метры и метры камня, дерева и дорожной пыли, гремел большой праздник. Привиделось, как наяву: залитые светом сотен свечей залы и переходы театра, блеск мишуры, теплое сияние золота на пальцах, на шеях, на вышитых костюмах и маскарадных масках; танцовщицы и менестрели, говор и гомон, и звон бокалов, и смех. И — люди. Так много людей! Словно не только Арк, но весь Эндерал, от Тручессы до скаррагских дикарей, прячущихся в пещерах Темной долины, собрался здесь для торжества. Но внизу, в темной синеве обжитой пещеры, Прорицатель не слышал ни музыки, ни голосов — лишь приглушенный гул, но и тот таял почти до полной тишины. Настоящий подарок для человека с болящей головой и смутной тяжестью в груди. Прорицатель сделал глубокий и медленный вдох. Задержал дыхание, пока не почувствовал разливающееся по телу тепло. И только после этого обернулся. — Почетные гости прибыли на этот скромный праздник, как я погляжу. Стоявший позади Прорицателя не улыбнулся в ответ, не приподнял брови — маска, заменявшая ему лицо, осталась бесстрастной. Как и всегда. — Неужто ностальгия взыграла? В таком случае, память подводит вас, — продолжил Прорицатель. — Театр слишком далек от Храма. Из-за маски послышался вздох — так люди иногда вздыхают, усмехаясь. — Как много слов. — И все для вас, Отец. Он… Стал другим. И в то же время нет. Пальцы его рук, полы длинных одежд, край капюшона светились голубоватым светом, ярким, но не резким, не слепящим привыкшие к полумраку глаза. Голубое свечение лилось из прорезей маски и тянулось в пространстве вслед за каждым движением Отца, плавным и вязким, словно вместо воздуха он был окружен чем-то плотным… Как вода. Очень давно, в другой жизни, пьяные моряки рассказывали Прорицателю про светящихся медуз, всплывающих иногда из черноты морей из любопытства или от голода, следующих за кораблями миля за милей; о берегах, по ночам усыпанных синим сверкающим песком, словно звездами. Он и сам собирал зеленоватые светящиеся грибы со стен влажных пещер. Он делал это не раз, и помнил этот свет, и представлял тех медуз — Отец сейчас был объят тем же неземным свечением. — Соболезную, Отец. Если вы хотели присоединиться к торжеству, то вряд ли теперь успеете к последнему кубку с вином. — Да, — откликнулся Отец. Голос его звучал все так же устало, как раньше — только стал глубже. — В этом ты меня обогнал. Он просто медленно плыл по комнате. Рябь перед глазами Прорицателя в исходящем от него свете сыпалась на блики — словно кто-то витраж разбил. — В этот раз, полагаю, мы можем довольствоваться более приватным празднеством. Прорицатель вскинул бровь. Театральным движением скрестил руки на груди. — А что, если я не хочу? Если сердце зовет меня в самую гущу праздника, м? — Тогда, — мягко ответил Отец, — ты бы был сейчас там, со всеми своими друзьями, а не спал бы пьяный, запершись дома. Это был не удар и не подколка, просто факт, и Прорицатель не почувствовал себя уязвленным. Только тяжесть в груди откликнулось ноющей болью. — Ладно. Может, и так. Он расслабился, откинулся на спинку знакомого кресла — кажется, в нем же он сидел в их первую встречу. Отец же замер у одного из столов. Провел светящимися пальцами над лежащей на нем раскрытой книгой, будто в задумчивости, но так и не коснулся страниц. — Любопытно. Мне казалось, что ты отпразднуешь этот день непременно. Как полагается герою. Прорицатель криво усмехнулся в ответ. Отвернулся, ловя глазами чужой силуэт на стене — длинную бесформенную тень. — Терпеть не могу такие праздники. Толпы, гуляния… — он покачал головой. — А религиозные — тем более ненавижу. — То есть, все. — Неправда. Если в легенде всего раз упоминается Мальфас, праздник, можно сказать, и мирской. В этот раз ответом ему был долгий, глубокий вздох. — Значит, это снова сон. — Да, конечно. В некотором роде даже хорошо, что ты выбрал… Собственный способ провести эту ночь, — Отец оглянулся на него, и впервые в прорези его глаза, блестящей голубым, Прорицателю почудилось человеческое выражение. — Очень удобно. — Очень, — повторил он, как эхо. — Надеюсь, подобная обстановка тебя не смущает. — Словно в бутылке бренди сижу, — честно ответил Прорицатель. — По крайней мере это лучше, чем мои обычные кошмары. …И этот свет. Хотелось смотреть на него дольше, пока линии, очерчивающие Отца, не отпечатаются на изнанке век. Хотелось поймать его за руку, хотя бы за рукав, растереть светящуюся полоску между пальцев — останутся сверкающие голубоватые следы на ладони или нет? Почувствовать, наконец — есть ли в нем хоть что-то реальное? Ты спишь, и это даже не твой сон. Тут нет и не будет ничего от твоей реальности. Это была резкая, но отрезвляющая мысль. — А театр наверху?.. — Почти настоящий, — ответил Отец, и Прорицатель вздрогнул — не бывает таких совпадений. — Насколько реальны твои представления о нем. — Тогда не хватает звона ножей и кровавых брызг. В Остиане всегда так было, а на утро приходилось красные пятна с крылец и дорожек оттирать. — Не стоит волноваться. Здесь обитают дикари другого толка. Прорицатель, не выдержав, усмехнулся. — А вы не сильно-то жалуете местных. — Я просто достаточно долго пробыл человеком. Настала очередь Прорицателя выдерживать паузу. — И как оно… Там? Лучше? — Да, — Отец склонил голову в едва заметном кивке — редком для него физическом выражении мысли. — И гораздо лучше, чем тебе. — Ауч, — Прорицатель демонстративно схватился за грудь. — Умеете же вы поразить. Не мечом, так словом. Может быть — раз Отец и так влез к нему в голову, создавая этот сон, — может быть, он знал и так, о чем Прорицатель думал иногда, вспоминая, стряхивая с себя обрывки нового, связанного теперь с храмом, а не с родным домом кошмара, касаясь спрятанных дома чужих мечей. Когда твоя жизнь перевалиет за четвертый век, многое получается узнать о людях, даже если ты к этому не стремишься. Иногда я думаю — может, следовало бросить все, уйти тогда вместе с вами, и плевать, что здесь дальше будет. Иногда я в этом почти уверен. Да, да, за вами «пойдут только избранные» — но я же талантливый, как-нибудь просочился бы. Жалкие, жалкие мысли, звучащие, как скулеж, как жалоба, как разочарованный вздох. Если хочешь за кем-то пойти — попробуй для начала не поднимать на него меча. И потому Прорицатель ничего ему не сказал, и Отец не стал спрашивать. — Для того, кто так радостно покинул наш бренный мир, вы как-то слишком быстро повернулись назад. — Всего лишь заглянул в гости, — голос Отца звучал размеренно. Так волны в прибой набегают на берег. — Старые привычки умирают тяжелее плоти. — Вот как. И в повисшей тишине невольно вырвалось: — Я бы тоже обернулся на вашем месте. Я… Всегда оборачиваюсь. Отец снова не ответил, но почему-то показалось, что он все понял — даже то, о чем не хотелось ему говорить. Где-то в другом мире, в другой вероятности я, наверное, своими глазами увидел, куда ведет Комната картин. Не здесь. — Но почему я? Тот, кто повернулся к нему, спрятанный за маской, — или бывший ею, — Прорицатель был готов к любому его ответу. Но он лишь склонил голову к плечу, едва заметно. И сказал: — Наши беседы были непродолжительны, но приятны. Так почему не ты?