Шрамы

У Мегуми много шрамов. Самых разных: продолговатые и тонкие, как от меча, более широкие, что были особо глубокими и плохо зажили, оставляя после себя белый след — ещё белее, чем светлая кожа, на которой они размещались. Были шрамы, словно пятна, как от ожогов, покрывающие тонкую кожу стянутыми линиями или мелкие, совсем незаметные, будто от стекла. Честно, их было много — самых разных, но таких болезненных, даже спустя время; служивших как вечное напоминание о битвах, о собственной неумелости в бою, и о силе противников. Каждый был уникален, со своей историей. Фушигуро их не скрывал. Он спокойно снимал футболку на тренировках, выходил из душа с голым торсом, в общем, не стеснялся. Шрамы ведь красят мужчину, правда? А ещё Мегуми всегда был в напульсниках. Его левая рука от запястья до середины локтя была обтянута плотной темно-синей тканью. Он не снимал их при посторонних, не снимал, когда рядом были только Юджи с Нобарой, не снимал перед Годжо-сенсеем. Только ему одному было известно, что находится за прочным хлопком. Юджи не придавал особого значения — он видел шрамы расползающиеся по телу, видел, насколько Мегуми был опытнее его самого, сколько боев за его плечами. Может, Фушигуро просто скрывал какой-нибудь особенный шрам, не хотел лишних вопросов, когда задирается рукав формы, или же прятал его от самого себя — черт его разберёт. Итадори было все равно. Он не задавал лишних вопросов, будто зная, что ответ не получит. Он не хотел лезть в чужую душу — если Мегуми захочет, то сам все расскажет. Но Мегуми не хотел. Это не злило, все-таки Юджи было все равно, не забыли? Да, абсолютно точно, совершенно по барабану. Когда он, в конце концов, начинал метаться в размышлениях, то в голову настойчиво лезла мысль о недоверии. Почему? Они через столько прошли вместе, столько повидали, жили через стенку и… Ничего. Напульсник надёжно загораживал что-то, что знал только его носитель. Но Юджи ждал. Ждал, что вот-вот Мегуми раскроется, расскажет удивительную историю о проклятье и как с ним сражался, покажет шрам, как доказательство, а Юджи будет охать, восхищаясь смелостью и отвагой напарника. Правда оказалась другой. Не совсем такой, какой представлял её Итадори, но он все равно охал. Только не от смелости и отваги. Личные границы — понятие растяжимое, а для Юджи и вовсе отсутствующее. Он лип с объятиями, хватал чужую руку на страшных моментах в фильме и врывался в комнату без стука. Последнее раздражало до скрежета зубов, но никакие нотации не помогали избавить его от этой привычки. Мегуми всегда был настороже, не позволял себе расслабиться даже лёжа в постели, он был собранный, с полной концентрацией на том, что происходит вокруг него. Но иногда позволял себе маленькие слабости. Поздним вечером, когда, как ему казалось, все уже спали, он откладывал книгу и глубоко уходил в свои мысли, погружаясь в себя. Такая рефлексия помогала проанализировать собственные чувства, разобраться с тем, что накопилось, разложить все по полочкам в голове. Он стягивал напульсник, вглядывался в тонкие линии, которыми было испещрено запястье и оглаживал их большим пальцем, иногда надавливая и царапая ногтем. Вечное напоминание о слабости и ненависти. Он не плакал, не жалел о содеянном, он принимал это как часть своей жизни, которую нельзя забыть или выкинуть. Иногда хотелось ещё. В такие моменты он тянулся к канцелярскому ножику, крепко сжимал его в руке, приставляя к тонкой коже и делал по одному порезу. Всего один. Дальше, будто опомнившись отбрасывал нож подальше и трясущимися руками клеил пластырь, каждый раз обещая себе, что это был последний. Дверь распахивается, едва не ударяясь о стену, за порог вваливается взбудораженный Итадори, принимаясь увлечённо рассказывать о новой прочитанной манге. Мегуми вздрагивает, одергивая рукав белой толстовки, и пытается незаметно взять канцелярский ножик, лежащий у изножья. Тянется, поглядывая на Юджи, что ходит по комнате туда-сюда, яростно вещая о плохо прописанной битве. — Представляешь, он просто сдался! Взял и… Он останавливается, замолкая на полуслове, впиваясь взглядом в такого же застывшего Фушигуро, что вытянулся на кровати и держит в руках нож. — Э-э, у тебя все в порядке? Ты же не меня тут зарезать собрался? — неумело шутит Юджи, все ещё непонимающе глядя на Мегуми. — Подожди, это что, кровь? Итадори в два шага пересекает расстояние до кровати, бесцеремонно хватая левую руку и задирая рукав. Мегуми спустя мгновение пытается отдернуть руку, но крепкая хватка просто не позволяет этого сделать. Итадори смотрит. Прожигает глазами кровоточащую полоску с ровными краями и все также крепко сжимает руку. Фушигуро снова пытается вернуть её назад и на этот раз у него получается. Юджи просто выпускает его, зависая невидящим взглядом со вскинутой правой рукой. Мегуми прижимает к запястью ладонь, накрывая порез и смотрит в пол, ожидая дальнейших действий. Сейчас Юджи либо рассмеется, называя слабаком, либо начнёт жалеть, выспрашивая причину таких действий. Мегуми поджимает губы и ссутуливает плечи. — Пластырь. Фушигуро вскидывает голову, сталкиваясь с карими глазами, что смотрят серьёзно. Брови сведены к переносице, образуя складку, губы сжаты в тонкую линию. — Где у тебя пластыри? — повторяет он. — Второй ящик в столе, — наконец отмирает Мегуми, опять опуская голову. Слышится звук выдвигающегося ящика и быстрые шаги. — Дай руку. Итадори садится по левую сторону и протягивает ладонь. Фушигуро неуверенно, будто сомневаясь в собственном решении выставляет напоказ содеянное, но голову поворачивает в противоположном направлении. Он чувствует, как мозолистые пальцы мягко обхватывают его запястье и слышит шуршание упаковки. — Всё, — говорит Юджи, но руку выпускать не спешит. Он проводит подушечкой большого пальца по выпуклым линиям так нежно, что воздух в груди застревает. — Как давно? — Два с половиной года. Юджи охает. Мегуми чувствует липкий стыд и неприятное волнение, он боится реакции друга. Боится, что тот оттолкнет, что ему противно будет находиться рядом с таким слабаком; расскажет Нобаре и они вместе посмеются с его жалкости и все будет совсем не так, как раньше. Вместо этого он чувствует тёплые губы на запястье. Они прижимаются в лёгком, но долгом поцелуе. Горячее дыхание опаляет кожу. — Прости. Мегуми резко оборачивается, в недоумении смотря на парня рядом. — За что? — За то, что не заметил раньше. И снова прижимается губами, осыпая поцелуями-бабочками каждый шрам. Глаза мокнут и он зажмуривает их, пытаясь сдержать слезы. — Иди ко мне, — говорит Юджи и раскидывает руки в стороны. Мегуми покорно поддаётся, пряча лицо в чужое плечо и крепко обхватывает торс руками, прижимаясь, как можно теснее. Ощущает успокаивающее поглаживания по спине и от этого, не сдерживаясь, всхлипывает, позволяя слезам пропитать ткань. Юджи молчит, водит ладонями, пальцами пересчитывает позвонки и прижимается щекой к затылку. Он тянет Мегуми, откидываясь на кровать, заставляя его лечь на себя. — Я останусь на ночь, — сообщает он, когда Фушигуро начинает дышать ровнее. — Не нужно, я и так доставил проблем. — Это не вопрос, — и сразу добавляет: — И для меня не проблема поддержать человека, который мне нравится. Вот так просто. — В каком смысле? — Ну, мне несложно помочь те- — В каком смысле «нравится»? Фушигуро поднимает голову, разглядывая лицо перед собой. — В самом обычном. Ты мне нравишься. Мегуми обратно утыкается носом в ключицу и вдыхает запах порошка от недавно постиранной толстовки. — Ты мне тоже. Юджи чувствует улыбку, и улыбается сам, сжимая руки в замок за чужой спиной. Он больше не позволит Мегуми ранить самого себя. Он будет рядом.