Я проснусь и ты будешь

Сердце у него пока работает, хотя ебашит иногда знатно, не то, что точками по глазам, там уже самые глубокие океаны разливаются на весь асфальт. Покоцанное лицо машинально прикрывает воротником водолазки, это привычка родительского дома, чтоб от отца не получить больше, чем полагается, хотя никакая ткань явные кровоподтёки не спрячет, он все равно натягивает до носа, напевает сомнительные интервалы и идет зигзагами. Что-то около четырех пяти шести утра-ночи-вечера, не помнит, но сигареты на месте и рассвет на месте, значит где-то пять. Зажигалка родная, старенькая, в кармане джинсов завалялась еще давно, приходится очень к месту. Разосрался опять с зеркалом, последствие – костяшки перебитые, неудачное падение об угол туалетной тумбочки, смытый грамм с фразой «Все, нахуй, теперь все», на десерт – ром на голодный желудок и непонятное желание выбросить телефон куда подальше, а потом набрать единственный номер, от которого тошнить не будет. Перескакивает на поребрик, пошатываясь затягивается, улыбается своему героическому, мол, гений, блять, с наркотиков слезает за ночь, звезда панк-рока стелиться под поэта, чтобы похвалил, сказал «Какой ты у меня, Миша, молодец.» Ну да, стелиться самым действенным способом, придет в квартиру и с порога «Я чист». - Трубочист, блять. – У Миши даже пикалка своя есть, с трудом вваливается в подъезд, переводит дыхание, по-дурацки ерошит волосы и начинает свой путь на четвертый этаж старой панельки. Лестница двоится, уходит куда-то, сука, но у него в таких подъемах опыт имеется, сегодня без падений и минутных зависаний где-то далеко за стратосферой. Заветная дверь все еще хранит пару нацарапанных давнишних «А» и вмятины от железных носков, Миша стучит без задней мысли, без «человек, возможно, спит», потому что этот человек открывал и не в такое безоблачное утро, и на руках сюда заносил, да и выталкивал отсюда правда часто, с криками, с нотациями, с «Я заебался». Через секунд тридцать щелкает замок и заспанный недовольный Андрей, явно только натянувший кофту времен «Похуй на будущее», без лишних слов отходит в сторону, впуская гостя. - Чай будешь? – отработанная фраза, для проформы, чтоб узнать в каком состоянии. Миша стоит, улыбается, как дурачок, руки расставляет, и, как репетировали: - Я чист. - Чего? – Андрей, отходящий ото сна, потирает лоб и щурит глаза, восьмое чудо света, блин. - Андрюх, я чист. - А, ну, класс, поздравляю. – И уходит на кухню, походу реально чайник ставить. Горшок еще секунду стоит, не зная куда руки деть, кивает себе растерянно и идет за Князевым. Может не раздуплился еще, не понял, внутри что-то медленно вибрирует неприятно, может, сердце наконец решило, что с него хватит. Миша садиться на табуретку и ждет, пока Князь обернется. Тот набирает воду, достает чашки – одну новую, одну тех же времен, что и кофта. - Миш, один день не считается, понимаешь? Я тебя позавчера еле выволок… оттуда, да и что я, мама тебе, чтоб передо мной отчитываться? – Говорит как-то устало, разливает чай тоже устало, наконец оборачивается и натыкается на самый удрученный взгляд анархиста всея Питера, карие глаза бегают по чужому лицу с немым вопросом «Почему не радуешься? Почему?» Князь вздыхает, - Куда дел то все? - Смыл. - Серьезно? - Серьезно. Ты, это, не рад, что ли? – Горшок, как потерянный котенок, сжимает губы, смотрит исподлобья, теребит прожжённую скатерть. - Да я рад, Мих, просто… как-то не верю в то, что твой энтузиазм продлиться дольше недели. - Так это, блин, поверь. – И через секунду, - Мы че, реально чай пить будем? - Тебе уже хватит. Миша очень почему-то любит этот голос, такой, ну, помятый, медленный, да и Андрей по утрам всегда расслабленный, мягкий, глаза еле открываются, хочется в кровать уложить и рядом лечь, обнять крепко-крепко, чтоб никаких драк и препираний, будто так всегда и должно было быть, без неловкого «ну, забили, да?», без «по пьяне все бывает». - Да я рома чутка дома и все. Ты это, блин, извини, думал обрадую. - Да обрадовал, обрадовал, Мих. Князь для интерьера ставит чашки, облокачивается на плиту, смотрит на чужую скулу, молчит. Миша тоже молчит, руками своими покоцанными берется за ручку, отпивает, понимает - все, диалог себя исчерпал, замечает взгляд и улыбается. - Да эт я об тумбочку жахнулся неудачно, ниче криминального, - следит за глазами. - Руки тоже об тумбочку? - Да там, - машет этой самой рукой, - навалилось всего. Андрей опускает глаза, снова вздыхает и подходит столу, смотрит в упор. - Мих… Ты мне скажи, чего тебе в жизни не хватает. - Да всего хватает. Че не хватать то, когда хватается? – смеётся придушенно, артист, сука. - Правда? И Андрея хочется поцеловать, обнять, «Нет, не правда, ты мне нужен, пиздец как, не могу без тебя, нужен этот твой взгляд, нужна улыбка, тетрадки твои, мысли настоящие». Ну не хочет он свою сокровенную разбивать, поломает все на раз два, а потом чинить поздно будет, и так все еле держится. Не хочет откровенничать неподготовленно, Князь же с ним одинаково мыслит, он, блин, всегда знает, что ему нужно, всегда знает, когда говорить не надо, когда воды принести, за волосы стыдливо подержать, пока выворачивает после прихода. Князь знает все, кроме самого банального, очевидного – Мишиной наивной любви и страха за то, что она так наивна. - Да правда, е-мое. Так пошло врать позволяет лишь знание того, что Андрей не поверит. Но Андрей молчит, смотрит, прорезает себе путь к чужим карим глазам, пытается понять, честно пытается понять этого человека, получается лишь опускать руки каждый раз, снова и снова. Все его существование закольцовано, как ебучий день сурка, выматывает, обезвоживает, взрывается и опять. - Ты, Миш, врать никогда мне не умел. Я и не хочу. - Кто знает, - Горшенев подходит к подоконнику, выискивает среди бычков недокуренный и, спустя несколько попыток, поджигает. - Я знаю.. и ты знаешь. - Мне знать много противопоказанно. - А тут немного. – Андрей подходит ближе, ему на автомате протягивают сигарету, он затягивается с рук, Миша невольно вздрагивает, поднимает взгляд, встречается с чужим, прямым, родным, недосягаемым, самым болезненным. - Андро… - Он неопределенно ведет головой. - Что? – Чужой шепот зарождает в груди то, что выливается в тихий приглушенный вздох. - Много… - Почему? – Князевские пальцы перехватывают и тушат фильтр. Он видит, как Миша все пытается сбежать от слов, от ответов, от глаз. - Потому что… - Ему не хватит всей жизни просить прощения за то, что он сейчас чувствует. -Потому что я мудак по жизни, Андрюх. – Замяли, да? Нормально вышло, ничего не выдал, не проебался, не сказал хуйни. Пошутили, забыли. - А..- Тянет Андрей, подходит в плотную и целует – внезапно, уверенно – касается чужих губ, бледных, мягких, чувствует, как те размыкаются, позволяют, голова кружиться, тело подставляет, забывает, как держаться. Миша вздрагивает, сжимает край подоконника до белых костяшек, отвечает думая, что походу не чист, иначе объяснить это не может, боится трещин, чувствует, как обветрились губы, боится разбить, хочет потрогать чужие волосы, хочет взять лицо в ладони и увидеть как ему смеются в глаза «Этого ты хотел? Это ты хранил?», Андреены пальцы ложатся на плечи, «Хочешь своего лучшего друга? Как не стыдно, Горшок». Этоприходэтоприходэтоприходэтоприход Все, что есть у него в голове. Все, что есть в чужих руках – Он. Все, что забирают у него прямо сейчас, разбивается. Ведь чист, блять, не принимал. Губы, те самые, не могут быть настоящими, не может это быть реальностью. Андрей… Андрей такого бы не сделал, Андрей любил красивых девушек, длинные ноги и флиртовать с журналистками, Андрей… Андрей. Андрей. Андрей. Миша разрывает поцелуй, осоловело смотрит на Князева, не отпуская подоконник, вжимаясь в твёрдую поверхность. Андрей убирает руки, дышит прерывисто, щеки покрывает бледный румянец. И правда восьмое чудо света. Смотрит в ожидании, с опаской, секунда и все пространство схлопнется. Секунда длится слишком медленно. - Ты… моя галлюцинация. Блять… Горшенев загнанно пялит в лицо, машинально поправляет воротник водолазки. Князь открывает рот, неестественный смешок срывается с его губ, он качает головой, Миша видит, как дрожит его подбородок. - Нет, ты реально мудак. Андрей уходит, хлопая дверью в свою комнату, оставляя Горшка наедине с двумя кружками чая, дрожащими руками и вкусом сигарет во рту. Не приход. Миша влепляет себе пощечину. Не приход ведь? Схлопнулось. Андрей его поцеловал. Трезвый, в сознании, поцеловал. Дрожь усиливается, он проводит по губам, взглядом цепляется за сбитые костяшки, стонет, потому что правда мудак, потому что не понимает ничего, только проебывает, разбивает. И никакого тебе утреннего Князя, никакого кофе в постель, хотя когда такое вообще в его жизни было, либо в лицо выплескивал, либо разбивали о стену – и то и другое Андрей. Миша кусает губы, мысль ширнуться сидит стойко, мигает красной табличкой между «долбоеб» и «педик», он невольно потирает запястье, сжимает до белой кожи и делает шаг к сказочной двери, за которой столько раз спасался от черных ужасных снов и родителей. Облокачивается на нее, прислушивается, никаких признаков жизни, он почти чувствует, как зло прожигают дверь с той стороны. Табличка алеет, разрывает голову, чешется. И долбоеб и педик и нарик. Все втроем шепчут ему «Уебывай отсюда», а Миша дергает ручку и неуверенно заглядывает внутрь. Андрей сидит на кровати, обхватив колени руками, смотрит в стену с рисунками. Те целы, а значит не конец света. С кулаками не бросается и на том спасибо. А говорить не получается. Слова сейчас кажутся вульгарностью, он боится спугнуть или катализировать драку. К трем добавляется четвертый – трус. - Андрей… Андрей молчит. - Княже, я же не со зла. - мягко, осторожно присаживается на край. – Я, это, ну… - Миш, хватит. – Голос опять тот самый, уставший, заебаный, почти прозрачный. Андрей теперь смотрит куда-то в плечо Горшку, глаза не поднимает, вихрь мыслей в голове, Миша видит, как тот сглатывает, выдыхает и падает головой в колени. – Ты меня заебал, - шепчет, проглатывая концы слов, - постоянно думать, это невозможно, невозможно так жить. Я, бля, всю душу тебе выворачиваю, я стихи только про тебя пишу, рисунки все тебе, сплю, чтоб потом в вменозе быть, потому что ты не спал, сигареты тебе оставляю, журналистам все сглаживаю, все твои выебоны проглатываю, блять, и забываю сразу, что ты не умеешь по человечески ценить. Я заебался только о тебе думать, от меня девчонки шарахаются, потому что не могу, потому что, сука, ты. Ты, блять, сидишь вот здесь и не уходишь, - еще секунда и слез не миновать, так думает Горшок. Он слушает и сгибается все сильнее, он слушает и не дышит будто, он слушает и слышит все. - Горшку можно то можно се, Князь придет, Князь уложит, Князь до дома дотащит, с врачами договориться. Это же Князь, ему не привыкать. А я? – Андрей поднимает на него свои обозленные, предательски мокрые глаза. Ему больно и паршиво и невыносимо. – Миш, скажи, а как же я? – В нем вся любовь горит и никак не может догореть, в нем столько противоречий сталкиваются, выламывая каждый раз по новой. - Андро… - Андрей, Князь, его Княже смотрит так, будто у него все хорошее забрали, так, что хочется сгрести в объятья и не опускать долго-долго, шептать сбивчивые «прости» и «люблю», Миша неуверенно тянется к чужой лодыжке, подползает сам. В комнате тихо, он медленно расцепляет чужое руки, осторожно толкает коленки. Князь нехотя позволяет ему задеть его пространство, Миша близко с одной единственной мыслью в башке «Никогда больше из-за меня не плачь». Миша близко, его пальцы тянутся к чужим щекам, проводят, стирая слезы. В комнате тихо, сердце у Горшка стучит, нарушая эту тишину. Он пододвигается еще ближе, касается губ своими. Самый мягкий поцелуй, на который он способен. Никогда больше из-за меня не плачь. Этот поцелуй все и сразу. Извинение, признание, принятие. Никогда больше из-за меня не плачь и позволь мне обнять тебя крепче. Андрей отвечает заторможенно, пока Мишины руки обхватывают его плечи, перетекают на талию. Этот поцелуй все и сразу. Он, как в школе, как на минном поле, как в первый день весны. Он - нужный им обоим. Миша осторожно укладывает Князя на бок, отстраняется, и обнимает, крепко, как хотел, чувствует, как Андрей дрожит, слышит, как всхлипывает и тянется навстречу, зарывая лицо в черную родную водолазку. - Я хотел…- Миша шепчет, невесомо целуя светлые волосы, - Давно уже… Понимаешь? Не могу без тебя никак… Андрей прижимается ближе, выдыхает: - Миш… Не смей забывать, хотя бы в этот раз… Хотя бы в этот раз Горшок обнимает сильнее, никогда не отпустит, никогда больше не позволит. - Прости меня, Дюш, - и снова целует волосы, - Прости, я ведь… Он замолкает, секундой проскальзывают четыре его составляющие, выводит его лишь голос Андрея. - Я тоже, Миш. – Он поднимает голову, мягко силиться улыбнуться кончиками губ вниз, тихо так преподносит свое поэтическое сердце, позволяет себе надеяться. – Сильно. Миша копирует улыбку, они оба на эту улыбку тратят свои последние силы. Заплатили уже сполна. Слишком много чашек было разбито и дверей захлопнуто для нее. Достаточно для того, чтобы в приходящий сон снова ,уже вслух, прошептать три трепетных слова. За окнами рассвет переливается в единое солнце. В комнате теплее. Миша впервые за долгое время спит без кошмаров. Андрей впервые не боится просыпаться. Я проснусь, и ты будешь рядом. Я проснусь, и ты будешь.